Скелеты из шкафа русской истории - Владимир Мединский

Зато совершеннейшая правда, что именно в США во второй половине XIX века в войсках появились первые комиссары — во время войны Севера и Юга. Комиссаров назначали в помощь командирам воинских частей, и они были ответственными за моральный и политический дух своих солдат. Идиотского двоевластия, как в Красной армии, правда, не было, власть принадлежала командиру. Но институт комиссаров, считавшихся как бы заместителями командира, был — и примерно с тем же функционалом. Так что «комиссары в пыльных шлемах», точнее в пыльных шляпах и сомбреро, — американское изобретение.

Так что, сказав «Прощай, немытая Россия», еще можно было уехать на русский фронтир — Кавказ, но оправляться в Штаты точно не стоило.

«Страна рабов»

Повезло Лермонтову! Или наоборот дико не повезло… Из одного стихотворения создали сразу два устойчивых негативных клише. «Страна рабов», — любят у нас бездумно повторять про «немытую Россию». Конечно, поэт, говоря «Страна рабов, страна господ», явно имел в виду близкий и понятный ему высший свет и царившие там нравы. Но советское образование услужливо подсказывает: тут надо вспомнить о русских крепостных. О помещичьих рабах.

Вот откуда наша рабская психология! Вот где корни личной несвободы! Вот почему Россия — по-прежнему страна рабов…

Все это ерунда. Набор этих мифологем не имеет никакого отношения к реальности.

Хотя реальность, если по-честному, неоднозначна. С крестьянами вообще все было непросто. Очень, очень все было запутанно. Поэтому не нужно упрощать и делить русское крестьянство (а это до 90 % населения в разные века) на две неравные части: львиную долю крепостных рабов и чуть-чуть пока еще свободных землепашцев.

Итак, во-первых, почему-то на «черных землях» жили государственные крестьяне, а на «белых землях» — подданные феодалов. При этом «черносошные» вольные крестьяне были прикреплены к земле, а крепостных барских землепашцев защищал закон. То есть все совсем не так, как нам представляется.

Надо разобраться.

Итак, на государственных «черных землях» сидели крестьяне-домохозяева. Они входили в тяглые «общества» и записаны были в податные списки. «Тяглые и письменные люди» прикреплялись к обществам и не могли покидать свои дворы и земельные участки, не найдя заместителей.

Ограничения свободы — налицо. Но вот Ключевский полагал, что «такое прикрепление, разумеется, не имело ничего общего с крепостным правом». И с ним надо согласиться.

«Закрепощался» на государственных землях только сам тяглец-домохозяин. Каждый крестьянский двор представлял собой что-то вроде артели, состав которой был разнообразным и сложным. Кроме хозяина, как я уже говорил, там жила огромная семья — очень часто вплоть до внуков и правнуков.

А также родственники или работники — «захребетники», «суседи», «подсуседники»… Положение «закрепощенного» большака представлялось для них крайне престижным. Если бы хозяин пожелал, он без малейшего труда поставил бы вместо себя кого угодно из этой «меньшой братии», а сам стал бы «свободным» человеком. Только вот он этого почему-то не хотел.

Что же до самой братии, жившей в хозяйстве, то она была вольна как ветер. Никому и в голову не пришло бы удерживать любого из них, вздумай уйти хоть все, хоть по одному. Разве что сам глава этой патриархальной крестьянской артели, большак, огорчился бы временному отсутствию рабочей силы.

Среди черносошных крестьян встречались и весьма богатые.

Занимались они не только земледелием, но и торговлей, и разными промыслами. Михайло Васильевич Ломоносов происходил как раз из черносошных крестьян и подростком ходил с отцом на собственных судах охотиться на морского зверя за сотни километров. Туда, где были принадлежавшие им охотничьи угодья.

Естественно, богатые «рабы» — а ведь мы продолжаем считать ими крестьян, правда? — обычно пользовались наемным трудом. Рабы-капиталисты.

Кроме собственно крестьян-тяглецов в черносошных общинах жили еще так называемые «бобыли». Только не путайте: это отнюдь не непутевые холостяки, а ремесленники или наемные работники, то есть не тяглое сельское население. Частные индивидуальные предприниматели. Имелись и «пашенные бобыли», владельцы участков земли.

Этот крестьянский капитализм зашел так далеко, что возникли своего рода «общества на паях», союзы «складников», или совладельцев, в которых каждый имел свою долю и мог распоряжаться ею как угодно — продавать, сдавать в аренду, покупать доли других совладельцев, а мог и требовать выделения своей собственной из общего владения. Получались такие закрытые акционерные общества, ЗАО. Другие аналогии как-то на ум не приходят. Да и зачем что-то придумывать, если все очевидно?

Александр Исаевич Солженицын восхищался швейцарской «демократией, прямо вытекающей из традиций общины», считая ее самой совершенной и, так сказать, самой «народной». В представлении современного россиянина община и демократия есть две вещи никак не совместные.

Но абсолютно прав Александр Исаевич — вся европейская демократия вырастала из вот таких общинных форм самоуправления. Сначала были территориальные общины, умевшие выбрать для самих себя и из собственной среды «добрых и излюбленных» управителей, а потом уже и в масштабах государства появилась «палата общин» (так ведь и называется, как назло!).

Констатирую факт: в Московии XVII века все более укрепляется именно такая «низовая» демократия; общины все активнее принимают на себя функции низовых органов управления.

Напомню, что все эти процессы идут не в городах, в среде высоколобых интеллектуалов и богатых людей, а как раз в основной массе тогдашних московитов, в крестьянстве.

И этих крестьян очень много — более 50 тысяч дворов, то есть артелей, патриархальных предприятий. Всего никак не меньше полутора миллионов человек. И они умеют охранять свои права, в том числе и силой оружия.

На Севере, правда, черносошных несравненно больше. Есть даже такое понятие, как «черносошные волости» — то есть обширные области, где владельческих крестьян вообще нет, все исключительно вольные.

В центре страны черносошные и владельческие крестьяне живут чересполосно. Но, во-первых, вольные «государевы хрестьяне» там тоже есть. А во-вторых, положение владельческих крестьян не так уж сильно отличается от положения черносошных. И непонятно, в какую сторону. Государственные подати владельческих крестьян значительно меньше, чем у черносошных, но суммарно они все-таки платят больше.

То есть в этом незначительном отличии в области персональных финансов и заключается разница между вольными и «рабами». «Государство и после Уложения (1649 г. — В. М.) не отказывается видеть во владельческих крестьянах своих подданных: они платят государевы подати, они не лишены личных прав; помещикам запрещается „пустошить“ свои поместья; правительство не отказывалось от своего права наказывать злоупотребления помещичьей властью».

Владельческие крестьяне были кем угодно, но не рабами, и их «крепость земле» вовсе не означала одновременной «крепости владельцу».

Да, помещики и хозяева вотчин де-факто постоянно нарушали их права — продавали без земли, меняли на холопов, разбивали семьи. Историки справедливо отмечают, что таких случаев становилось все больше к концу XVII столетия. Но помещик, разлучавший супругов, чтобы повернее добраться до понравившейся ему молодки, и вотчинник, менявший крестьянина на холопа, очень хорошо знали, что они теперь — преступники. И что если они не поберегутся, их действия будут иметь для них же самих весьма плачевные последствия.

Зверюга Салтычиха была, кстати, приговорена к смертной казни.

Салтыкова Дарья Николаевна, правда, окончила жизнь не на плахе, а в тюрьме — смертная казнь вполне в духе сегодняшних гуманных времен была заменена пожизненным заключением. В тюрьме она провела 33 года. Умудрилась даже нажить ребенка от тюремщика.

Правительство за такие антикрестьянские преступления и ссылало, и секло кнутом, и уж во всяком случае, отнимало земли. А с их исчезновением у помещика пропадали и средства к существованию, и общественное положение. Закон владельческого — крепостного крестьянина в определенной степени ЗАЩИЩАЛ.

Но по большей части защищать никого и не приходилось.

Наши представления о крепостном праве весьма далеки от действительности.

Уже сейчас некоторыми исследователями высказывается мнение, что крепостное хозяйство было скорее крестьянско-помещичьим кондоминиумом, что крестьяне и помещики, встречаясь в одной церкви, не могли всерьез быть нетерпимыми антагонистами, по крайней мере такими, какими их представляла марксистская историческая наука.