Параллели - Герберт Циргибель

Были теоретики, которые выставили тезу, что в нравственно совершенном обществе все проблемы решаются сами по себе. Тут не надо даже имитировать нарастающую активность, нужно всего лишь положиться целиком и полностью на разум, на самосознание и инициативу граждан. Причина для празднования? Нет. Праздновать слишком мало. Причина для торжества, для триумфа, для полной необузданности! Такая победа позволяет попросту все. Горе тому, кто сегодня не пьян!

В этот вечер снова лежали перед всеми мясными ларями обглоданные кости и колбасные шкурки, а во фруктовых магазинах ореховая скорлупа и банановая кожура. Доктор Гермштедт нашел этому блестящее объяснение. В радости и опьянении, снижающих, как известно, способность рассчитывать свои шаги, некоторые горожане, играючи, симулировали ограбление, утоляя тем самым жажду испытать и пережить то, чего они духовно давно были лишены. Кто мог бы поставить им это в вину?

Только глубокомысленный Абель Клагенфурт установил, что похищения перед этим происходили в безлунные ночи, и он спрашивал у светил медицины, активны ли сомнамбулы также и в безлунные ночи.

Так как это ставилось под сомнение, Агостино Бритт почувствовал необходимость сделать еще одно признание. Хоть он и был установленным сомнамбулой, однако его ночные экскурсии не простирались далее балкона. Дальше он еще никогда не заходил. Своим фальшивым признанием он преследовал двоякую цель. С одной стороны, он намеревался пристыдить настоящего преступника, который должен почувствовать: здесь заявил о себе гражданин, чтобы положить делу конец, и стыд должен охватить его. А во-вторых, он хотел доставить горожанам облегчение, чтобы они наконец успокоились и продолжали жить дальше без помех. Ведь стыд, сказал Бритт, является важнейшим влияющим на человеческие поступки фактором. Но если действительно по ночам обгладываются золотые рыбки и опустошаются мясные прилавки, то это может делать лишь опустившийся индивидуум. Или в это дело втянуты вещи, которые нам и сниться не могут. Он, гражданин Бритт, хотел лишь внести свою лепту в разъяснение случая, даже с опасностью быть неправильно понятым или показаться ненормальным. Это было принято с удовлетворением.

Если до этого атмосферу в городе характеризовали нервозность, нетерпеливое беспокойство, громкие протесты, радость, интерес и легкая степень общественного возбуждения, то последнее поднялось до размеров паники, когда случилось самое жуткое. Ужас был так велик, что газеты были уже просто не в состоянии комментировать в своих экстравыпусках происшедшее.

Житель города Умберто Балл, вышедший на прогулку с собакой в 10 часов вечера, не вернулся в свою квартиру. В парке нашли его одежду и обглоданный скелет, а от собаки — откушенную голову. Залитая кровью одежда лежала в кустах.

Люди бродили вокруг с безумными глазами, вечерние выпуски сообщали, что вот уже 457 лет как не было ни одного убийства. Авторы передовых статей, чьи утешительные слова как раз сейчас были бы очень нужны, заявили, что перед тяжестью такого преступления они замолкают.

С наступлением темноты город погрузился в мертвую тишину. Окна были черны.

Лишь на следующий день к отцам города вернулось самообладание, и они попытались найти объяснение жуткому происшествию. Это не может быть сделано человеком. Вероятно, речь идет о преступнике из животного мира.

Все попадающие под подозрение звери в городском зоопарке были тут же осмотрены. Львы, как и прежде, выказывали великосветскую сдержанность.

Абель Клагенфурт сказал: насколько я вижу, это не могли быть они.

Обезьяны раскачивались на ветках, беззаботные как всегда, и не проявляли признаков какой-либо пресыщенности, когда им предложили земляных орехов и бананов, они пожирали их в своей обычной неаппетитной манере и не производили впечатления, что объелись накануне.

Мужская часть населения была призвана в последующие ночи встать на вахту у зоопарка. Добровольцев объявилось больше, чем было необходимо, — так что каждое животное получило по сторожу. Раздавались, правда, голоса, что не годится обижать недоверием даже зверя, так как он находится еще на пути эволюции, но на это возражали тем, что эта эволюция будет под угрозой, если животных не оградить от преступных побуждений.

Но звери не покидали своих привычных мест ни днем, ни ночью. И все же мясные лари и фруктовые заведения были снова распечатаны и опустошены.

Кто-то сообразил, что, возможно, чужой зверь откуда-нибудь или даже стада животных из отдаленных краев предпринимали грабительские налеты. Горожане-мужчины использовали воскресные дни, чтобы протесать Окрестности в радиусе ста километров, однако безуспешно.

Начинала брать верх покорность, смирение перед судьбой. Считали, что в таком случае придется жить, несмотря на преступления. Что, может быть, однажды случаи грабежа прекратятся сами собой. Провокатор сильнее, чем мы думали. Нас испытывают куда жестче, чем то, что могла нам нарисовать наша фантазия. Мы должны вынести испытания, должны быть мужественными и не запирать наших дверей и окон. Мы должны во всеуслышание заявить, что готовы экзаменоваться этой провокацией.

Когда была найдена одежда одной старухи, гулявшей после наступления темноты в парке, Абель Клагенфурт был в энергичных тонах призван отложить в сторону свое в целом разделявшееся отвращение и действовать решительно. Такое положение обязывало данного гражданина к наблюдению за опустошаемыми объектами, в том числе и методом презренного детектива девятнадцатого века. Что-то должно быть теперь сделано. Двух убийств за такое короткое время решительно слишком много.

Абель Клагенфурт сразу же заступил на ночное дежурство в торговый центр на Одеонплац. Он ничего не обнаружил.

Лишь в других местах, как и прежде, совершались грабежи. Он попросил горожан в тех точках выставить подобные ночные караулы. Откликнулись лишь немногие, но и откликнувшиеся имели лишь успех постольку, поскольку во время их дежурства ничего не произошло. Перед каждым магазином отныне дежурил кто-нибудь из горожан, и, пока он был на вахте, ничего не происходило.

Но однажды утром перед памятником на Одеонплац обнаружили одеяния гражданина Абеля Клагенфурта. На следующую ночь никого не удалось уговорить встать здесь на охрану, и прилавки были очищены, как никогда, ловко.

Доктор Гермштедт так объяснил нежелание горожан предоставить себя в распоряжение для расследования преступления — они, столетиями привыкшие жить в безопасности, не могли более приучить себя к тому, чтобы смотреть в глаза смертельной опасности. Он говорил об эффекте преодоления. Существует предел, который вышеуказанные люди, хотя они к этому готовы, переступить не могут.