Корона Героев - Робин Маккинли

Перлит скрепя сердце признал, что сегодня она выглядит лучше обычного. Прежде она не носила модных лент, а теперь оказалось, что щиколотки у нее изящные и тонкие, несмотря на большие ступни. Впрочем, от этого Перлит не стал относиться к ней лучше.

Аэрин чувствовала его злобный взгляд, хотя со стороны казалось, что лицо его выражает лишь ленивое удовольствие. Но ей было достаточно глубокого отблеска в его глазах, томно прикрытых ресницами.

Воспользовавшись паузой в танце, Перлит извлек из воздуха несколько золотых крупинок, внезапно оказавшихся там, когда он за ними потянулся. Сомкнул над ними пригоршню, улыбнулся и снова раскрыл — между большим и указательным пальцем торчал букетик из желтых и белых вьюнков — тех самых, которые Аэрин держала на его свадьбе.

— Для прекраснейшей дамы сегодняшнего вечера, — с поклоном обратился он к королевской дочери.

Аэрин побелела и отпрянула, убрав руки за спину. При этом она наткнулась на соседнюю пару, ожидавшую, пока начнется музыка к следующей фигуре, и они в легком раздражении обернулись посмотреть, в чем дело.

Внезапно взгляды всего двора оказались прикованы к ней. Музыканты на галерее отложили инструменты, хотя им следовало бы уже взять первые ноты. Им больше ничего не пришло в голову.

Дар второго солы, особенно в те моменты, когда тот чувствовал себя отвергнутым, проявлялся с пугающей силой.

Вокруг Перлита и Аэрин образовалось небольшое пространство, и все внимание обширного зала сосредоточилось на букетике желтых и белых цветов. Тор что-то пробормотал и бросил руку партнерши, к вящему неудовольствию дамы (она потом еще несколько недель дулась на рыжую сол). Но он был слишком далеко, на другом конце зала, а присутствующие словно застыли на месте, и никто не изволил посторониться, пока он с трудом пробирался к месту происшествия.

Аэрин знала: стоит ей прикоснуться к волшебным цветам, как они превратятся в лягушек. Или хуже того, взорвутся, чтобы уж точно все заметили. Или, еще хуже, ее вырвет прямо под ноги Перлиту. Перлит тоже это знал. Ее тошнило от магии с раннего отрочества, когда Дару следовало бы уже проявиться, а он все медлил. После болезни она стала переносить все связанное с Даром еще тяжелее.

Она беспомощно стояла и не находила слов. Даже если попросить его превратить цветы обратно в пыль, отзвук магии вокруг его рук и лица останется и она не рискнет тут же возобновить с ним танец.

Перлит стоял, ласково ей улыбаясь, изящно вскинув руку с покоящимся в ладони букетиком. Глаза его сверкали очень ярко.

И тут цветы вырвались у него из пальцев, отрастили крылья, превратились в желтых и белых птиц и исчезли во тьме под потолком, нежно, словно золотые арфы, звеня: «Аэрин, Аэрин…» — а музыканты тем временем снова заиграли. И руки Тора обнимали ее, а Перлит остался в кругу танцующих. Аэрин несколько раз наступила Тору на ногу, пока он помогал ей выбраться из бального зала, поскольку запах магии душил ее. И хотя Тор сделал все издалека, на нем след магии тоже еще присутствовал. Он поддерживал ее на ногах, пока она не сказала чуть дрогнувшим голосом:

— Отпусти, кузен, ты мне пояс от юбки оторвешь.

Он тут же выпустил ее, она оперлась — на стул, а не на его протянутую руку. Он позволил руке упасть.

— Прости, пожалуйста. Я неловок сегодня.

— Ты не бываешь неловок, — с горечью отозвалась она.

Тор промолчал. Он хотел, чтобы она оперлась на него, а не на стул, и потому не заметил, что большая часть горечи относилась к Перлиту, задумавшему поставить ее в неловкое положение перед всем двором. И отчасти к самой Аэрин, а вовсе не к нему. Аэрин сказала, что он может оставить ее, с ней уже все в порядке. Два года назад он мог бы ответить: «Чепуха, ты еще бледная, никуда я от тебя не уйду».

Но сейчас было не два года назад, и он просто ответил:

— Как тебе будет угодно, — и оставил ее, дабы разыскать покинутую партнершу и принести извинения.

Перлит подошел к Аэрин, когда она сидела на стуле, на который до этого опиралась, и потягивала воду из кубка, принесенного ей хафор.

— Покорнейше прошу прощения, — произнес он, прикрывая глаза так, что они еле заметно поблескивали из-под длинных ресниц. — Я забыл, что тебе… э… не по душе такие… э… знаки внимания.

Аэрин спокойно смотрела на него.

— Я прекрасно поняла твою затею. И принимаю твои извинения ровно настолько, насколько они того стоят.

Перлит моргнул, столкнувшись с такой неожиданной непреклонностью, и на краткий миг лишился дара речи.

— Если ты принимаешь мои извинения настолько, насколько они того стоят, — подхватил он, — это значит, мне не стоит бояться, что ты затаишь на меня обиду за мою злополучную неосмотрительность.

Аэрин рассмеялась, удивившись этому не меньше, чем ее собеседник.

— Нет, кузен. Я не затаю на тебя обиды за сегодняшнее развлечение. Долгие годы братской любви вывели нас далеко за пределы обиды.

Она присела в торопливом реверансе и покинула зал, опасаясь, что он придумает какую-нибудь колкость в ответ. Перлит никогда не проигрывал в словесных пикировках, а ей хотелось как можно дольше сохранить необычайное ощущение победы.

Позже, в темноте спальни, Аэрин перебрала в памяти весь вечер и улыбнулась. Но улыбка получилась вымученная, и сон никак не шел. День выдался слишком длинный, она устала. У нее всегда кружилась голова от вечера, проведенного на всеобщем обозрении в большом зале, и сегодня, стоило ей отвлечься от Перлита с Тором и желтых птиц, мысли тут же обратились к мази от драконьего пламени.

Аэрин прикинула, не пробраться ли обратно в лабораторию, но кто-нибудь мог увидеть свет там, где полагалось находиться только топорищам. Она никому не говорила, что захватила старый сарай, но сомневалась, что кого-то это озаботит, главное — не зажигать свет в неурочные часы. А то как она объяснит свое пребывание там?

Наконец она устало выбралась из постели, закуталась в подаренный Тором халат и пробралась задними коридорами и редко используемыми лестницами на самый высокий балкон отцовского замка. Тот выходил на заднюю часть двора. Дальше располагались конюшни, за ними пастбища, а за всем этим резко вставали Горы. Прямо перед ней раскинулось широкое плато, отведенное под выгоны и тренировочные площадки. Но слева Горы подбирались вплотную к замковым стенам, так что комнаты на первом и втором этаже с той стороны получали очень мало света, а стены вырастали прямо из Гор.

Замок господствовал над Городом, хотя со двора стены не позволяли увидеть его сбегающие по склонам улицы. Но с балконов и из окон третьего и четвертого этажа на фасаде замка можно было разглядеть самые высокие крыши, серые, черные и тускло-красные, каменные, покрытые плитняком или тонкой черепицей, и вздымавшиеся надо всем трубы. Из окон пятого и шестого этажа открывался вид на королевскую дорогу от замковых ворот к городским почти до самого ее конца на утоптанной площадке с монолитами по углам сразу за городскими стенами.