Роль, заметная на экране - Серафима Полоцкая

Не знаю уж, сколько раз Анвер, прерывисто дыша, бежал со мной на руках по воде в горку и сколько раз мне пришлось поднять руки к небу. Я сбилась со счета.

Теперь я не злилась на это. После того как на дереве я своей бестолковостью задержала съемку, мне стало ясно, что это процесс работы, а не вина киногруппы. Сейчас я понимала, что один раз Анвер пошатнулся в ручье, и на экране будет заметно; потом мой браслет зацепился за меховую шапку Анвера, и я сдвинула ее набекрень; потом Анвер забыл мне улыбнуться при встрече… Ну и конечно, то облаков слишком много, то слишком мало. Но в конце концов нас сняли.

— Отдохните, ребята! — сказала Анна Николаевна, закуривая. — Танец пастуха будем снимать с другой точки. Пока переставляют аппаратуру, успеем и отдохнуть и еще порепетировать…

Мы улеглись на раскладушках в тени большого тополя. Анвер хмуро закрыл глаза и отвернулся. Я сделала то же самое.

— Картина под названием «После драки», — раздался над нами голос с небольшим башкирским акцентом.

И два голоса рассмеялись.

Я открыла глаза. Около наших раскладушек стояли Вадим и Хабир. Я как можно спокойнее сказала:

— Здравствуйте.

Все утро я старалась даже не поворачивать голову в его сторону, но он пришел с Хабиром и смотрел на меня. Мои загримированные уши пылали, но я спокойно перевела взгляд на Хабира.

— Ну что вы всё ссоритесь? — спросил Хабир, улыбаясь.

— А мы не ссоримся, — сердито ответил Анвер.

— Разве можно обижать красивых девушек? — смеясь, воскликнул Вадим.

— Красивых много! — пробурчал Анвер.

— Таких, как невеста пастуха, очень мало! — покачал головой Вадим.

Закрыв глаза, я твердила себе:

«Спокойно, спокойно! Все это не должно иметь для меня никакого значения…»

— Я предпочитаю красивую душу! — процедил Анвер.

— А что ты понимаешь в душе? — взорвалась я. — Ты мне работать мешаешь! Когда я снимаюсь в сценах с отцом, у меня все сердце расцветает, а с тобой…

— Ребята, ребята, прекратите ссору! — серьезно сказал Хабир. — Тебе, Анвер, сейчас предстоит тяжелая работа, успокойся, не валяй дурака!..

— Копылевский! — обеспокоенно прозвучал издали голос Анны Николаевны. — Копылевский, нужно решить один вопрос!..

— Иду! — крикнул Вадим уже на ходу.

— Сейчас вдвоем будут наседать на главного режиссера… — с досадой сказал Анвер и шумно повернулся на бок.

— Помолчи! — прикрикнул на него Хабир и обратился ко мне: — Как вы себя чувствуете после вчерашнего?

— Благодарю вас, — ответила я официально, но с удовлетворением отметила, что он уже не обращается со мной на «ты», как с девчонкой.

Тут мне пришло в голову, что с Анвером мы переходим на «ты» только во время ссоры.

Издали доносился глуховатый голос Евгения Даниловича, громкие возражения Анны Николаевны и мягкие интонации Вадима.

«Действительно, они убеждают вдвоем, — отметила я и подумала: — Вадим — друг Анны Николаевны. И для меня он должен быть другом, и только. Несмотря ни на что…»

— Рая, проснитесь! — услышала я.

— А? Я уснула?

Зяма засмеялся:

— Давно уже репетиция идет. Скоро снимать будут…

— Ой! А как грим? Не смазала?

— Хорошо… Да вы спиной сидеть будете…

Меня так и усадили спиной к аппарату. Потом Вадим воскликнул:

— Товарищи, к чему снимать невыразительную макушку, когда Раин профиль так выгодно будет рисоваться на экране…

— Пожалуй… — согласился Евгений Данилович. — Раюша, сядьте немного левее!

Я не удержалась от горькой усмешки. Как поздно я догадалась, что составляю только «выгодное для экрана»…

— Давайте фонограмму! Последняя репетиция! — крикнула Анна Николаевна. — Хватит возиться с мелочами…

Анвер отчаянно волновался. Движения его были угловаты и нервны, но в то же время в них была какая-то особенная выразительность. Как будто своеобразие характера пастуха в том и заключалось, что, не умея выразить свои мысли и чувства, он начинает прыгать и плясать… Казалось, еще мгновение — и он свистом подзовет своего коня и с криком, с улюлюканьем поскачет в степи к табунам…

— Очень хорошо, — сказала я, когда он с разбегу упал передо мной на колени и протянул курай.

— Ой!.. Где уж… У меня все поджилки трясутся! Такие сложные вариации всего четыре дня репетировали! Ужас! Хорошо, что ваши вариации отменили…

— Как — отменили?

Но он уже бежал к исходной позиции, где его ждала Анна Николаевна.

— Анвер, дорогой, — крикнул снизу, от аппарата, Евгений Данилович, — не забывайте поднимать лицо! Не бодливая поза лбом вперед, а стремление к свету… Не бодайтесь!.. Ведь это танец радости…

Я не могла слушать дальше объяснения нашего режиссера, потому что взволновалась не меньше своего партнера. Хотя я снималась уже в третьей декорации, танцев у меня еще не было. Несколько шагов в ту или другую сторону и однообразные позы были скорее похожи на «утреннюю зарядку», по меткому выражению Анвера. По сценарию следом за танцем пастуха начинала танцевать я.

Значит, вот что они решали, пока я спала. И Анна Николаевна с Вадимом не могли отстоять моего танца…

— Почему же отменили? — спросила я Анвера, когда он опять рухнул передо мной и протянул мне курай.

— Ой, да я сам ничего не понимаю, — сказал он и, поднимаясь с колен, сердито крикнул: — Давайте снимать! Я устал. Сегодня все равно лучше не получится!

Анна Николаевна набросилась на операторов:

— Вы что же думаете, балетный актер машина? Я работаю, ставлю танец, а потом из-за вас все идет насмарку!

— А мне кажется, что все ждали именно вас, пока вы с Анвером еще раз отрепетируете танец, — вызывающе проскрипел Вася.

Анна Николаевна обрушилась на Валю и Васю. Она вспомнила все их погрешности и раскричалась на всю округу.

Тут вспылил и Анвер:

— Не буду танцевать, и все! Я не машина! Нельзя такой танец с четырех репетиций! Устал! Понимаете, устал, и все!..

Теперь все упреки достались уже Анверу. Анна Николаевна сказала, что его совсем снимут с работы и в райком сообщат о его саботаже, а талантливые люди могут работать и с одной репетиции.

Я сидела на кочке у всех на виду и, не зная, что делать, только смотрела по сторонам. Кто прав, кто виноват — разобрать было уже невозможно.

Анвер, сорвав шапку, кричал:

— И пожалуйста! Сам уйду! Снимайте артистов Большого театра. Может быть, они умеют совсем без репетиций. А я так не буду. Не умею!

Операторы, размахивая руками, говорили что-то свое. Осветители уселись загорать.

Хабир, вспрыгнув на площадку, подошел к Анверу.

— Еще что придумаешь? — спросил он, сдвинув брови.

— Не знаю… У меня что-то сегодня неладно с ногами…

— Это не с ногами, а с характером! И не сегодня, а всегда…

Он начал его отчитывать по-башкирски. А мой сердитый партнер, смущенно опустив глаза, прикрытые густыми, как щетки, ресницами, только утвердительно кивал головой. Потом вдруг взмахнул руками, сильно оттолкнулся ногой и двенадцать раз, не останавливаясь, повернулся вокруг своей оси.

— Прекратить все разговоры! — крикнул в микрофон Евгений Данилович. — Приготовиться к съемке!

После разразившейся бури съемка прошла неожиданно тихо. Снимали четыре дубля. К сожалению, Анвер танцевал холоднее, чем на репетиции, растратив горячность на бессмысленную ссору. Мне стало обидно за испорченный танец. Я рассердилась на Анну Николаевну и за Анвера, и за себя, потому что не могла смириться с отменой моих «вариаций», которые она не отстояла.

Анна Николаевна тоже на всех обиделась. Она отказалась даже ехать в автобусе и зашагала по дороге. Вадим пошел за ней, но уговорить не сумел и, вернувшись обратно, сказал:

— Ни в какую!

Тогда я незаметно выскользнула из автобуса и спряталась за деревом.

Около автобуса еще немного пошумели, потом дверца хлопнула, и он затарахтел.

Я догнала Анну Николаевну там, где дорога сворачивала к лугам.

— Это ты? — оглянулась она, видимо обрадовавшись. — Ну их всех к черту! Пойдем через лес. Я знаю тропинку…

Некоторое время мы шагали молча, потом она грустно сказала:

— Все оказались неблагодарными! Делаешь для них, стараешься… Думаешь, нам так просто было доказать, что на экране изображать юношу должен молодой артист и добиться для Анвера роли, которую уже почти двадцать лет исполнял Хабир?..

Прошли молча.

— Вы же сами сбили его! — решилась я наконец. — Всё говорили: он устал… Он и расклеился, почувствовал сам к себе жалость… Ну и устал, конечно…

Она покачала головой.

— Эх, Раюша, очень молода ты еще! Ничего в людях не понимаешь, привыкла в интернате чужие слова повторять.

Мы уже дошли до леса. Деревья на опушке были удивительно густы. Мелкая поросль, соединяясь с их пышной кроной, как бы продолжала ее до самой земли. Стволов почти не было видно в общей массе зелени, не то что вокруг нашей съемочной площадки, где ветки были обрублены, а листья оборваны на высоту человеческого роста. Тропка стала узкой, и я пошла сзади Анны Николаевны.