Вольный охотник (СИ) - Останин Виталий Сергеевич

— Что вы там бормочете, маркиз? — даже эту короткую фразу оптиону пришлось разбить на две части. Он явно начал уставать.

— Говорю отчетливо. Не виноват, что вы глухой, — примерно в том же темпе отозвался юноша.

— Прилично фехтуете. Кто учил?

— Отец. Вы тоже.

В конце концов поединщики перестали обмениваться даже этими рубленными фразами. Шпаги, порхавшие в начале боя, подобно молниевым высверкам, сейчас взлетали и опускались тяжело, как если бы были древними мечами. На каждый укол, удар и финт бойцы тратили все больше сил. И запасы их иссякали.

Пока, наконец, не пролилась первая кровь. Пустил ее Ульрих Гербер, сумев-таки преодолеть защиту Яна и оцарапав ему бедро. Довольно глубоко, ткань брюк моментально потемнела, а в глазах юного охотника пропала четкость. Что не осталось незамеченным его противником.

— А вот и она. Костлявая, — проскрежетал он пересохшей глоткой. — Капля за каплей. Жизнь выйдет. Из тебя. Щенок.

— Посмотрим, — так же хрипло ответил Ян. — Старик.

Он по-прежнему держался выбранной стратегии — защиты. За что удостоился еще парочки презрительных замечаний со стороны Гербера, мол, сражения не выигрывают в обороне. Отвечать не стал. Вместо этого переменил позицию, сместив вес тела на здоровую ногу.

— Твой бог давно мертв, — наконец Ян дождался разговора на интересующую его тему.

— Правда? — он постарался изобразить на лице выражение, называемое его сестрой «умираю, но не сдаюсь». Смотреться это должно было достаточно жалко. — Это тебе насельник твой сказал? Он у тебя один, кстати?

— Я еще ни разу не проиграл. Это мой дар. Я предчувствую каждый твой удар, понял? А что дал тебе твой мертвый бог?

Все больше чувствуя уверенность в победе, Гербер начал теснить Эссена к краю площадки. С каждым ударом раскрывая себя перед будущим, как он считал, трупом.

— Герберы сами! Выбрали господина! Он — воин. Мы — воины! Твой бог! Пастух! Вы — овцы!

С последним хриплым криком Ульрих, уже убежденный в победе, провел сокрушительный удар. Который провалился в пустоту, а сам оптион повис, пронзенный охотничьей шпагой Эссена, вошедшей ровно в солнечное сплетение. Как раненый в ногу враг сумел так быстро сменить позицию, да еще и перебросил клинок из правой в левую руку, он не понимал. Лишь сипел, расставаясь с последним воздухом, и неверяще смотрел на своего убийцу.

— Пастырь. Не пастух, — сказал Ян.

Он услышал все, что хотел. Получил фактически признание вины. И на том закончил схватку. Но не удержался и, глядя в стекленеющие глаза оптиона, добавил:

— Не мир. Но меч[19].

Краем сознания Ян зафиксировал, как сперва его секунданты, а потом — более неохотно — чужие, выкрикивают: «Честно!» Не обращая на них внимания, он прошел к краю полянки, там, порвав пару платков, соорудил себе повязку поверх раны, после чего стал принимать поздравление с победой. От своих секундантов, естественно. Розенберг и Фрай, произнеся ритуальные фразы признания законности поединка, стояли над телом своего мертвого товарища.

— Отличная техника, маркиз! — восхищался фон Ланг. — И этот ваш последний удар! Как вам удалось так быстро сменить руку? Бедняга буквально сам нанизал себя на ваш клинок! Когда поправитесь — я вижу, рана неглубокая, но все же стоит обработать ее — прошу показать мне этот финт. Никогда такого не встречал!

Более сдержанный фон Кнопп тоже выразил желание научиться этому удару. Вдвоем они помогли доковылять раненому бойцу до повозки, после чего распрощались с ним, заверяя, что были бы рады его визиту в любое удобное ему время. Ланг даже порывался сразу отметить победу, и приглашал заехать в «совершенно замечательное место, где подают чудо, а не пиво», но товарищ убедил его, что с этим стоит повременить.

А вот дома Яна встретили не так восторженно.

— Ты дал себя проткнуть? — недоверчиво произнесла София, помогая снять временную повязку и готовясь наложить постоянную.

— Только чтобы он почувствовал себя победителем, — юноша зашипел, когда сестра, никому не доверяющая уход за братом, свела края пореза вместе. — Когда люди считают тебя мертвецом, они более разговорчивы.

— Четыре шва, — безапелляционно заявила девушка.

— Царапина, — хмыкнул Ян, хотя рана была чем угодно, но только не таковой.

— И что он сказал?

— Признался, что Герберы служат Падшим.

— Без подробностей?

— Кое-что сказал. Что никогда не поигрывает. Не знаю, что его роду дали проклятые Герцоги в обмен на служение, но, видимо, это как-то связано с предчувствием. Работает везде — что в картах, что в сражениях.

— Как ты тогда его смог победить?

— Допустил вероятность поражения. Когда сражался с ним, заметил, что он словно бы предугадывает мои атаки. Стал проверять — пропускать удары, заваливаться в выпадах, отступать дальше, чем было необходимо. Вряд ли он видел будущее, скорее это было что-то вроде чутья. Которое я просто запутал.

— Я бы до такого никогда не додумалась! — восхищенно вздохнула Лиза.

— Сильно, — признал Никита. — Проигрывать, чтобы победить.

— Поверить не могу, что ты дал себя проткнуть! — не удержалась от очередного возгласа София.

Лиза с Никитой, присутствующие при разговоре, отвели взгляды. Точнее, Никита так сделал, чтобы скрыть смущенную улыбку — подчиненный всегда испытывает неловкость, когда его командира отчитывают как нашкодившего мальчишку, а вот девушка явно испугалась вида крови. Несмотря на ее подготовку, постоянные тренировки и тот факт, что свою ей уже приходилось проливать в учебных боях, она все еще оставалась мещанкой, которая ни разу не забирала чужую жизнь. И сейчас почувствовала, что ее покровитель со смертью разминулся на волосок.

— И ты позволил себя ранить, чтобы он стал более разговорчив? — уточнила она, все еще стоя к Яну вполоборота.

Охотнику хотелось бы так ответить. Мол, да, я такой — все для дела. Но это было бы ложью, а он обещал быть честным со своими загонщиками.

— Гербер был хорошим фехтовальщиком, и победа над ним не была легкой, — сказал он. — Я не сумел полностью уйти от удара, а когда получил рану, просто использовал ее, чтобы он поверил в свою победу.

— Я бы уделала его, не запыхавшись! — тут же сообщила всем София. А чтобы Ян в этот момент не сказал чего-нибудь, оспаривающего данное заявление, сделала первый стежок. — Что будем делать дальше? Его отец тоже замазан. Если ниточку потянуть — много чего может выползти.

— Это уже дело дяди, не наше, — отмахнулся Ян. — Пусть посылает к нему дознавателей, разбирается. Нарыв вскрыт, сейчас нужно лечение.

— Знаю я один способ лечения! — сестра закончила штопку и аккуратно обрезала нить. Тут же изобразила, как перерезает горло.

— Еще раз. Не наше дело. Мы умеем выслеживать, умеем их убивать. А вот последствия просчитать не способны.

— Говори за себя, братец!

— А нас ты когда будешь брать? — меняя тему, осведомился Никита. — Мы давно тренируемся, можем помочь.

— Не с этим дело. Будут другие, Никита. Не переживай.

— Считаешь, мы не готовы?

— Да никто никогда не готов. Все только думают, что готовы. Поверь, если мне будет уместно использовать вас, я сделаю это — готовы вы будете или нет.

— Как-то не очень вдохновляюще это прозвучало, — заметила Лиза.

— Мой брат! — хмыкнула София и сделала второй стежок. — Он мастер вдохновляющих речей, да-да!

После перевязки наступила пора обеда, после которого Ян отправился писать отчет о произошедшем. Но до этого прочел несколько сообщений от симпатизирующих ему дворян Кенигсберга, выражающих надежду на то, что конфликт с задирой-оптионом завершился «надлежащим образом». К моменту, когда он вскрыл конверты от доброжелателей, они, должно быть, уже знали, чем все закончилось.

Среди писем, точнее, поверх них, секретарь, действовавший явно по распоряжению управителя имения, положил сложенный вдвое лист бумаги без адреса отправителя. На развороте было написано: «Товар забрали. Благодарим за своевременную поставку». Так Ян узнал, что Имперская Канцелярия уже забрала тело убитого им барона.