Ведьма и тьма - Симона Вилар

– Какая девочка, ради всего… Ну да, вижу. Откуда она здесь?

В лунном сиянии он и в самом деле разглядел ребенка, стоящего у них на пути. Неподвижного, только выпуклые глаза двигаются, следя за ними, да поблескивают в улыбке зубы. Дети так не улыбаются, и язык… длинный, черный, то и дело облизывающий губы… Нехорошо…

– Потерчонок это. Дитя, которое мать задавила в голодный год, чтобы на один лишний рот в семье меньше стало. Видимо, тут и закопала ее. А теперь она бродит.

Калокиру неприятно было смотреть на несчастного ребенка. И еще более неприятно видеть, как из-под каменного истукана на холме выползла чья-то длинная рука и принялась шарить по ковылю, будто нащупывая что-то.

– Я мертвяков не поднимала, – буднично пояснила Малфрида, проследив за взглядом ромея. – Просто заклятие мое было сильным, вот они и зашевелились. Пусть. Лишним страхом на Хортице больше, авось пригодятся.

Да, страхов тут было предостаточно. Когда они снова углубились в заросли, ведьма остановилась, сказав негромко:

– Погоди, пусть пройдет…

Калокир стоял подле Малфриды и слышал глухой тяжелый топот: сквозь лес пробирался кто-то огромный, сопящий. Ромей сколько ни всматривался, ничего не смог разглядеть. От этого стало особенно жутко – чувствуешь присутствие кого-то сильного и опасного, но ничего не видишь. Но когда все же увидел… легче не стало. Ибо двигался им навстречу некто, кому даже Малфрида дорогу уступила, еще и Калокира прочь увела. Замерев, ромей различил огромный сутулый силуэт с длинными могучими руками, крушащими густой подлесок, массивные, тяжело ступающие ноги-лапы, приминавшие молодые сосны. И показалось, что страшилище поглядело на них глазом… одним глазом, горящим посреди лба.

Малфрида что-то зашептала, повела руками, будто невидимые ставни закрыла, – и страшилище протопало мимо, только ветки затрещали под огромным весом. Наконец тяжелые шаги затихли вдали.

Калокир не двигался, пока не услышал, как ведьма негромко рассмеялась, а потом ощутил ее прикосновение на своей щеке.

– А ты ведь не струсил, не кинулся прочь.

Потому и не кинулся, что ноги к земле приросли. Спросил с дрожью:

– Что это было? Кто?

– Верлиока. Не самое доброе существо, потому и посторонилась. Пусть себе бродит. Их тут несколько в разных концах Хортицы. Каждый свой участок леса и побережья обходит. Злые они, опасные. Но не для своих. А чужой если кто появится… Что ж, пусть поохотятся на таких.

И спокойно пошла прочь. Калокир следом – нельзя отставать.

Когда вновь показалась блестящая гладь реки, Калокир даже вздохнул с облегчением. Река – она словно выход из этого странного мира. Но выход этот был перекрыт, как оказалось. Ибо проносилась вдоль берега вереница теней прозрачных, развевались волосы, слышались негромкие звуки – не то стоны, не то плач. Шумевший на исходе дня ветер давно стих, и приглушенные возгласы этих неведомых существ в ночной тиши казались особенно жуткими.

Когда тени заметили их и стали приближаться, Калокир попятился в заросли. В унылых стонах зазвучала злоба.

– Человечина! – шипела в темноте нечисть множеством глухих голосов.

– Теплокровный!

– Мясо, мясо!

Глаза Малфриды вспыхнули диким огнем, она издала протяжный гортанный крик – как филин кричит, а может, как плакальщица на похоронах. Прозвучал он длинно, тоскливо, протяжно, и словно ветром все вокруг обдало, разогнав кружившие вокруг них тени.

Калокир замахал руками, а потом и вовсе странное совершил – заслонил собой чародейку, будто защитить хотел. И только расслышав ее смех, понял, как был нелеп. Ведь Малфриде все здесь подвластно, а он ее оберегать вздумал.

– Ишь заступился. А если б они тебя заморочили и увлекли невесть куда? Это ведь навьи[56] недобрые.

– Какие еще навьи?

– Тени самых древних духов. Они так долго существуют, что стали тенями, прозрачными и бестелесными. Но тоска по тому, какими они некогда были, не оставляет их. Потому и злы. А еще вечно голодны. Из смертных они тянут силу, развеивают душу. Сами душу получить не могут, но иного погубить – это для них первое дело. Так что пусть летят себе прочь, пока я сама их не развеяла. Чародеев они побаиваются, а вот в тебе отсутствие колдовской силы почуяли.

Калокир перевел дыхание.

– Ну, что еще покажешь?

– Неужто не насмотрелся? Что ж, тогда идем к бережку да понаблюдаем.

Но сперва она указала Калокиру, куда следует сесть, и очертила то место кругом, при этом то наговаривала что-то, то клекотала, а то и порыкивала зверем. Потом пояснила: в этот заговоренный заклятием круг никакая нежить ступить не смеет. Сама же то рядом садилась, то вдруг уходила прочь, оставляя его ни живым, ни мертвым от непонятного для самого Калокира леденящего страха. Он словно оцепенел. Мог только смотреть, не двигаясь и затаив дыхание.

Чего только не повидал ромей! Из вод днепровских нет-нет да и показывались русалки. Одни были огромные, не меньше вола или лошади, по пояс как бы люди, а ниже – с гигантским хвостом. Другие выглядели обычными девами, даже пригожими, и только их длинные чешуйчатые хвосты все же указывали, что они существа иного мира. А то вдруг появлялись из зарослей тростника у берега водяницы в светлых мокрых одеяниях, только лица их были темными, а глаза белесыми, без зрачков. Эти могли выходить на сушу, даже приближались к кругу, за чертой которого сидел ромей, улыбались маняще, но начинали злиться и шипели сердито, сообразив, что не могут подступиться. А возвращалась ведьма – сразу пятились. Малфриду водяницы побаивались, спешили снова укрыться в тростниках, водой хлюпали и лопотали что-то, укладываясь, снова сливаясь с рекой. Малфрида невозмутимо пояснила оцепеневшему ромею, что это лобасты камышовые. Они в тине под водой обитают, от солнца прячутся, но ночью могут выходить на берег. И попадись им кто, защекочут, утащат, сила у них немалая. Обычно лобасты унылые и печальные, развеселить их может только гибель смертного, они его душой питаются.

Еще видел Калокир водяных. Те приплывали по зову ведьмы, но не приближались, – человека смертного подле нее чувствовали, потому и плескались на расстоянии. Много еще было всякой нечисти: и топляки тощие да голые, и змеедевы огромные, чешуей покрытые, с лицами застывшими, бесстрастными. То, что вся эта нежить испытывала, глядя на него, Калокир понимал, ибо видел, как они облизывались длинными раздвоенными языками и при этом не отрывали от пришельца темных узких глаз. Были и еще какие-то духи. Он уже перестал их различать. В сознании Калокира все перемешалось – и чешуйчатокрылые, и косолапые, и с одной или с двумя головами, и рогатые демоны искривленные, а то и вовсе на пауков огромных похожие. Казалось ему, что видит он кошмарный сон, потому и сидел неподвижно, тупо глядя перед собой.

Но в какой-то миг сообразил, что не стало вокруг ничего. Они с Малфридой сидели на берегу, неподалеку набегала на берег мелкая речная волна, чуть шуршала листва в зарослях да квакали в камышах лягушки. И буднично все… словно и не было ничего.

– Ну вот и все, – сказала ведьма. Потянулась сладко, зевнула. И не казалась уже ужасной, даже глаза ее перестали мерцать янтарным огнем.

– Что все? – едва разлепил пересохшие губы Калокир. – Куда все делись? Да и было ли что?

Малфрида даже обиделась.

– Что значит «было ли»? – спросила. Она ему кого только не явила, а он… Сомневается, что ли?

– Но где они теперь?

Малфрида сердито задышала. Потом все же пояснила: где-то петухи зарю уже пропели. Вот нежить и отступила. Ее время – глухая ночная пора, днем все духи прячутся, удаляются в мир Нави.

– Ты пойми, неверующий: здесь, на Хортице, мир Нави почти что рядом с Явью. Или не понимаешь? Да куда тебе, иноземцу! Особое это место, запомни. Навеянное и явное тут почти соприкасаются. Некогда Навь и Явь вообще тут вместе были, и нежить могла рядом с живыми существовать. Но потом Ольга повелела возвести здесь церковь, где священники службы свои совершали. Они-то и отогнали Навь, рассеяли ее. Так что поверь, немало мне пришлось приложить усилий, чтобы призвать духов из Нави обратно. Но чародейство мое подействовало, и теперь нежить снова вхожа сюда и может являться в любой миг. Особенно ежели вороги нагрянут. А там еще и поглядеть надо, справятся ли чужаки с нею. Духи, почуявшие волю, много чего могут сотворить.

– Но только в ночное время?

Он наконец начал что-то понимать. И уже обдумал кое-что – не как случайно столкнувшийся с волшебством человек, а как соратник Святослава, которого сам князь уверял, что колдунья сможет своими чарами оградить остров.

– А когда, по-твоему, вороги потянутся к Хортице? – спросила ведьма. – Неужели днем, когда их смогут перебить стрелами защитники острова? Нет, они будут переправляться темной порой. Ну а здесь… здесь их встретят.