Конец королевы - Властимил Шубрт

Я поднялся с кресла и встал напротив нее, наши взгляды встретились, мы смотрели друг другу в глаза так твердо и напряженно, что, если бы один из нас отклонился назад, второй, наверно, упал бы.

— Ты представляешь себе, что такое сто пятьдесят долларов, если перевести их в тузексовые боны? Ну, скажем, отрез английской шерсти на пять мужских костюмов…

— Может, добавишь еще пять кусков на пошив? — прервал я.

— Пять тысяч крон?… — пробормотала она. — Это… ты серьезно?…

— Нет, — хрипло вырвалось у меня, — конечно, нет. Но вот это очень серьезно…

Я размахнулся и ударил ее изо всех сил. Физиономия Катаржины в буквальном смысле сплющилась, голова взвилась, точно мяч после углового удара, и отскочила на светло-серый пружинистый диван. Не успела Катаржина опомниться, как я набросился на нее, схватил за волосы и грубо встряхнул.

— Ты соображаешь, что говоришь, стерва?… Думаешь, я такой же подонок, как и ты?…

Я ощущал, как ее волосы трещат у меня в кулаке, она корчилась от боли, но я не сомневался, что мне гораздо больнее, потому что за нею, за этой болью, стояла невыносимая, смертельная обида.

— Ради Бога, прошу тебя… — выдохнула она, в ее манящих, по-детски невинных темно-карих глазах стояли слезы. — Борек!..

Больше она ничего не успела сказать, потому что я приподнял ее, изо всех сил прижал к себе и отчаянно поцеловал. И сразу же оттолкнул. Она рухнула на диван точно подкошенная.

— Я люблю тебя, люблю! — закричал я, совершенно теряя голову, и голос у меня дрожал и ломался, срываясь чуть ли не на визг. — Я тебя люблю, если ты вообще можешь себе представить, что это значит, если у тебя осталась хоть частичка сердца… А ты… Сто пятьдесят долларов… И готова еще торговаться… Да я лучше убью тебя… Убью!

И вдруг я отключился, меня охватила такая страшная усталость, что я потерял дар речи, обессилел и уже не мог сообразить, зачем, собственно говоря, я за нею ходил, что тут делаю. Я сам себе казался глупым, убогим, а главное, бессмысленным, как побитый Дон Кихот, чья смешная фигура на тощей кобыленке, вырезанная из дерева, торчала на полочке над камином. О какой чести, гордости и морали можно говорить там, где в расчет берутся только деньги, где каждый поцелуй, каждое ласковое прикосновение порождаются не чувством, а другими, куда более материальными причинами.

Катаржина лежала на диване, лицо закрыто вспутанной гривой светло-золотистых волос, тело странно изогнуто, ладони крепко прижаты к ребрам, узкая юбка задрана чуть ли не до пояса. Возле дивана валялась одна туфля из крокодиловой кожи, я со злостью пихнул ее, так что она отлетела к дверям. Подошел к столику, налил себе в кружку золотистого «Хеннесси», приготовленного для очередного клиента, и приказал:

— Вставай!

Очень медленно, осторожно она подняла голову, опираясь на локти, согнула ноги и спустила их на пол, потом выпрямила стан и привычным движением руки откинула назад волосы, но тут же опустила руку на диван и всем весом налегла на нее. Но не встала.

Я подал ей кружку, она молча взяла ее и немного отпила. Потом поднялась, поставила кружку на столик, провела руками по телу, оправляя платье, и произнесла:

— Ты мне никогда не говорил…

— Меня еще никто в жизни так не обманывал.

Она механически кивнула.

— Понимаю…

— Ничего ты не понимаешь! Ничего ты не можешь понять!..

— Я думала, тебе нравится Зузана.

— «Твое лицо мне снится, точно сказка, мне лишь твоя нужна на свете ласка…» — не слишком кстати вспомнилась мне оперная ария. — И вдруг оказывается, что это лицо принадлежит стерве… Ты все еще считаешь, что понимаешь меня?…

Она ничего не сказала. Подошла к дверям и надела туфлю. Потом пригладила волосы и кончиками пальцев прикоснулась к левой, кроваво-красной щеке. Если глаза меня не подводили, скула начала припухать. Наконец она произнесла:

— Что сделаешь с моим блокнотом?

— Не знаю, — ответил я.

— Не вернешь его… за любую цену?

Она почувствовала двусмысленность вопроса и тут же добавила:

— Нет, я не говорю о деньгах, но…

Ей удалось страдальчески склонить голову и потупить глаза, и вот уже передо мною стояла прежняя Катаржина, удивительно прекрасное, манящее создание, несмотря на опухшую щеку, взлохмаченные волосы и размазанный слезами макияж. Еще минута — и я упаду к ее ногам, пронеслось у меня в голове.

— Но?… — повторил я твердым голосом.

— Ты сказал, что любишь меня, — прошептала она еле слышно.

— Да, — подтвердил я, — но это вовсе не значит, что я хочу с тобой переспать. — Честно говоря, мне страшно этого хотелось, но не при таких унизительных обстоятельствах. — В общем, мы вернулись на круги своя. Одна ночь по югославской таксе приравнивается к ста пятидесяти долларам? Не так уж и много, правда?

Она не успела ответить, раздался энергичный стук в дверь.

— Прошу тебя, Борек, — прошептала она, и красное пятно на щеке заполыхало огнем. Она снова прикоснулась к нему кончиками пальцев.

— Придется тебе подкраситься и припудриться, иначе он устроит скандал, — иронически заметил я. И добавил после Паузы: — Чего молчишь? Мне, что ли крикнуть «herein»?[18]

— Завтра, Борек, завтра я тебе все объясню, — вполголоса проговорила Катаржина, сделала глубокий вдох и, когда снова раздался стук, произнесла глухим, бесцветным голосом еле слышное: — Войдите…

В комнату вошел мужчина лет пятидесяти, бочонок пива в элегантном наряде, с большим кожаным портфелем в одной руке и свернутым плащом в другой. Едва переступив порог, он замер в нерешительности. Движением бровей она просигнализировала ему, чтобы сохранял спокойствие, деланно улыбнулась и сказала:

— Es freut mich Sie zu sehen. Bitte, wollen Sie weiter und nehmen Sie Platz. — Свои слева она сопроводила грациозным жестом и пояснила: — Verzeihen Sie, mein Herr. Nur eine Minute.[19]

Валютный гость подошел к курительному столику, положил на него портфель и плащ. Тем временем Катаржина повернулась ко мне и сказала:

— На коленях тебя прошу, уйди. Завтра приду к тебе, клянусь…

Обе фразы она произнесла таким тоном, словно втолковывала мне, что я перепутал двери, и пан, которого я ищу, живет в соседнем доме.

Я изысканно поклонился ей и таким же ровным голосом произнес:

— Извините, что побеспокоил вас, уважаемая. С нетерпением жду новой встречи. И не забудьте припудриться, подкраситься и причесаться.

Небрежно кивнув ей и подарив извиняющуюся улыбку пивному бочонку, я выскочил из комнаты.

Это был, очевидно, знаток местных обычаев и постоянный клиент. Скорее всего ВГ — 200 марок плюс натуральная доплата. Фонари за собою он погасил.

На следующий день Катаржина появилась только на последней предобеденной лекции. Мы столкнулись в коридоре. Левая щека у нее отливала легкой синевой.

— Где мы можем встретиться? — деловито спросила она.

— Наверно, там же, где и вчера. Я без ума от таких уютных уголков.

Она даже глазом не моргнула.

— Хорошо, а когда?

— Я освобожусь только к вечеру.

— В шесть?

— Ну, скажем, в шесть.

— И прошу тебя: никому ни слова.

— Не робей, — успокоил я ее. — Все останется между нами.

И осталось. Все осталось между нами и ее клиентами. Она избавилась от них одним махом. Даже от Берта. Таинственный Берт, чье имя чаще других мелькало в блокноте Катаржины, оказался метрдотелем в гостинице «Метрополь». Был он чем-то средним между пастухом и менеджером торговли девками. К нему сходились все нити, он распоряжался всем, начиная от ключей к свободным квартирам и забронированным номерам и кончая адресами щедрых заграничных и местных клиентов, списком и телефонами готовых к услугам красоток.

— Если бы все обнаружилось, меня бы определенно ждала тюрьма. Но это исключено, я бы покончила с собой.

Она произнесла фразу ровным голосом, без всякого пафоса, и я поверил ей. Мы сидели в ее башенном будуаре, пили «мартини» (не «Хеннесси» и не из кружек). Чтобы ничем не напомнить мне о вчерашнем, она сделала другую прическу и надела иной наряд: вместо черного, с золотым шитьем, платья — синий костюм, а вместо крокодиловых туфелек — лакированные лодочки с пряжкой. Правда, синяк на щеке остался, тщательно закрашенный, но заметный.

Было еще одно, что я хотел узнать.

— Зачем ты это делала?

Она ответила не сразу, только чуть заметно скривила губы и перевела взгляд на стену, где над полочкой с оловянными кружками висело большое полотно, изображающее лежащую девицу с водопадом распущенных волос. Хотя автор не придерживался фотореалистической манеры, нетрудно было угадать, кто послужил ему моделью.

— Чего молчишь? — проговорил я, когда тишина стала слишком долгой и гнетущей. — Давай называть вещи своими именами. Деньги не пахнут, верно?