Конструктор живых систем: Красный лед - Алексей Птица

захотите, сами узнаете, а ещё Блазовский и Кавабидзе, они картёжники, и не простые, а шулера. У них и связи, и прочее имеется, я сам от них пострадал, но то пустой разговор. Самый опасный среди них — это Седерблом, он хорошего рода, но бастард, и потому только барон. Кто его отец, я не знаю, но очень влиятельное лицо, а может, даже не сам отец, а какие-то родственники его, они и Блазовскому помогли, потому что у того только знаменитый поландский гонор есть, а не родичи, и Кавабидзе тоже. Они все повязаны друг с другом.

— Ничего себе! — сказал Пётр, а я промолчал, с удивлением глядя на Ефима. Получается, я ничего и не знал об этой троице, а как всё, оказывается, закручено.

— То есть, я связался с гадюшником?

— Да, если не хуже.

В ответ я пожал плечами. Так получилось, куда теперь деваться, раз уж решил за себя постоять, то придется стоять до конца, а уйти из академии я всегда успею.

— Вот, опять тебе станет не до учёбы, — сказал Пётр.

— Наоборот. Плевать на них, чем больше я смогу развить свой дар, тем хуже окажется для них.

Ефим на эти слова только и скривился, ничего не ответив, но я его понял, как понял и Пётр. Спрашивать, откуда у него такие сведения, я не стал, всё равно не скажет, но выводы для себя сделал. Я не великий стратег, но последние события, происходящие вокруг меня, заставляли держаться настороже, причём, по странному стечению обстоятельств, это уже происходило само собой. Я запоминал слова и поступки окружающих, чтобы потом, в редкие минуты отдыха или вынужденного ожидания, заново перебрать их в памяти и разобрать на отдельные моменты.

Не знаю, почему-то мне так хотелось делать. В последние дни, практически сразу после того заседания педсовета, мой мозг здорово работал в этом направлении.Наверное, сказалось какое-то побочное действие моего дара, а тут ещё произошедший сегодняшний случай в лаборатории с профессором и со мною. Чем же это всё закончится⁈

* * *

Следователь сыскного отделения полицейского управления Павлограда титулярный советник Дмитрий Анатольевич Кошко находился в больнице при академии медицины, куда привезли профессора Беллинсгаузена. Сюда он прибыл по служебному делу. В их сыскном управлении всего по штату имелось девять следователей, но с такими деликатными делами работал, в основном, он.

Сам следователь больше походил на плюшевого медведя, этакий круглый, вальяжный, с густыми чёрными усами, выпуклым животиком, закрытым пиджачными полами, и неизменным котелком на голове. Внешне не сильно приметный, он, к тому же, обладал добродушным и мало запоминающимся лицом. Исключение составляли только его глаза, прозрачные, как тонкий лёд, и цепкие, как шипы шиповника.

Профессор уже пришёл в сознание, и следователь успел его допросить, но информации смог узнать крайне мало. Беллинсгаузен услышал шум открывающейся двери, но не повернулся, так как был занят процессом исследования, а когда всё-таки решил узнать, кто пришёл, то не успел это сделать, а дальше ничего не помнит.

Сейчас Кошко разговаривал с лечащим врачом.

— Отчего профессор потерял сознание и почему остался жив?

Врач, уставший, довольно молодой человек, с коротко подстриженной русой бородкой, не задумываясь, сразу же выдал ответ.

— Его оглушили, но не предметом, а чем-то другим, я затрудняюсь ответить.

— А ссадина у него тогда откуда?

— Скорее всего, получил, когда ударился об пол.

— Возможно, — Кошко вспомнил своё обследование лаборатории и пришёл к такому же выводу.

— Больше ничего?

— Нет.

— А странного вы ничего не нашли?

— Ничего-с.

Доктор уже старался поскорее отделаться от следователя, но не тут-то было.

— Вы мне не ответили на второй вопрос?

— Гм, почему он остался жив?

— Да.

— Потому что ему вовремя оказали помощь, да и организм у профессора крепким оказался.

— А могли спугнуть напавших?

Доктор задумался.

— Могли, почему нет⁈

— А если могли, значит, профессора не успели добить?

— Возможно, — уже более осторожно согласился доктор.

— Так что с профессором сделали, всё же?

— Мне кажется… доктор помедлил, — кажется, что каким-то образом сначала оглушили, но на расстоянии, а потом воздействовали на сердце или… в общем, я не знаю, это сложно понять.

— А вам и не нужно, я просто спросил ваше мнение, я во всём разберусь сам. Благодарствую! — Кошко поднял свой котелок над головой и, не попрощавшись, развернулся и вышел. Допрос доктора показался ему бесперспективным и даже вредным. Всё, что хотел, он узнал, а на большее рассчитывать не приходилось.

— Однако, — покачал головой молодой врач, но его тут же отвлекли, а через час он уже почти забыл об этом разговоре.

А Кошко уже направлялся на беседу с основным фигурантом загадочного покушения на профессора, коим являлся некий весьма интересный студент по имени Фёдор Дегтярёв. Придя в академию к заранее назначенному времени на беседу и оставшись один в предоставленном ему кабинете, Кошко стал внимательно изучать все документы, предоставленные академией, касающиеся профессора и первокурсника.

И чем глубже он в них погружался, тем больше приходил к выводу, что дело совсем не простое, и нужно подключать политический сыск, то бишь, жандармерию. И сделать это, как можно, быстрее. Нехотя встав из-за стола, Кошко вышел из кабинета, нашёл телефон и позвонил своему приятелю из жандармского управления.

Не сказать, что это был его хороший знакомый, но за годы работы в уголовном сыске он завёл множество полезных, и не очень, связей. Потому как работа такая, и в ней нет места предпочтениям, кроме служебных.

— Алё, Виктор Дормидонтович? Да, это я. А вы быстро узнали. Делом одним тут интересным занимаюсь. А, вы уже знаете? Не сомневался в вас. Так вот, сообщаю вам, что дело становится интересным, и желательно присутствие кого-то из вас. Да-да, я не ошибаюсь, тем более, я тоже слышал про некоторые похожие случаи, что завершились не так благополучно, как этот. Да, в курсе. Ну, как же, ведь я уголовный сыск, я должен знать все несчастные случаи, и знаю о них. Жду, да, в академии. Буду, хорошо, расскажу. С нетерпением. Жду.

Закончив разговор, Кошко повесил на аппарат трубку и заспешил обратно в кабинет. С профессором он разговаривал в больнице, хоть и недолго, с лечащим врачом беседовал, с начальником и персоналом лаборатории общался, и теперь остался неопрошенным лишь один человек — первокурсник, его он оставил, что называется, на «сладкое».

У