История Льва - Микита Франко

– запомнить каждой клеточкой тела навсегда. Стоя под струями воды, Лёва пытался представить, чувствует ли Шева то же самое.

За квадратным кухонным столом они сели друг против друга, стараясь не встречаться взглядами. Перед Лёвой стояла тарелка с сырниками, банка варенья и кружка с дымящимся чаем. Он быстро начал есть, чтобы не пришлось много говорить, а то тётя Света любила развести беседу. Вот и сейчас она спросила: - Как спалось?

Шева буркнул: «Нормально», а у Лёвы губы сами собой растянулись в идиотской улыбке, и он скорее начал пить чай, чтобы скрыть это.

Дядя Миша первым ушёл на работу, а тётя Света вызвала такси – они ждали его, спустившись к подъезду. Шевина мама встала в стороне, а парни уселись на скамейку. Ковыряя камень в асфальте носком кеда, Лёва думал о том, что сказал Юра ночью: «Я люблю только тебя». Спохватился: он, кажется, никогда не говорил Шеве, что любит его, а ведь любит и очень давно: так давно, что сам не помнит – сколько. Но говорить о любви сложно.

Лёва начал мысленно репетировать эту фразу: «Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя…». Но ведь так просто не скажешь её в лоб, когда вы сидите в неловкой тишине. Нужно с чего-то начать. Может, просто привлечь внимание, мол: «Мне нужно тебе кое-что сказать…», а потом: «Я люблю тебя». И тогда он начал репетировать другую фразу: «Мне нужно тебе кое-что сказать…»

«Мне нужно тебе кое-что сказать…»

- Мне нужно тебе кое-что сказать, – это не Лёва произнёс, а Шева, резко обернувшись к другу.

Тот вздрогнул от неожиданности: будто Юра прочёл его мысли.

- Что? – осторожно спросил Лёва.

- Не доверяй Каме.

- Каме?

- Да. Не верь ему. Он прикидывается.

- Кем прикидывается?

- Твоим другом. Это ложь.

- Да мы с ним… не друзья.

- Вот пусть и дальше так будет.

У подъезда остановился синий жигуль, и тётя Света замахала руками:

- Всё, Юра, поехали!

Мальчики встали со скамейки, и Лёва запоздало опомнился: он ведь так и не сказал! Но Шева уже подходил к машине, вокруг вертелась его мама, усатый дядька-таксист неодобрительно разглядывал Лёву из открытого окошка.

«Ладно, - мысленно смирился тот. – Скажу в следующий раз, когда вернётся».

Прежде чем сесть в салон машины, Шева махнул Лёве рукой:

- Пока.

Он поднял ладонь в ответном прощании:

- Пока.

Потом Лёва пытался вспомнить: было ли что-то ещё? Какой-то знак? Особый взгляд, движение губ, тайный жест… Нет, не было ничего. Только это: «Пока», точно такое же, как тысячи «Пока», сказанные друг другу до этого.

Поднимаясь домой, Лёва разными интонациями повторял в своей голове:

«Мне нужно тебе кое-что сказать»

«Мне нужно тебе кое-что сказать»

«Мне нужно тебе кое-что сказать»

Голос Шевы в ответ спрашивал: «Что?», и Лёва продолжал увиливать даже в своих мыслях: «Кое-что важное. Что-то на грани с бредом».

«Так говори»

«Я говорю… Я говорю это тихо, и если это то, что ты слышишь, ты должен меня понять: я люблю тебя, но мне сложно сказать об этом»

С ключами в руке, он замер перед дверью квартиры. Потом, быстро сунув их в замочную скважину, прокрутил, открыл дверь, скинул кеды на пороге и метнулся в комнату, к письменному столу. Вырвав листочек из тетради по математике («Пофигу, лишь бы не забыть»), он быстро записал получившуюся фразу. Сначала ровно, в строчку, но, подумав, перечеркнул и интуитивно раздробил. Получилось так: Мне нужно тебе кое-что сказать.

Кое-что важное.

Что-то на грани с бредом.

Я говорю это тихо,

И если это то, что ты слышишь,

Ты должен меня понять:

Я люблю тебя,

Но мне сложно сказать об этом.

Перечитав, Лёва скривился: «Коряво». Но ему всё равно захотелось его сохранить – своё первое стихотворение. Он сложил листочек в два раза и убрал на полку к школьным тетрадям.

Днём под окнами начали голосить Грифель и Вальтер, пришлось спускаться и открывать им подвал. Он остался с ними, расположившись в кресле-качалке Камы – после того, чем они занимались на нём с Власовским, Лёва по праву посчитал это кресло своим, и никто в компании не возражал. Может быть, Кама и возразил, будь он в курсе, но ребята его не оповещали.

Лёва слушал скучные разговоры парней («А ты бы какую тачку хотел? А сколько она жрёт?») и удивлялся, как меняется восприятие этой компании без Шевы. То есть, он и раньше, конечно, не чувствовал с ними особой близости, но теперь и вовсе перестал понимать, что здесь делает.

Он задумался, есть ли у него вообще друзья. Если бы его об этом спросили раньше, он бы сразу назвал Шеву, но, наверное, и Грифеля с Вальтером назвал бы тоже – во вторую очередь. А как ещё обозначить их отношения? Они общались, проводили время вместе, играли в «Дурака» и даже иногда разговаривали по душам. Например, Лёва рассказывал в этой компании о своём отце – и это единственное место, где у него получалось о нём честно поговорить. Наверное, потому что никому из парней с отцами не повезло. Разве что Шеве. Да и что значит «повезло»? Дядя Миша его просто никогда не был, но хоть когда-нибудь разговаривал? Лёва был в этом не уверен.

Из размышлений его вырвал противный голос Грифеля. Он спросил, глумясь:

- А где твой любовничек?

У Лёвы сердце пропустило стук.

- Какой любовничек? – хрипло переспросил он.

- Ну, Шева, - пояснил Грифель. – Вы же с ним сладкая парочка, всегда вместе.

Лёва догадывался, что Грифель просто попал пальцем в небо, что это одна из тех шуточек «нормальных парней» – приписывать гомосексуальные отношения всем подряд. Но, всё ещё внутренне холодея, Лёва очень спокойно ответил:

- Шева в больнице.

- В наркологичке? – опять угадал Грифель.

- Откуда ты знаешь?

Грифель пожал плечами:

- Когда-то его мамка должна была заметить.

Лёва вздохнул:

- Ну, теперь-то он ещё и колоться начал.

Вальтер хохотнул:

- Так он давно.

- Давно? – удивился Лёва.

- Я его у Камы видел ещё в прошлом году.

Лёва опять переспросил, как дурак:

- У Камы?

- У него ж там своя лаборатория, - объяснил Вальтер. – Метадон и ещё чё-то…

Лёва растерянно произнёс:

- Я раньше следов не видел.

- Ну, он там редко бывал, - пояснил Грифель, посмеиваясь. – У Камы дорого, клей дешевле.

- Значит,