Конан-варвар. Час Дракона - Роберт Ирвин Говард

что тяжелый камень перышком отлетел прочь. Летучий демон вновь бросился к своей жертве, но Конан встретил его уже на ногах — и во всеоружии бешеной ярости, напрочь сжегшей усталость. Мышцы тугими канатами вздулись у него на руках, когда он крутанулся навстречу нечисти и с размаху рубанул ее поперек тела. Разящий удар пришелся как раз над бедренными костями, и такова оказалась его сила, что кривые ноги повалились в одну сторону, а торс с волосатыми крыльями и когтистыми лапами — в другую.

В наступившей тишине Конан молча стоял под луной, разглядывая останки поверженного врага… Какое-то время в красных глазах еще светилась жизнь и неутолимая злоба, потом они погасли и остановились. Черные лапищи перестали судорожно скрести землю. Древнейшая раса, заселившая эту землю намного раньше людей, прекратила свое существование.

Киммериец огляделся, продолжая инстинктивно высматривать оборотней, прислужников летучего властелина. Нет, никто более не пытался подкрасться к нему из темноты. Более того, он увидел, что смерть вернула псевдогиенам их былой человеческий облик. У мертвецов, павших от его стрел и меча, были ястребиные лики и смуглая кожа. И все они рассыпались в пыль, пока он смотрел.

Почему их крылатый предводитель не вмешался и не помог, когда они дрались с Конаном на ступенях? Уж не боялся ли он, что они обратятся против него и, чего доброго, разорвут? Злобный разум тысячелетнего монстра был осмотрителен и осторожен. И все же в конце концов это ему не помогло.

Повернувшись, киммериец зашагал по обрушенному причалу и перебрался на борт галеры. Несколько взмахов меча — и швартовы упали в ядовитую воду, течение начало относить «Тигрицу» прочь, назад в море, а Конан встал у руля. Корабль медленно поворачивался, выбираясь на середину реки… Там его подхватила стремнина, и Конан налег на правило.

Алый плащ скрывал контуры неподвижной фигуры, царственно возлежавшей на высокой поленнице, среди богатств, способных украсить любую из сокровищниц этого мира…

5. Погребальный костер

Осиротели южные просторы.

Умолкли весла и ветров свирели,

И грозный спущен флаг… Прими же, море,

И упокой в лазурной колыбели

Ту, что ты мне когда-то подарило…

Песнь Бёлит

…И вот океанскую ширь позолотил новый рассвет, и, словно отвечая восходу солнца, в устье реки разгорелось алое пламя. Опираясь на громадный меч, Конан-киммериец стоял на белом песке пляжа, провожая глазами «Тигрицу», уходившую в свое последнее плавание. Взгляд Конана был мрачен и пуст. Синяя ширь океана утратила для него весь восторг, всю славу, всю душу. А туда, где зеленые дали окутывала таинственная лиловая дымка, ему попросту не хотелось смотреть.

Бёлит, влекущая и великолепная, всецело принадлежала морю, и туда, в объятия вечно переменчивой тайны, Конан теперь ее возвращал, отдавая возлюбленной последний долг. А без нее океан простирался пустыней от одного полюса до другого, а в пустыне ему больше нечего делать, некого искать. И потому-то сверкающий под солнцем синий простор казался ему едва ли не враждебней шепчущей за спиной чащи, сквозь которую — а куда денешься — ему предстояло прокладывать себе путь…

Никто более не стоял у руля на «Тигрице», никто не трудился на веслах, разгоняя ее по прозрачным утренним волнам. Звенящий ветер наполнял шелковый парус, и галера мчалась прочь от земли, как дикая птица — к родному гнезду. И чем дальше она уходила, тем выше вздымалось на ее палубе погребальное пламя, огненным саваном кутая Бёлит, спавшую под алым плащом на своем драгоценном костре…

Так завершила свои земные дни королева Черного побережья. Опираясь на меч, так и не отмытый от крови, Конан стоял и смотрел ей вослед, пока огненное зарево не затерялось у далекого горизонта, среди алых и золотых бликов рассвета…

Люди Черного Круга

1. Смерть короля

В душной ночи звон священных гонгов и рев раковин слышался далеко. Слабые отзвуки доносились и в комнату с золотыми сводами, где на устланном бархатом ложе метался Бунда Чанд — король Вендии. Смуглое лицо блестело от пота, пальцы впились в расшитые золотом покрывала. Он был еще молод, и не копьем его ранили, и не яд подсыпали в вино, но глаза застлала мгла неминуемой смерти. У одра короля на коленях стояли дрожащие невольницы, у изголовья склонилась его сестра Деви Жазмина, с глубокой тревогой вглядываясь в лицо брата. С нею был вазам, пожилой дворянин, давно состоящий при королевском дворе.

Когда далекий рокот барабанов достиг слуха Жазмины, она резко вскинула голову.

— Жрецы и вся эта суматоха! — вскрикнула Деви с гневом и отчаянием. — Они никчемны, как и лекари! Он умирает, и никто не знает отчего. Умирает — а я, беспомощная, стою здесь… Я готова сжечь город дотла и отправить на смерть тысячи людей ради его спасения!

— Я уверен, любой вендиец умер бы за своего короля, Деви, — тяжко вздохнул вазам, — если бы это помогло. Видимо, его отравили…

— Я уже говорила, это не яд! — выкрикнула она — С самого детства его охраняли, даже самым ловким отравителям Востока не удавалось до него добраться. Пять черепов белеют на башне Бумажного Змея, доказывая, что никто из них не достиг цели. Ты прекрасно знаешь, десять мужчин и десять женщин пробуют его вина и еду, а покои стерегут пятьдесят стражей. Нет, это не яд, это колдовство. Страшное проклятие…

Она умолкла, потому что король в эту минуту заговорил; его посиневшие губы, правда, не пошевелились, а в глазах не появилось и проблеска сознания, но раздался невнятный и тихий стон, словно взывающий из бездонных, исхлестанных ветром глубин.

— Жазмина! Жазмина! Сестра моя, где ты? Я не могу найти тебя. Всюду темнота и вой вихря!

— Брат! — закричала Жазмина, судорожно хватая его безвольную ладонь. — Я здесь! Ты узнаешь меня?

Она смолкла, видя полное безразличие, завладевшее королем. С его уст сорвался жалобный всхлип. Невольницы заскулили от страха, а Жазмина разодрала на себе одежды.

В другой части города некий человек выглядывал из-за ажурной решетки окна на длинную улицу, освещенную тусклыми факелами. Свет озарял воздетые к небу темные лица со сверкающими белками глаз. Из тысяч уст вырывались долгие причитания.

Мужчина был высок, хорошо сложен и носил дорогие одеяния. Он повел широкими плечами