Чудо-ребенок - Рой Якобсен

— Линда болела, — сказала Линда.

— Я тоже болел, — сказал я, поежившись, и стал жевать дальше; кухонный консилиум как-то скомкался; взгляды всех присутствующих обратились на меня. Мамка встала, вышла в ванную, умыла лицо и заново накрасилась; вернулась на кухню, жмуря глаза на врача и на свет, и спросила, можно ли ей в таком виде идти на работу.

— Это вы меня спрашиваете? — улыбнулся врач.

— А кого мне еще спросить? — ответила она.

— Можно, если вам непременно надо. Хотите, я вас подвезу?

— Не надо ей сегодня на работу, — решила Марлене, и мамка как-то неуклюже согнулась на полуповороте и одновременно как-то по-дурацки склонила голову в мою сторону, полагая, что я этого не замечу, и врач как бы случайно тоже вдруг обнаружил среди всех остальных и меня, нагнулся через стол к моей тарелке и еде и спросил меня, широко раскрывая рот, успел ли я вчера сделать уроки; я успел. “Хорошо”, — сказал он, а потом поинтересовался, сколько у нас в классе человек..

— Так ты учишься в смешанном классе? Надо же. А есть там симпатичные девочки?

— Таня, — сказала Линда, и врач улыбнулся, я же пытался вспомнить, действительно ли я сделал вчера уроки. Делал, точно, я вспомнил и отрывок из псалтыря, и рассказ из книги для чтения, который нужно было пересказать: про Халвора, как он возвращается домой и у него портится настроение; я знал эту историю наизусть, чего, собственно, не требовалось, поскольку мы должны были проявить фантазию и найти свои собственные слова. Это у меня тоже было сделано; тогда я принялся рассказывать про то, как на хуторе была больная лошадь, она упала в лесу и потом слегла, и как приехал ветеринар и велел дать ей попить, и лошадка ожила. И, как ни странно, на этот раз все меня слушали, смеялись: похоже было, что всем интересно, даже мамке, надо было только закончить рассказ, допить стакан молока, подняться со стула и отправиться в школу. Но времени было уже почти одиннадцать.

— Можешь сегодня остаться дома, Финн.

— Еще раз расскажи, — сказала Линда.

Глава 11

На улицах Орволла тихо и жарко — лето, каникулы, и мне видится необходимым научить Линду лазать по деревьям. Она больше не боится высоты, она похудела и чуточку подросла, но не стоит слишком уж ликовать, ведь когда дела идут на лад, легко впасть в эйфорию; в нашей семье не торопят события, мы готовы к самому худшему и вполне рады и довольны, если, например, просто удается провести самый обычный вечер перед телевизором и при этом у Линды не случается рецидива, как мамка называет отголоски ее прежней жизни.

Но Линда действительно окрепла. Когда мы упражняемся на раме для сушки белья перед нашим корпусом, она может не только провисеть на руках восемь секунд, но даже и подтянуться, два-три раза, а то и четыре, только потом срывается, а я ее ловлю. Линда полагается на меня: я всегда ее ловлю, мне нравится, когда на меня полагаются.

— Щекотно, — говорит она.

Когда я встаю на чугунную скамью и помогаю ей дотянуться до перекладины рамы, она уже сама может сесть на перекрестье между сушилками первого и второго корпусов и, труся, высидеть там четыре-пять минут, цепляясь за веревки. Все дни наши. И Фредди I. Фредди I тоже никуда не уехал, он большой и тяжелый, лазает он неумело. Но может на руках пройтись вдоль всей рамы, так что сушилка трясется и раскачивается, как такелаж парусника в шторм. А поскольку на перекрестье сидит Линда, он, сложив руки под головой, ложится на спину на бетонные плиты внизу и предлагает ей спрыгнуть ему на живот. Она не решается.

— Ну давай, — говорит Фредди I. — Это не больно.

Линда раздумывает, а у меня возникает подозрение, что Фредди I улегся так, чтобы ловчее было заглядывать ей под платье в желтых цветочках. Я предлагаю ей лечь на живот и скользить вниз по шесту, а уж когда не сможет больше держаться, разжать руки. Она так и делает и, неуклюже потрепыхавшись в воздухе, еще метра полтора летит вниз, пока не плюхается с размаху сандалиями на пузо Фредди I; тот заходится кашлем и багровеет лицом как раз в тот момент, когда из бомбоубежища выходит с шезлонгом и двумя женскими журналами мамка в солнечных очках.

— Что еще за глупости !Финн, чем вы тут занимаетесь?!

По лицу Фредди I видно, что он хотел было выступить в мою защиту, но не может издать ни звука. Мамка, испуганно озираясь, чтобы понять, не следит ли за нами из окна или, может, с балкона мать Фредди I, подбежала к нему, помогла ему подняться и сесть на чугунную скамью, куда обычно ставили корзины с бельем. Но мать Фредди I вообще ни за чем не следила: она спала, отец Фредди I работал на стройке, а старшие сестры уехали в лагерь. Фредди I ехать наотрез отказался; он хотел отдохнуть дома, на своей улице, когда здесь нет его мучителей, потому что они разъехались по этим дурацким лагерям, и это и были для Фредди I настоящие каникулы.

Мы послушались мамкиных вразумлений и пошли помогать ей разложить шезлонг. На это ушло довольно много времени. Потом мы немножко погоняли мяч и лениво уселись на траву, всячески демонстрируя скуку, пока мамке это не надоело и она не спросила нас: что, заняться нечем? Тогда мы перешли Травер-вейен и поднялись на Хаган; там ей нас было не видно, и там был один дуб, до веток которого легко дотянуться даже человеку такого маленького роста как Линда и на который даже Фредди I мог вскарабкаться до второй станции, как мы называли место, откуда начинает расти крона и где между массивными ветками образовалось нечто вроде площадки с полом из дубовой древесины. Там могли разместиться четверо, а то и пятеро или шестеро ребят, и оттуда Фредди I как-то написал на голову Фредди II, которому удалось забраться только на первую станцию.

Нам видно было светящееся теплое марево, исходившее от центральной части города, новые дома в районе Дисен, Трондхеймское шоссе и наш собственный кооператив с пустынными улицами, квартирами и пустырями, на которых уже начали к этому времени стричь траву, так что постепенно они превращались в газоны, предмет забот дворника и садово-парковой службы; и все это само по себе абсурд — жилищный кооператив без жителей, пустая оболочка, оставшаяся от тех, кто разъехался по своим родным местечкам, чтобы научить своих детей метать сено в стога, ловить рыбу, грести и лазать по деревьям: Эсси увезли на машине на другую сторону гор, в Румсдал; Ваттен уехал в Сулёр, а Рогер — на север, я уж не говорю о всех тех, кто поехал в летний лагерь на остров Хюдёй и исходил там тоской по дому и холму Хаган и завистью к нам, кто остался и любуется этим захватывающим дух видом — привычный мир безо всех его обитателей; лето странное такое время, загадка почище зимы.

Но это лето обычным не получилось. Во-первых, с нами была Линда, а с ней невозможно было претворить в жизнь большинство затей Фредди I, кои заключались по большей части в том, чтобы спереть что-нибудь ненужное из кладовок в подвале или на чердаке — пакет муки, крем для обуви, горох, которым мы по крайней мере могли пулять из трубочек, а лучше всего насобирать пустых бутылок на ипподроме, их можно сдать и купить себе мороженое. Я не мог вовлечь Линду ни в одно из этих занятий. Во-вторых, потому, что когда мы тем вечером вернулись домой, за кухонным столом сидел Кристиан в каких-то очень уж больших шортах цвета хаки и еще большей рубашке цвета хаки, из-за чего он стал похож на доктора Ливингстона из “Иллюстрированной библиотеки классики”. Как оказалось, у него к нам было неожиданное предложение: не хотели бы мы одолжить у него палатку и отправиться отдыхать?

— Ну ты и скажешь, — откликнулась мамка, и мы заерзали на стульях, а я задумался, с чего бы это нас удостоили визитом, ведь Кристиана почти совсем не было видно и слышно с тех пор, как Линда заболела, два месяца считай.

Да, действительно, у Кристиана была палатка-дом, как он выразился, и она поставлена у него в Осло-фьорде на острове Хоэйя и там все лето и стоит, он на выходные любит выбираться туда на лодке, — сказал он.

— Палатка-дом, это как?

— Да вот, на шесть человек. Даже с предбанником.

Я хотел было спросить, на что одинокому съемщику комнаты палатка на шесть человек, но он меня опередил.

— Только это не какой-нибудь там шикарный шатер, она мне дешево досталась, ее немножко пожаром повредило.

Мама засмеялась.

— Да этого почти и не видно, — оправдывался Кристиан.

Но именно то, что палатка вроде бы и не имела особой ценности, делало ее почти доступной и превращало тем самым в соблазн, противиться которому не было никаких сил.

— А тебе самому она не нужна, что ли?

— Нет. Я же говорю, зря пропадает. Заперта на навесной замок. Вот ключ от него.

И он извлек откуда-то крохотный ключик, на вид как от шкатулки с драгоценностями, протянул его к нам, чтобы все могли им полюбоваться, и положил на стол между тарелками. Ключик во всяком случае не был поврежден пожаром, он так ярко блестел, что хотелось его сразу схватить.