Восстание на Боспоре - Виталий Полупуднев

– А меня вчера спросил, где живут фракийцы, которые по селам ездят. Я спрашиваю: «Зачем тебе это?» А он говорит: «Там есть один сотник с черными волосами, у меня с ним дело кровное!» У него с сотником дело! Смешно!

– Ага, – заинтересовался Атамаз, – дело у него, говоришь, кровное? Значит, месть за кого-то. Это интересно. Но вы не болтайте об этом, мало ли что человек сдуру скажет.

– Ясно, похвастать хочет. Вот, мол, я какой!

Атамаз неопределенно покачал головой, задумался.

Как бы то ни было, Савмак не затерялся среди воспитанников школы, сумел найти свое место, хотя, не будучи тщеславным, не искал его. Его полубессознательная страсть не уступать никому, быть первым никогда не отражала его стремления отличиться. Это была какая-то инстинктивная решимость преодолевать все преграды, встречающиеся на пути. Она отражала его жажду узнать, увидеть, почувствовать неизведанное «всё», о котором он говорил когда-то деду. Он рвался вперед, его раздражали препятствия, и он бросался на них с яростью первобытной натуры, не знающей меры в своих страстях. Ему казалось, что его хотят обидеть, оставить позади, загородить перед ним ту даль, познать которую он хотел. Борьба зажигала его, и он уже не отступал, пока не побеждал, после чего успокаивался на время, становясь самым покладистым и простодушным малым во всей школе. Никто не слыхал от него плохого слова.

6

Каменные стены отгораживали школу от всего мира. За ними шумел и жил своей жизнью город, неведомый, притягивающий к себе таинственной силой. В городе воспитанники бывали мало. Их выводили ранним утром, до рассвета, с лопатами и метлами на расчистку улиц и площадей. После таких выходов некоторые приносили красивые пряжки, серебряные монеты или просто яркие лоскуты тканей, оброненные гуляющей публикой.

– Вчера веселье великое было в городе. Кто вино пил, кто плясал! – с завистью рассказывали уборщики.

Савмак слушал и очень хотел попасть в город. Но малолеток редко назначали на уборку столичных улиц. Их дело было подметать двор, убирать навоз из конюшен, топить кухонные печи и таскать воду. Зато самых старших, в том числе и Атамаза, иногда ночами вооружали короткими копьями с ременными петлями, дубинками и спешно выводили за ворота. Бывало, что в тревожные ночи все воспитанники вскакивали со своих соломенных подстилок и, сидя на нарах, прислушивались к грохоту конских копыт, топоту многочисленных ног и крикам за стенами двора. Там за кем-то гнались, кому-то кричали грозными голосами: «Стой, стой!» Потом можно было слышать крики ярости и боли.

«Что там творится?» – опрашивал каждый себя и вопросительно смотрел на соседа, еле различимого в ночной полутьме.

Были случаи, что ночь превращалась неожиданно в кроваво-красный рассвет. Небо покрывалось искрами пожаров и клубами буро-алого дыма. Тогда и младшие воспитанники поднимались на ноги и поспешно выбегали во двор при свете жуткого зарева. Опять на улицах кричали и топали ногами, что-то горело, трещало, рушилось.

Нет, Пантикапей жил не только танцами и праздниками. Даже не покидая двора школы, можно было догадаться, что там, за стенами, словно из-под земли прорываются какие-то силы. Они нарушают веселую жизнь богатых людей, потрясают колонны дворцов и храмов, а иногда рушат их. Но что это за силы? Подземные ли злые духи или какие-то особенные, враждебные городу люди? Где они прячутся? Может, и в самом деле под землей?..

Однажды утром Савмак вместе со сверстниками видел, как вернулись старшие из города с поломанными копьями, еле живые от усталости. Они принесли двух окровавленных товарищей, из которых один умер до восхода солнца, а другой позже поправился, но уже не мог быть воином.

– Опять в рыбных сараях рабы взбунтовались, надсмотрщиков побили насмерть, пытались убежать, да наши не дали… – шепотом передавали друг другу младшие воспитанники, «малолетки», озираясь. – Даже лодки подготовили, хотели морем плыть. Но их окружили, всех побили. Но и они дрались здорово. Вот и наших двоих изувечили.

– Чем их поранили? – спросил Савмак. – Каким оружием?

– Тише, ты! Услышат, что мы говорим о таком, – запорют. Они, говорят, дрались чем попало – кольями, черпаками для рассола, просто зубами грызлись… Сказывают, черные, грязные, волосами обросли, словно демоны. А дрались как безумные, ни один в плен не сдался…

Савмак задохнулся от волнения. Он хотел бы увидеть этих черных людей, способных драться «как безумные». Они представлялись ему косматыми полузверями, которые не говорят между собою, а издают мычание и рев. Видно, сильно хотелось им убежать, если не испугались ни копий, ни мечей.

При этом его интересовал лишь сам случай. Он ничего больше не знал и ни о чем не думал. Рабы, понятно, хотят убежать… Вспоминал противного раба Иксамата, которого ненавидела вся деревня. Иным выглядел тот раб, что назвал себя Саклабом, там, на празднике у священного дуба. Саклаб глядел на него так хорошо и сам предложил пойти посмотреть на бега. Большего он не знал о рабах, хотя понимал, что рабы – невольники и стремятся вырваться из неволи.

В ночные экспедиции он не попадал, как не настоящий воин. Был, правда, один случай, когда в городе очень шумели и кричали люди. Ему и другим выдали боевые копья и поставили толпой у ворот. Так они простояли до утра наготове. Но взошло солнце, город утих, копья у них отобрали, и они пошли в трапезную, где их ждал праздничный завтрак – крошеный лук с белой лепешкой и горячая чечевица с салом. Таких блюд Савмак дома никогда не ел.

Неожиданно все малолетки, среди которых был и Савмак, получили приказ выйти из школы. Молодежь радостно загудела, оживилась. Они были построены до света без оружия. Стоя во дворе, возбужденно переговаривались:

– Против кого идем и куда?

– Как же мы будем сражаться, если нам копий не дают?

Их привели к фракийским казармам, куда более высоким, чем школа. Рослые наемники уже поднимались после сна и выходили на широкий двор, разминаясь. Некоторые метали диски или бежали вокруг двора. Со стороны кухни пахнуло чем-то раздражающе вкусным.

– Кажется, мясным пахнет, – заметил один воспитанник.

– Не задерживайтесь! – сурово оборвал дядька, указывая рукою в дальний угол двора.

Там стояли плетеные загородки, за которыми были скрыты отхожие места для тысячи фракийцев.

Воспитанники остановились перед переполненными ямами, сморщив нос и недоумевая, зачем они здесь.

Появились деревянные черпаки на длинных засаленных шестах и бочки с носилочными ручками.

– Начинай! – коротко приказал дядька. – Вычерпаем эти ямы, перенесем нечистоты во рвы, там, за двором, засыплем их землей и уйдем отдыхать.

Молодые воины не тронулись с места. Некоторые зароптали:

– Фракийцы мясное ели, а мы должны их нужники частить? Мы такие же воины, как и они!

– Мы воевать учились и хотим работать копьем, а не черпаком!

– Кому я сказал – за работу! Воин выполняет любой приказ! А воевать еще успеете.

– Пусть фракийцы сами чистят свои нужники.

– Молоды еще рассуждать, – рассердился дядька, – вчера в навозе да в земле ковырялись у себя в деревне, а сейчас гнушаетесь. Это та же земля. Солдат должен уметь работать лопатой. В походах нет нянек, все надо делать самим. И лагеря укреплять палисадами, и лагерные отхожие рвы засыпать.

– То свои, а не фракийские.

Сказывалось при этом не только нежелание заниматься грязным трудом, но и скрытое недружелюбие, с которым молодежь местного происхождения относилась к наемным фракийским пришельцам, часто обижающим народ.

Савмак был возмущен не менее других. Он уже встречался с фракийцами и носил в душе чувство мести за убитого деда. И сейчас хотел крикнуть, что не будет убирать за ними. Перед ним мелькнула фигура деда, потом широко расставленные глаза Фалдарна, сейчас полные сурового укора. Словно сотник хотел сказать ему: «Я тут ни при чем. А солдат обязан повиноваться приказаниям старших».

Он совсем было протянул руку к грязному черпаку, покрытому зелеными мухами, чтобы погрузить этот инструмент в зловонную жижу, но оглянулся и увидел, что товарищи шепчутся и смотрят на него вопросительно. Несколько фракийцев пришли по нужде, остановились, усмехаясь. Чувство человеческого достоинства и сознание своей принадлежности к народу, обиженному вот этими наемными убийцами, сразу вспыхнуло в нем. Он почувствовал небывалую злость, ненависть к фракийцам и мучительную обиду за себя и других. Фракийцы, переговариваясь, стали спокойно развязывать шнурки своих шаровар.

– Мы не рабы, а воины! – вскричал Савмак, удивляясь своему голосу, как бы чужому.

Схватив черпак, он в ярости бросил его в яму.

– Верно! Не рабы мы, а царские воины! – дружно подхватили воспитанники, воодушевленные смелостью Савмака.