Список войны (сборник) - Валерий Поволяев

— Это он умеет делать. Науку шарканья подошвами изучил на «пять». Подчинённого может раскардашить тоже на «пять». Специалист.

— Ладно, старшина, утро вечера мудренее. Посмотрим, что будет завтра.

— Завтра будет то же, что было вчера, товарищ старший лейтенант, — тут Охворостов неожиданно смутился и добавил: — Это не я сочинил — песню однажды такую услышал.

— Сочинили её, наверное, какие-нибудь махновцы. Что-то я не слышал такой песни… Пока отбой, Егор Сергеич, отдыхай, — тут Горшков увидел Пердунка, запоздало вымахнувшего из землянки разведчиков и с мурлыканьем подкатившегося под ноги к командиру.

На груди, которую Пердунок тщательно вылизывал каждый день, трофейными красными чернилами, которые немцы использовали в качестве штемпельной краски, кто-то из ушлых разведчиков, — наверное, Арсюха Коновалов, — нарисовал звезду.

— Краснозвёздный кот — это что-то новое в нашей армии.

Горшков взял Пердунка на руки, хоть и грязен был кот, пыль слетала с него плотными кудрявыми слоями, и блохаст был — насекомые поедом ели его. Пердунок даже на руках командира не мог сидеть спокойно, дёргался, сопел по-собачьи, кусал себя, ёжился, прицеливаясь к чему-то, норовил потереться шкурой об изгибы пальцев, — а старший лейтенант не брезговал им, и никто из разведчиков не брезговал, не уклонялся от общения — все брали кота на руки, отдавали ему последнюю еду, а один сообразительный умелец — вона! — даже пометил Пердунка красной звездой… Чтобы не потерялся.

— Пошли домой, — сказал коту Горшков.

Против этого Пердунок не возражал.

Ночью с немецкой стороны принеслись два снаряда, один за другим легли в лощину, в трёх сотнях метров от землянок разведчиков, срубили несколько деревьев, вывернули огромную груду земли, но вреда особого не причинили. Лес только изуродовали.

Горшков выскочил из землянки, вгляделся в темноту, где бегали проворные мелкие огоньки — пламя, спрятавшееся в просохшей после дождя траве, пыталось разогреться, передвинуться на другое место, но шансов у него не было никаких, это было ежу понятно, поэтому старший лейтенант лесного пожара не боялся.

Вытянув голову, он пробовал сообразить, откуда же конкретно снаряды пришли и из какой такой дали, если бы узнать это, то можно было бы самим сделать пару ответных залпов и заставить фрицев поджать хвосты, но узнать это было непросто, снаряды вообще могли прийти с нашей стороны, из тыла, по ошибке, и Горшков, подавленный усталостью, решил, что самое сейчас — продолжить сон, и вновь нырнул в землянку.

Днём Горшкова вызвал к себе Семёновский, ткнул рукой в табуретку:

— Сидаун плиз!

— Я бразильскому не обучен, товарищ майор.

— Я тоже, — сказал Семёновский, — но это ничего не значит. Звонил Орлов из штаба дивизии, также о душе твоего Мастуфы беспокоился…

— Мустафы, товарищ майор.

— Я и говорю — Мастуфы. Резолюция такая — через полмесячишко приводи своего Мастуфу в штаб с заранее прокрученной в гимнастёрке дыркой… Для ордена. Разумеешь. Горшков?

— Так точно!

— Ну а на сем — бывай, — Семёновский улыбнулся, показал мелкие, плотно росшие зубы и отпустил старшего лейтенанта.

Всякий раз, когда Горшков общался с Семёновским, у него внутри возникали холод и злость — вытаивали из пустоты и поднимались наверх, царапали горло острыми углами, причиняли боль, — старший лейтенант пробовал понять начальника штаба и не понимал, хоть убей — не получалось у него это… Видать, были они сработаны с Семёновским из разного теста.

— Вы только, товарищ майор, не напишите случайно в орденской книжке «Мастуфа»…

— Не учи учёного! — Семёновский грозно взнялся над хлипким письменным столом, поставленным в землянке, — Горшкову показалось, что майор взнялся над самим собой, в тёмных глазах начальника штаба вспыхнул жёсткий свет, но старшему лейтенанту страшно не сделалось, он лихим чётким движением козырнул, также лихо и чётко оторвал ладонь от виска и покинул штабную землянку.

Хлопот был полон рот и главная забота из всех одна, прежняя — пополнение. Абы кого в разведку ведь не возьмёшь, люди с блестящими комсомольскими характеристиками, активисты политкружков и передовики установления власти пролетариата во всём мире здесь не проходят, как не проходят и «прилежные люди», стукачи и вертухаи — для службы в разведке нужны совсем другие качества, чем у этих людей… Увы! Где брать пополнение, Горшков не знал. Точнее — знал, но кто ж отдаст толкового бойца на сторону, какой командир? Толковые бойцы всем нужны. Всюду. Всегда.

У землянки разведчиков на опрокинутом ведре сидел босоногий Мустафа, блаженно шурясь, оглядывал сонными глазами округу. Пальцы на босых ногах у него шевелились словно бы сами по себе, жили своей жизнью.

Напротив Мустафы на земле расположился Пердунок и влюбленным взглядом поедал разведчика: кот не хуже Горшкова знал, какое дело сделал Мустафа и какого большого кобеля приволок в расположение части. Но не это было главное: кобели и впредь будут попадаться на крючки разведчиков, и произойдёт это ещё не один раз, — главное было другое: Пердунок приволок Мустафе свою добычу — крупную шелковистую мышь, он угощал разведчика обедом, ставя его в один ряд с собою.

Только вот Мустафа что-то не очень торопился вцепиться зубами в мышь, либо кинуть её на сковородку, и этого кот не понимал: еда-то первосортная, вкусная, свежая! Не тухлятина какая-нибудь…

Старший лейтенант сообразил, в чём дело, присел на корточки, погладил кота по пыльной голове:

— Спасибо, Пердуночек, спасибо, мой хороший. Забирай свою мышь, сегодня все сыты… — Горшков обращался к коту, будто к малому ребёнку, и голос у него был терпеливый, уговаривающий, словно он боялся обидеть Пердунка.

Пердунок, прежде чем попасть к разведчикам, пережил немецкую оккупацию, голодуху видел на расстоянии вытянутой лапы, наблюдал, как люди ели не только мышей — ели друг друга, отваливая части попостнее — слишком жирным было всякое человеческое мясо, — и набивали человечиной чугунки, — многое наблюдал и недоумевал теперь, почему Мустафа отказывается от вкусного подаяния…

Когда командир дал отбой, Пердунок сожалеюще вздохнул, подхватил мышь, прикусил её поудобнее зубами и исчез. Горшков сел рядом с Мустафой, огляделся.

За бледной кисеей, покрывавшей небо, неровным белым пятном просматривалось солнце. И хотя тепла оно не сулило — просто никак не могло сулить, светило вообще выглядело по-зимнему, — было тепло, кожу под гимнастёркой даже покалывало, отсыревшее дно низины дымилось, это испарялась болотная вонь, запах её ощущался довольно сильно… Неудачное место они выбрали для землянок, но не Горшков выбирал его, другой человек — сам Сосновский.

Мустафа, сидя на ведре, шевельнулся, сполз чуть в сторону, устраиваясь поудобнее.

— Есть какие-нибудь новости насчёт наступления, товарищ старший лейтенант? — спросил он.

— Конечно, есть, — ответил Горшков. — Ищи шило!

— Зачем?

— Чтобы дырку в гимнастёрке для ордена проковырять.

— Да ладно, товарищ старший лейтенант, — не поверил Мустафа. — Разыгрываете.

— Точно, точно!

— Дырку, если понадобится, мы без всякого шила приготовим. Зубами просверлим, — Мустафа улыбнулся неожиданно счастливо — наконец-то он поверил Горшкову, вновь по-ребячьи забавно пошевелил пальцами ног, сладко потянулся. — Хорошо-то как, товарищ старший лейтенант!

Горшков вновь оглядел распадок, остановил взор на припыленной дымкой низине. Природа русская — ненавязчивая, нет в ней кричащих резких красок, как, допустим, в природе южной, но очень уж она мила, неприхотлива, почти нет людей, которым она не приглянулась бы, не легла на сердце — во всякую мятежную душу эта природа приносит спокойствие. И в первую очередь тому человеку, который среди этой природы вырос.

Через месяц, уже после наступления, Мустафе вручили орден. Мустафа раскрыл непрочную, наполовину бумажную, наполовину матерчатую книжицу и улыбнулся печально: имя в его наградной книжке было написано так, как захотел когда-то майор Семёновский: «Мастуфа»…

С лёгкой руки Мустафы одиночный поиск решил совершить Арсюха. Проворный, ловкий, с косящим взглядом — ухватить за глаза его было совершенно невозможно, Арсюха верил в свою удачу, понимал, что он нисколько не хуже Мустафы, способен приволочь туза более крупного, да и места для орденов у него на гимнастёрке будет побольше, чем у башкирца, а значит, и возможностей больше, и брюки он умеет гладить лучше, и пилоткой обзавёлся офицерской, шевиотовой (а Мустафа довольствуется солдатской, сшитой из рубчика и будет ходить в ней, пока от пилотки не останется одна дыра, а в центре дыры будет красоваться звёздочка); в общем, сказано — сделано — тёмной ночью Арсюха ушёл на ту сторону.