Никогда не было, но вот опять. Попал 4 - Константин Богачёв

Но что-то беспокоило меня. Было такое ощущение, что сболтнул я чего-то лишнего. А ведь сболтнул! Я же почти открытым текстом рассказал старикам как можно покончить с Хруновым. Дуэль! Найти за приличные денежки какого-нибудь прощелыгу, который хорошо стреляет, и организовать Хрунову дуэль.

А там даже если не подстрелит тот миллионщика, то организовать ему проблемы по этому поводу не трудно. Вот же, японский городовой, я же ничего подобного не имел ввиду, когда рассказывал про дуэлянта Гучкова и потом про эскапады Хрунова. То-то Дементий на меня тогда странно поглядел. А я и не понял.

А кстати, про «японского городового», нужно будет с господином Мещеряковым поговорить. Не помню, когда там наследник престола по Японии путешествовать будет? Или в этом варианте истории ничего такого не случится? Случится — не случится, а рассказать будет надо. Ладно! Это потом. Не приехал ещё господин Мещеряков.

Тут другая проблема! Итальянцы! Им-то что рассказывать. Ну, если денег не привезли, то послать их. Известно, что все дороги ведут в Рим, то куда бы я их не послал — не заблудятся. А если денежки привезли, то тогда пусть вопросы задают. На вопросы отвечу. Другое дело, сколько стрясти с них? Пожалуй, запрошу с них тысяч двадцать, вот и будет на что многоцилиндровый мотор делать.

В гостинице застал Артемия, который собрался куда-то идти. Увидев меня, он обрадовался:

— Алексей, хорошо что ты зашёл. А то я уже собирался тебя разыскивать. Сальвини с Поцци согласились на твои условия. Только спрашивают: «Сколько?»

— Дозрели значит! Скажите им, что если меньше двадцати, то пусть назад едут.

— Двадцати? Чего двадцати? — недоумённо спросил Гурьев.

— Двадцати тысяч рублей конечно. Можно даже ассигнациями, — невозмутимо пояснил я.

— Вы собираетесь взять с них деньги? — изумился Гурьев.

— Разумеется! А иначе на кой ляд они мне сдались! То, что они могут поведать, меня не сильно интересует, а деньги мне очень нужны.

— Ну деньги всем нужны… — философски заметил Артемий.

— Только, вряд ли кто хочет самолёт построить, а я вот хочу.

— Самолёт?

— Аэроплан! Летательный аппарат тяжелее воздуха.

— Разве это возможно?

— Так вы его уже видели в действии. Я же говорил, что хочу к параплану мотор приспособить. Мотор мне местные инженеры сделали, но он слабоват. Я им заказал более мощный. Но для его изготовления денежки нужны и денежки не малые. Вот и пусть ватиканские попы раскошелятся. Ну, так что? Передадите им мои предложения?

— Передам. Но это как-то… — замялся Гурьев, не подобрав слова, чтобы выразить свои сомнения.

— Не благородно? — усмехнулся я. — Так я Артемий Николаевич и сам из крестьян. И потом, сильно подозреваю, что они попытаются меня убить.

— Убить⁈ — удивлению Гурьева не было предела. — Что за фантазия вам в голову пришла?

— Не такая уж и фантазия, Артемий Николаевич. Я просто исхожу из тех сведений, что вы мне о них сообщили, немного из собственных наблюдений, ну и некоторой своей паранойи.

— Поясните!

— Вы и Степан Ильич, недвусмысленно указали на некоторую странность в поведении Мауро Скварчелупе. Степан Ильич, по вашим словам, отметил, что не похож он на слугу и, что порошочек употребляет. Я тоже немного понаблюдал за ним. И решил, что вы правы, на слугу этот персонаж не похож, а вот на ассасина очень даже похож.

— На ассасина?

— Ассасин, федай. Суть одна — одноразовый убийца.

— Что это означает?

— Вы разве не слышали про Старца Горы?

— Нет, — наморщил лоб Артемий.

— В двенадцатом веке жил на востоке один старичок-араб и был он правителем маленького государства. И чтобы отбиться от злых соседей придумал оригинальную штуку. Брался в какой-нибудь глухой деревне парнишка и помещался в цветущий сад, где, некоторое время, блаженствовал в натуральном раю с гуриями и гашишем. И даже сам Аллах являлся ему в образе седобородого старца.

А потом раз и оказывался он в зиндане, якобы за прегрешение. Разумеется чтобы вернуться в рай он был готов на всё. Ему снова являлся Аллах и приказывал убить того или иного правителя недружественной страны и тогда после смерти ему светит вечное блаженство и прекрасные девственницы будут ублажать его в мусульманском раю. Так этому Старцу Горы удалось держать в страхе всю округу и даже зарабатывать немалые денежки экспортируя этих ассасинов.

— Вы полагаете, что Мауро из этих ассасинов?

— Нет конечно, но то, что он как-то замотивирован на убийство, вполне вероятно. И возможно, что его спутники ничего не знают о его роли. Хотя за Поцци, ручаться не буду. Мутноватый он какой-то. На иезуита похож.

— Вы подозреваете, что вас могут убить и, тем не менее, хотите с ними встретится.

— Ну во первых: я могу ошибаться и у них даже мыслей таких нет. А во вторых: убить меня им будет очень не легко, но я ничего не исключаю и потому прошу вас со Степаном Ильичём присутствовать при нашей встрече. Возможно, присутствие полицейских удержит их от столь опрометчивых поступков.

— А в случае ответных действий у вас будут надежные свидетели, что это была самозащита, — продолжил мою тираду Гурьев.

— Вы на редкость проницательны, Артемий Николаевич, — с усмешкой произнес я.

— Но ведь им необязательно покушаться на вас во время встречи, могут и потом подкараулить, — резонно заметил Артемий.

— Ну, это вряд ли! Моей фотографии у них нет. Если что и есть, то только портрет изготовленный художником со слов Фальконе с подельником, но сомневаюсь, что я буду сильно похож на тот портрет, — засмеялся я, припомнив фильм о приключениях принца Флоризеля и портрете «Клетчатого» выполненного художником абстракционистом.

— Но они же на встрече увидят вас!

— Ну увидят и что с того. Загримируюсь, прицеплю бороду и буду в таком виде с ними разговаривать.

— А вдруг они откажутся в этом случае переговоры вести.

— Не откажутся, — усмехнулся я. — Я им напомню кое о чём. Как говорится — замолвлю слово заветное.

— В таком случае я бы посоветовал вам сначала дождаться Арсения Владимировича Мещерякова. Мой дядюшка очень хорошо о нём отзывается. И в любом случае я сначала вынужден доложить господину Граббе о ваших опасениях.

Вот блин! Я ведь даже и не подумал, что по получению этой телеграммы из человека свободного в своих поступках,