Хрустальная волчица (СИ) - Горенко Галина

— Значит, да? — неверяще улыбнулся Бьерн. — Люблю тебя.

— Да, конечно же да! И я люблю.

Глава 16.

Правдива смерть, а жизнь бормочет ложь…

Кабинет Генриха мне понравился.

При всем его живописном беспорядке он был просторным и очень в его стиле: высокие, во весь рост окна сквозь которые проникал дневной свет были лишены привычных бархатных век, являя моему взору лишь чистые до скрипа, прозрачные стекла, сквозь которые был отлично виден замок Кёнига. Массивная, тяжелая мебель, от огромного и многофункционального рабочего стола вишневого дерева до кожаной софы, на которой, подозреваю, Бьерн не раз коротал ночи, судя по шкафу с запасными вещами и парой теплых пледов.

На мое изумление ростовым портретом Правящего в парадной форме и золоченной раме, тот заметил, что картина осталась от его предшественника, и менять он ничего не стал. Огромный, восточный ковер покрывал три четверти кабинета, и был, пожалуй, единственным предметом роскоши человека, которому и по статусу, и по праву рождения полагалось много больше.

Пока Бладъёльтер приводил в порядок мои бумаги, Утер принес горячий отвар, на подносе стояли две хрупкие чашечки и чайник сервского фарфора, крошечные сандвичи с красной рыбой и ветчиной, сахарное печенье и полумесяцем нарезанный лаймон, присыпанный колотым, коричневым сахаром. Выражение лица адъютанта могло с лихвой заменить пару долек цитруса:

— Чем это я ему так насолила? — спросила я у Генриха, потягивая отвар с земляничным листом.

— По большому счету это не имеет никакого значения, но, если еще раз замечу подобное пренебрежение, я ему еще и наперчу, — ответил Бьерн, сложив бумаги аккуратной стопкой. — Как думаешь, твой свояк не будет против моего присутствия? Да и встреча с твоей матушкой немного преждевременна, не то, что бы я её боялся, но пока твой гарант* не подписан

— Генрих, — перебила я мужчину, — моя мать, без сомнений, сейчас изображает безутешную бабушку, не выходя из собственного дома, принимая бесконечный поток сочувствующих скорбящей родственнице посетителей. Уверена у неё и мысли не возникло поддержать дочь своим присутствием, она сейчас упивается льстивым вниманием и в столицу появится лишь за очередной подачкой Роберта. Кстати Возможно это слишком преждевременно, но у меня к тебе будет небольшая просьба.

— Всё что смогу, — удивился Генрих.

— Калеб, мой брат, уже достиг положенного для обучения в военной школе возраста, но мать всеми силами удерживает его дома, опасаясь (вполне справедливо) лишиться дотаций дяди на его содержание, ведь как только юнкер начинает обучение, средства перечисляются на его личный счет до окончания лицея, а затем и академии. Он уже пропустил два набора, хотя оборачиваться начал раньше положенного срока.

— Ты просишь поспособствовать?

— Я почти уверена, что мать закрывает кому надо глаза на взросление мальчика, ты не мог бы проверить? К тому же следующий набор будет всего через пару терилов.

— Конечно.

— Спасибо, кстати, а когда мой гарант вступит в силу?

— Не раньше трех унов с момента подписания в канцелярии. То есть в конце этой недели. Обычно всё это проходит много оперативнее, но новый назначенец вступит в свои полномочия только завтра, и в первую очередь займется более важными бумагами. Я сообщу тебе.

— Спасибо, я не уверена, что у меня в ближайшее время будет еще одна возможность посетить столицу (ах как я ошибалась), но бегать, в буквальном смысле, от матери мне бы не хотелось, не терпится обрадовать её тем, что я теперь сама вольна принимать решения.

— И тем, что ты его уже приняла? — с надеждой спросил Бьерн.

— Особенно этим, — хищно улыбнулась я.

Роберт был искренне рад Генриху и удивлен моему визиту.

— Не думал, что у тебя получится, — обнимая меня, сказал он, — прости, что не дождался, когда ты придешь в себя.

— Пустое, — похлопала я его по предплечью, — как Лейни?

Больше всего я боялась именно реакции сестры, не то, чтобы я умоляла размер горя её супруга, и всё же он мужчина, привыкший сдерживать эмоции, а не глубоко беременная, а от того ранимая втройне (ожидали они близнецов) женщина.

— Кай, честно говоря, она на седативах. Лекарь выписал максимальную в её положении дозу, но пока всё не важно. Она будет тебе рада, иди.

Оставив мужчин в гостиной, уходя, заметила, как хозяин дома наполняет два бокала коллекционным виски, я поднялась по лестнице на второй этаж. Каждая ступень, словно приближала меня к эшафоту, но я выдохнула, отбросила ненужные сейчас моей младшей сестре волнение и вину, и постучав, вошла.

Вопреки идиотской моде, перенятой у знати Ориума, у супругов была общая спальня, а не раздельные, хотя они всё же пошли на поводу у модного нынче архитектора, проектирующего особняки и оформили две отдельные комнаты, соединенные смежными дверями. Что именно было за дверью Роба я не интересовалась, а вот у Лейни была типичная девичья светелка, именно такая, о которой она всю жизнь мечтала.

Мне казалось, что Вселенная специально создала Роберта для сестры, они были похожи стремлениями и планами, отношением к жизни и детям, а мысли и желания их были столь созвучны, что сила и взаимность вспыхнувшего чувства не удивила никого, тем более меня, потому что только я знала Лейни достаточно, чтобы знать чего она, понукаемая матерью, на самом деле хотела в первую очередь видеть в избраннике. И благосостояние, и положение в обществе были далеко не в первых строках своеобразного списка.

Сестра полулежала на софе, вытянув ноги на обитый парчой пуф и вязала пинетки, крошечные, бледно-желтые носочки для будущих малышей, а когда я вошла, подняла на меня воспаленные глаза и улыбнулась мне, протягивая руки для крепких объятий. Огромных усилий мне стоило не разрыдаться, но моя маленькая сестра была много мужественнее меня, потому что на моё полное извинений бормотание, она ответила жёстко и бескомпромиссно:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Здесь нет твоей вины, милая. Ни ты, ни Роберт не виноваты в том, что случилось, — не разжимая рук она усадила меня рядом, поглаживая и успокаивая так, как способна на сострадание лишь настоящая мать, вбирая горе, поглощая его, оставляя лишь светлую печаль и незамутненные бездольем добрые воспоминание. — Я верю, что мой малыш жив, и даст Небо, мы увидимся вновь.

— Спасибо, — прошептала я, целуя влажные от слез щеки. — Спасибо, Лей.

А потом я рассказала ей без утайки обо всем, что за это короткое, но насыщенное время произошло со мной, о службе, о Фенрире, о том, что я теперь свободна от алчных наказов матери, умолчала лишь о Генрихе. Уверена, сестра бы порадовалась за меня, но заставить себя я так и не смогла.

Мы пили горячий отвар, щедро сдобренный ромашкой, мятой и пустырником, (благо Роб был ярым противником макового молочка, которое назначали всем без разбора и вышвырнул прописавшего его лекаря взашей) дегустировали кислику в сахаре, которую свояку прислали из знаменитой кондитерской Орума, разбирали, тонкую как пух, мериносовую пряжу, скручивая ту в клубки, вспоминали детские шалости и отца. Я обнадежила её ближайшим поступлением Калеба в Милитарный** лицей и восхищалась ручной лисой, которую еще крошечным кутенком спас из капкана браконьеров Роберт, и что по праву теперь занимала место домашней любимицы. Лисица платила добром и любовью, правда иногда её животные инстинкты брали вверх:

— Кухарка предложила испечь пирог с голубиными язычками, — печально улыбалась сестра, почесывая лопоухую чернобурку за ушком, — бывает она по пять штук сизокрылых в день приносит.

— Добытчица, — ласково потрепала я огрызающуюся защитницу по загривку. — С такой охраной хоть куда можно.

— Еще бы фиалки мои не грызла

Время близилось к вечеру, и сестра заметно устала, движения стали неловкими, сонными, всё же положение сказывалось, да и отвары никто не отменял, поэтому я вызвала служанку, чтобы она помогла с туалетом Лейни. И пока расторопная девушка готовила ванну и постель, я была рядом. Мне пришлось спустится за Робертом, потому что разомлевшая в теплой ванне сестренка задремала, а будить ни я, ни горничная её не стали.