Все новые сказки - Нил Гейман

После обеда она принесла ему его старую любимую трубку, он нашел плетенное из тростника кресло-качалку там, где всегда, поставил снаружи, сидел и качался, глядя на деревья и куря трубку. Он думал, и думал, и снова думал — и все равно ни на шаг не приблизился к тому, чтобы разрешить свои сомнения. Она была его женой — но он отсутствовал много лет, и вот теперь он вернулся и хотел, чтобы все было как раньше, но он не помнил — как было раньше… Он знал, как делается то, что ему хотелось сделать, — но он не знал, как заставить ее любить себя. Он боялся, что она будет воспринимать его как паршивую кошку, которая влезла без приглашения в окно и улеглась на постели, ожидая, что ее приласкают.

Он сидел, курил, думал и качался. Курил и качался.

Мальчик вышел из дома и стоял чуть поодаль, наблюдая за Дилом.

У парнишки были золотые волосы — как у матери, и он был довольно крепким для своего возраста. У правого уха что-то вроде родинки — как будто ягодка земляники, на линии челюсти. Дил не помнил этой родинки. Конечно, мальчик был совсем маленьким, когда он видел его в последний раз, но Дил не помнил, чтобы у него была эта родинка. Впрочем, Дил не помнил слишком многих вещей, за исключением того, что хотел помнить.

Кое-что он помнил. Помнил, какова на ощупь кожа Мэри Лу. Мягкая и гладкая, словно сливочное масло.

— Ты меня помнишь, парень? — спросил Дил.

— Нет.

— Совсем?

— Совсем.

— Конечно, ты был совсем мал. Мать рассказывала тебе обо мне?

— Да не особо.

— Ага. Не особо, значит.

— Она сказала, вас убило на войне.

— Ну… как видишь, это не так.

Дил оглянулся назад: через открытую дверь было хорошо видно, как Мэри Лу переливает в таз для мытья посуды воду, которую нагрела в большой кастрюле на плите. Он подумал, что надо было наколоть дров и принести ей, когда она собиралась греть воду. Надо было помочь разжечь огонь и поднять тяжелую кастрюлю. Но ее близость нервировала его.

Мальчик тоже его нервировал.

— Ты ходишь в школу? — спросил Дил, чтобы что-нибудь спросить.

— Школа сгорела дотла. Том учит меня помаленьку читать, писать и считать. Он восемь лет ходил в школу.

— Ты когда-нибудь ходил на рыбалку?

— Да, с Томом. Он берет меня время от времени и на рыбалку и на охоту.

— А он когда-нибудь показывал тебе, как делать лук и стрелы?

— Нет.

— Нет, сэр, — сказал Дил. — Надо говорить «нет, сэр».

— Как это?

— Ты должен говорить «нет, сэр» или «да, сэр», а не просто «да» или «нет». Это грубо.

Мальчик опустил голову и ковырял носком ботинка грязь.

— Я не ругаюсь на тебя, — сказал Дил. — Я просто говорю тебе, как надо. Как разговаривать с тем, кто старше тебя, — говорить «да, сэр» и «нет, сэр». Ты понимаешь, сын?

Мальчик кивнул.

— И что ты мне скажешь?

— Да, сэр.

— Хорошо. Манеры имеют значение. У тебя должны быть манеры. Мальчик не преуспеет в жизни без манер. Ты умеешь читать. И писать. И ты умеешь считать — это поможет тебе сберечь свои деньги. Но манеры тоже необходимы.

— Да, сэр.

— Так о чем мы говорили? Ах да, о луке и стрелах… Он никогда не учил тебя этому, да? Ха!

— Нет, сэр.

— Ну, так это будет нашим планом. Я научу тебя, как сделать хороший лук и стрелы. Меня этому научил старый индеец чероки, и я скажу тебе — это целая наука: сделать все как положено, чтобы можно было поразить цель.

— А зачем вам лук, если у вас ружье?

— Это разные вещи, парень. Совсем разные. Лук — это забава, что-то вроде спорта по сравнению с ружьем. И по правде сказать — я не слишком люблю все, что связано с оружием.

— А мне нравятся ружья.

— Ну, что ж, это понятно. Но ружьям не нравишься ты, во всяком случае, они-то тебя не любят. Никогда не отдавай свою любовь, внимание или привязанность тому, что не может ответить тебе взаимностью.

— Да, сэр.

Мальчик ни малейшего понятия не имел о том, что говорил Дил. Дил и сам-то не был уверен, что понимает, о чем говорит. Он снова оглянулся на дверь: Мэри Лу мыла посуду, и когда сильно скребла дно кастрюли, ее зад чуть подрагивал, и в этот момент Дил впервые почувствовал себя живым человеком.

Этой ночью кровать казалась ему слишком маленькой.

Дил лежал на спине, скрестив руки на животе, в своей старой красной пижаме, которая была рваной еще до его отъезда, а во время его отсутствия подверглась нападению моли. Можно сказать — она была на последнем издыхании. Окно спальни было открыто, и проникающий в него свежий ветер давал прохладу.

Мэри Лу лежала рядом. На ней была ночная рубашка, длинная, белая, вся в каких-то цветных заплатках. Волосы она остригла когда-то, а теперь они снова отросли. Они были длинными, когда Дил уехал. Он задался вопросом: сколько раз она остригала их и сколько нужно времени, чтобы они отросли?

— Я считаю, нужно какое-то время… нужно подождать, — сказал он.

— Да, разумеется, — сказала она.

— Не то чтобы я не мог или не хотел… Я хочу сказать — я просто не уверен, что готов.

— Все нормально.

— Тебе было одиноко?

— У меня был Уинстон.

— Он здорово вырос. Он, должно быть, отличная компания.

— Да, это точно.

— Он немного похож на тебя.

— Есть что-то общее.

Дил вытянул руку и, не глядя на Мэри Лу, положил ей руку на живот.

— Ты все еще как девочка, — сказал он. — У тебя уже есть ребенок — а ты все еще похожа на девочку. Знаешь, почему я спросил, сколько тебе лет?

— Потому что ты забыл.

— Ну, это тоже, да. Но в основном — потому что ты совершенно не меняешься.

— У меня есть зеркало. Оно небольшое, но в нем прекрасно видно, что я не молодею.

— И все равно ты все та же.

— Для тебя сейчас любая женщина была бы красавицей, — сказав это, она осеклась. — То есть я не то имела в виду… Я имела в виду, что ты прошел длинный путь, в Европе, говорят, все женщины симпатичные.

— Не все. Есть симпатичные, есть не очень. Разные. И нет таких симпатичных, как ты.

— Ты когда-нибудь… ты знаешь.

— Что?

— Ты знаешь, о чем я. Когда ты был там — ты…?

— А, вот что. Да, можно сказать, я делал это. Несколько раз. Я не был уверен, что вернусь домой. И это ничего не значило, совсем. Как будто набиваешь голодное брюхо — и больше ничего.

Она лежала тихо некоторое время, потом произнесла:

— Это хорошо.

Дил хотел было задать ей такой же вопрос, но передумал.

Он попытался обнять ее.

Она не пошевелилась. Она была твердая и неподвижная — как мертвая. Дил знал, какими бывают мертвые, — ему приходилось лежать среди них и чувствовать их тела. Однажды во Франции он и два его товарища наткнулись на тело женщины, лежавшее между деревьями. Она выглядела так, будто прилегла отдохнуть или вздремнуть, на ней не было ни следа от ран, у нее были темные волосы, и она была совсем молодая. Дил присел на корточки и дотронулся до нее — она была еще теплой. Один из его товарищей предложил по очереди использовать ее, пока она не остыла. Это была шутка, но Дил направил на него винтовку и отогнал прочь.

Потом, в окопе, они были рядом — Дил и этот парень из Висконсина. Они заключили мир, и парень из Висконсина признал, что шутка была глупая, и попросил не держать на него зла, а Дил сказал, что все в порядке, и потом они заняли позиции бок о бок и говорили немного о доме, ожидая начала атаки. А потом, когда они в противогазах бежали и стреляли из винтовок, его товарищ из Висконсина словил пулю в голову и рухнул как подкошенный. И через секунду сражение закончилось.

Дил опустился перед ним на колени, снял с него противогаз, приподнял его голову. Парень прохрипел:

— Моя мама никогда больше меня не увидит.

— С тобой все будет в порядке, — говорил Дил, но он видел, что у парня снесло полголовы. Как, дьявол раздери, он может говорить?! У него мозг вытекает наружу!

— У меня письмо в кармане рубашки. Скажи маме, я любил ее… О, мой Бог, посмотри туда, звезды падают!

Дил невольно посмотрел в том направлении, куда был устремлен взгляд раненого: звезды были яркими и прочно находились на своих местах. Раздался взрыв — стреляли из пушки, земля содрогнулась, все вокруг на мгновение стало ярко-красным, будто задернули красную занавеску. Когда Дил снова посмотрел на товарища — глаза того еще были открыты, но он был уже мертв.

Дил залез к нему в карман и достал письмо. Парень поймал пулю еще и в грудь — Дил понял это по тому, что письмо было все в крови. Дил попробовал развернуть его, но ничего не вышло: письмо настолько пропиталось кровью, что разваливалось в руках. От этого парня ничего не осталось. Дил даже не мог вспомнить, как его зовут — как-то не придал значения, имя влетело в одно ухо и вылетело через другое. И вот теперь его нет, он ушел. И его последние слова были: «звезды падают».

Он держал голову мертвого товарища, а мимо шел офицер, держа в руке пистолет. Его лицо было черным от пороха, а глаза ярко горели в ночи, он посмотрел на Дила и сказал: