На маленьком кусочке Вселенной - Евгений Титаренко

– Иди ты… – сказал Валерка. И хотел уйти.

Но Серега давно искал возможности придраться.

– Ты слышал, мой сопливый брат? – обратился он к Зубареву. – Меня куда-то послали! Слышал? Мне самому, Костыленочек, нельзя руки марать, а ты встань и отомсти за меня! – Костыль поднялся. Тогда как Серега, наоборот, опять лег. – Смелее, Костылек! Не допустим, чтоб нас обижали! А я посмотрю. Я люблю, когда недоделанные дерутся.

Начало этой речи Димка не слышал, а под конец ее уже вылетел на поляну и, сжимая кулаки, отстранил побледневшего Валерку.

– Что ты сказал? – машинально переспросил он. Серега вместо ответа пружиной вскочил на ноги, словно бы только и ждал Димку. Но глупый Костыль, ободренный решимостью кумира, бросился в атаку первым. Налетел подбородком на Димкин кулак, чуть не сшиб с ног Серегу и так страшно, по-заячьи заверещал, что у противников опустились руки.

– Сдурел ты, бледнолицый брат мой? – спросил Серега, разглядывая Кольку, пластом лежащего у его ног.

Валерка потянул Димку за локоть:

– Не надо… Идем.

И, уходя, они слышали, как Серега увещевал Зубарева:

– Нич-ча! Шмурыгни, и все пройдет! (Костыль шмурыгнул.) Вот и порядочек!

А в классе, проходя мимо Димкиной парты, Серега тихо сказал:

– Как-нибудь один на один встретимся?

Димка кивнул в знак согласия. Больше всего ему не хотелось поднимать шум при Ксане. Но у Сереги хватило ума держать себя так, будто ничего не случилось…

Вовсе не предполагал Димка, что его спросят по алгебре, а Павел Петрович, только войдя в класс и только смежив веки, назвал его фамилию. До вчерашнего дня Димка не собирался хвастать своими знаниями алгебры. И вообще не думал хвастать. Но, выходя к доске, он уловил на себе короткий, тревожный взгляд Ксаны, и небывалая дерзость овладела им.

Математика действительно давалась ему до несправедливого легко. Тут главное – усвоить, что наука эта последовательная – от самых ее азов, как бесконечная цепь. А на то, чтобы опередить программу, однажды подтолкнуло его увлечение радиотехникой. Димка накупил книг по радио, рассчитанных на специалистов, и обнаружил, что ему не разобраться в них, пока он не знает высшей математики и физики. С глубочайшей уверенностью в своих силах решил самостоятельно проштудировать эти науки, причем – в сжатый срок. Но, памятуя о последовательности, прежде всего завершил изучение математики за седьмой класс, одолел три четверти программы по алгебре за восьмой… К этому времени увлечение радиотехникой прошло, и дальнейшее овладение точными науками стало ненужным…

Он вышел и остановился у доски, поглядывая в окно, будто мысли его витали далеко от класса, от алгебры, от квадратных корней.

– Возьми задачник, – сказал Павел Петрович. Димка взял. – Реши пример тысяча пятьсот семьдесят третий.

Димка раскрыл задачник на тысяча шестьсот семьдесят третьем примере, это была система уравнений. И начал быстро решать:

– Находим значение игрека из второго уравнения… Игрек равняется единице, – комментировал он. – Подставляем значение игрека в первое уравнение… Икс равняется квадратному корню из девяти… Отсюда икс имеет два значения…

Первые секунды в классе царило недоумевающее молчание, потом стал нарастать гул, все кинулись заглядывать в тетради, учебники, а когда Димка написал два ответа и отряхнул пальцы от мела, недоумение переросло в ропот.

Павел Петрович вынужден был приоткрыть глаза и взглянуть на доску.

– Что это?

– Тысяча шестьсот семьдесят третий пример, – не моргнув глазом, отрапортовал Димка.

– Так… – Павел Петрович впервые по-настоящему проснулся. – Теперь реши… – Он заглянул в свой задачник. – Ну, хотя бы тысяча семьсот пятьдесят второй.

Димка записал условие.

– Чтобы решить это квадратное уравнение, надо найти его дискриминант, – объяснил он как бы для самого себя, не оборачиваясь в сторону класса. – Ищем по формуле… – И отстучал результат мелом.

– Да мы же это не проходили! – первым не выдержал Костыль.

– Сколько классов ты закончил? – спросил Павел Петрович.

– Семь… – ответил Димка, изображая растерянность.

– И не учился в восьмом?

– Нет…

– А откуда ты это знаешь?.. – Димка моргнул. – Что я задавал на дом?

– Мне, Павел Петрович, некогда было вчера, я не заглянул… – поколебавшись для виду, ответил Димка.

Левое веко Павла Петровича непонятно дернулось, он прикосновением пальца остановил его.

– Н-дас-с, любопытный факт… Ну хорошо, садись. Мы как-нибудь еще побеседуем с тобой… – И, устроившись в удобной позе, математик снова закрыл глаза.

Лишь уходя от доски, Димка взглянул на Ксану.

Она всеми силами старалась сдвинуть брови.

Но в глазах ее прыгали такие же, как вчера, неудержимые искорки…

Было это на четвертом уроке. А перед шестым, последним, когда шум вокруг его способностей улегся, Димка, выходя на перемене из класса, положил перед Ксаной свернутую в крошечный квадратик записку: «Придешь завтра на танцы?» – и задержался в дверях.

Щеки ее порозовели под загаром. И, не поворачивая головы, она долгим взглядом покосилась на Димку. По замыслу, взгляд этот не должен был выражать ничего определенного. А плечи ее сами дрогнули вдруг: «Не знаю!» И она покраснела от этого еще заметнее.

Дома, когда мать, убрав со стола, опять замелькала спицами в своем любимом уголке, у окна, отец учинил Димке допрос.

Тот честно сидел над алгеброй: если раньше он мог спокойненько волынить вместе со всеми, отныне сам обрек себя на вечное опережение.

Отец взял газету и сел на диван изучать три основные рубрики: «События дня», «За рубежом», «По родной стране». Потом он включит приемник и будет прослушивать почти те же сообщения в эфире. Если у матери была слабость – вязание, у отца – последние известия. Если ему удавалось поймать какой-нибудь Конотоп, он и его слушал, замечая вдруг: «Ого, сын, два градуса в Конотопе!» Или: «Ты смотри, какой домино сварганили!»

Но сегодня отец только прикрылся газетой и, глянув хитрым взглядом поверх этого укрытия, спросил:

– Чего ты дома сегодня? Поругались или перерыв сделать решили?

– А тебе какое дело? – вмешалась мать, продолжая орудовать спицами.

– Как это – какое? Сын он мне или не сын?

– Мне он больше сын, да я ж не вмешиваюсь…

Димка думал, разговор тем и кончится, что родители минут двадцать поспорят между собой, но отец опять взглянул на него:

– Что не отвечаешь?

– Перерыв, пап, – ответил Димка и обхватил голову руками, дабы заметней стало, как глубоко ушел он в алгебраические функции.

– Кто она? – спросил отец.

– А ты почему знаешь, что она, а не он? – опять пришла на помощь мать.

Но отца на этот раз было не так-то просто сбить с намеченной темы.

– Ты, мать, не встревай в мужские разговоры. Я это дело по глазам вижу. Она ведь?

Димка с надеждой покосился на мать. Но ей, видимо, тоже небезынтересно было услышать его ответ, и, занятая спицами, она сделала отсутствующее лицо.

– И он и она, пап, – трое нас, – слицемерил Димка. – Что тут такого?

– Никто тебе не говорит, что – что. Чья? Откуда?

– С домиков, пап, учимся вместе! – И Димка поморщился: мол, до чего же трудно быть успевающим математиком, когда тебя терзают на каждом шагу.

– А зовут?

– Ксана, мам! Ну чего вы пристали?

Димка горестно вздохнул.

– Мать, если ты не дашь нам поговорить, мы отправим тебя на кухню, – сказал отец.

– А что вам еще говорить? – бесхитростно поинтересовалась мать.

– Значит, есть у меня причина, – отрезал отец.

И Димка понял, что разговор этот не случаен.

– В общем, смотри, сын, ты уже не маленький, – заключил отец, прикрываясь газетой. – В твои годы за друзей – как за самого себя. Даже больше. И за свои поступки – головой. Понял?

Чудак отец. Что он, Димка, сам этого не знает?

Тетя Вера занедужила в воскресенье, и Валерка сказал, что если придет в парк, то ненадолго. Димка притащил к нему свой столярный инструмент, и они весь день мастерили конуру для Шерхана…

А Ксана весь день провела дома, почти не выходя из комнаты. Мать иногда останавливалась в дверях, смотрела, чем она занимается, и удалялась, ничего не сказав.

День прошел медленно и как-то бесшумно, будто прокрался мимо. Утром солнце светило прямо в окошко, ближе к обеду оно укатилось в сторону Холмогор, Шахт, а когда тень заката легла на подножие безымянной горы и поползла вверх – к лесу, к поляне, где красноватый, в зелено-розовых искрах камень, – Ксана встала из-за стола, убрала книги, альбом и, время от времени взглядывая на полоску тени за окном, заходила по комнате из угла в угол.

Остановилась, когда снова подошла из кухни мать.

– Что мечешься?

Ксана помедлила, глядя на нее.

– Можно мне в парк сходить?..

И не ожидала, что мать так легко отпустит: