Черный бор: Повести, статьи - Пётр Валуев

— Вера Алексеевна, вы ничего не ответили отцу благочинному, — тихо сказал отец Антоний.

Глаза Веры блеснули сквозь наполнявшие их слезы. Она взглянула прямо в глаза отцу Антонию и медленно проговорила:

— Он убил моего отца…

Карл Иванович Крафт сидел у окна в комнате Веры и в раздумье смотрел в окно. Он смотрел как будто что-нибудь видел или ожидал увидеть, хотя в эту минуту никто не проезжал и не проходил по улице и из окна ничего не виделось, кроме бокового флигеля противолежащего дома, а над ним застланного легкими весенними облаками неба. Вера сидела по другую сторону окна, прислонясь головой к стене, и смотрела на Карла Ивановича, ожидая от него, судя по выражению ее лица, возобновления прерванного между ними разговора. Крафт долго молчал и продолжал смотреть в окно. Наконец он встал, начал ходить по комнате, раза два останавливался, снова принимался ходить, потом опять занял прежнее место у окна и сказал:

— Вера Алексеевна, я все-таки остаюсь при мнении, что ни на что окончательно вам пока решаться нельзя. Вы целые полгода вытерпели. Остается месяца два с небольшим. Мы в мае; Леонин должен быть в июле. Еще в последнем письме Анатолий Васильевич мне это повторяет. Последнее желание вашего доброго отца у меня постоянно в памяти. Тяжело было бы и вам его не исполнить… Два месяца скоро пройдут…

— Вы знаете, Карл Иванович, — сказала Вера, — что я также помню желание папа́. Если бы я его не помнила, то, конечно, не могла бы вынести той ужасной жизни, которой я жила эти полгода. Теперь она становится со дня на день все более и более невыносимой. Я вам говорила, что вначале, пока была еще свежа память о моей утрате, пока остерегались, так сказать, наступать на мое горе, я могла терпеть, подчиняться, молчать, ждать, считать часы в каждом дне и дни за днями. Но потом, и особенно в последнее время, всякая бережливость ко мне стала лишней, даже, быть может, признана противной цели Варвары Матвеевны. Повторяю вам, я чувствую, что долее мне так жить нельзя. Чувствую, что какая-нибудь беда близится и неминуемо наступит.

— Какую же новую беду могла бы накликать ваша тетушка? Мне кажется, что все злое, что она могла сделать, уже сделано или только продолжается. Принудить вас выйти за Глаголева невозможно.

— Да, но она прямо ведет к тому, чтобы я решилась на одно из двух — или согласиться, или с ней самой расстаться. Она рассчитывает на то, что из опасения толков или просто по моей беспомощности и бедности я кончу тем, что покорюсь. Вы себе представить не можете, Карл Иванович, до чего теперь доходят все притеснения, все уничижение, могу сказать, обиды, которые я претерпеваю! На меня при всяком удобном случае сыплются упреки в неблагодарности, в том, что я не помню всего, что тетушка сделала для папа́ и для меня, и что я будто бы за то отплачиваю только тем, что отравляю ее жизнь моим упорством или моими капризами. Мои отношения к вам и к Клотильде Петровне также мне ставятся беспрерывно в вину. Я будто от своих отвернулась, к чужим пристала и клевещу на тетку и на ее друзей. Каждый раз, когда я бываю у вас, мне приходится выдержать две сцены: одну за то, что иду к вам, другую за то, что была у вас. Здесь я теперь не вижу ни одного доброго или радушного лица, кроме бедной Параши, которая вместе со мною терпит, и терпит для меня, потому что ей жаль меня оставить в доме совершенно одной и беспомощной. Но и ее могут прогнать со дня на день. Вы знаете, что старый Семен отпущен вскоре после смерти папа́. На его место поступил человек, который до того груб со мною, что я ни с какой просьбой к нему не обращаюсь. Повар также новый. Другая горничная меня никогда не жаловала и совершенно под руку Варваре Матвеевне. Одним словом, я беспрерывно чувствую, что я угнетена и беззащитна. Но хуже всего то, что мне более и более упорно навязывают присутствие Бориса Поликарповича или его отца. При отце меня всякий раз обдает холодом, а сын внушает мне невыразимое отвращение. Мне кажется, что я в нем насквозь вижу его душу и что эта душа оправдывает мое отвращение. Чтобы избегать их, или несносной Флоровой, или хотя некоторых сцен с Варварой Матвеевной, мне приходится жить арестанткой в моей комнате; но и в ней я ни от Варвары Матвеевны, ни даже от Флоровой не ограждена.

Карл Иванович опять встал и, схватясь за голову обеими руками, как всегда делал в минуты сильной озабоченности, вновь принялся ходить по комнате.

— Бедная Вера Алексеевна! Бедная Вера Алексеевна! — повторил он несколько раз как будто про себя.

— Помогите же бедной Вере, — сказала она.

Карл Иванович остановился.

— Да, — сказал он, — вам помочь нужно. Вы правы, и моя жена права. Она предвидела, что дело так должно кончиться, и вы знаете, что у нас ваша комната давно готова. Но вы никогда еще не говорили так, как сегодня, а мы все думали, или, по крайней мере, я думал, что можно будет обойтись без разрыва до приезда Леониных. Будь они здесь, перед ними сейчас присмирели бы и ваша тетушка, и ее сотоварищи. Но теперь я сам вижу, что их дожидаться нельзя.

— Тем более нельзя, — сказала Вера, — что опять заговаривают о переезде на дачу. Туда мне решительно невозможно дать себя увезти. Здесь я все-таки могу в крайнем случае обратиться к вам и могу по временам вас видеть, бывать у вас, отводить душу, собираться с новыми силами. Там же я была бы от всего отрезана…

— Нельзя, решительно нельзя, — прервал Карл Иванович. — Напрасно я ранее не послушался Клотильды. Вы ранее избавились бы от ваших гонителей, а неудобств и неприятностей притом было бы не более, чем будет теперь. К сожалению, я всегда соображаю и решаюсь медленно… но решившись, я уже не колеблюсь. Только в одном вопрос: как приступить к делу? Я сейчас отправлюсь домой, чтобы предупредить Клотильду и с ней посоветоваться…

В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошла Варвара Матвеевна. Она бросила косой взгляд на Крафта и, едва ответив на его поклон движением головы, обратилась к Вере, которая торопливо встала и успела сделать шаг ей навстречу.

— Когда Карл Иванович уйдет, — сказала Варвара Матвеевна, — приди ко мне в гостиную, мне нужно с тобой поговорить.

— Я сейчас ухожу, — сказал Крафт.

— Нет, нет, я вам мешать не намерена, — отвечала Варвара Матвеевна и, повернув назад, вышла из комнаты, не оглянувшись на Крафта.

— Нечего сказать, любезна, как всегда, — заметил Карл Иванович.

— О чем хочет она говорить со мною? — сказала Вера. — Не догадываюсь. Неужели опять о Глаголеве? После вчерашних объяснений я надеялась, что по крайней мере на несколько дней меня оставят в покое.

— Может быть, вы и ошиблись. Но во всяком случае теперь уже ненадолго для вас эти увещания. Я вернусь к вам после обеда, переговорив с Клотильдой, и тогда мы окончательно условимся, как приступить к развязке.

Карл Иванович вышел. Вера не спешила на предстоящее ей свидание. Она стояла в раздумье на средине комнаты. Ее глаза полусознательно следили за медленным движением стрелки на стенных часах. В мыслях попеременно представлялось то, что теперь могла сказать Варвара Матвеевна, и то, что ей самой могло быть сказано позже, после окончательного соглашения с Крафтами. Смутное ощущение, что решительные минуты наступили и что трудно будет эти минуты пережить, овладело Верой. Она не слыхала, как между тем Параша тихо отворила дверь и осторожно вошла в комнату.

— Вера Алексеевна, — сказала Параша вполголоса, — не говорите тетушке, что я здесь. Она меня послала с запиской к Беловой, на Покровку; но я потом успею там побывать. Мне не хотелось бы пока отходить от вас. Что-то сомнительное у нас затевается. Борис Поликарпович долго был здесь, и я слышала, как он говорил Варваре Матвеевне, что вернется. Потом она пошла к вам, но остановилась у двери и прислушалась к вашему разговору с Карлом Ивановичем. По-немецки ли вы с ним говорили?

— Да, — сказала Вера, — как мы с ним всегда говорим.

— Так она напрасно потрудилась. Но я слышала, как она потом вас к себе звала. Поберегитесь, Вера Алексеевна. Мне не нравится, что она и Якова куда-то услала, и только свою Анну Максимовну в доме оставляет. Если бы вам кто-нибудь понадобился, никого бы под рукой не было. Я уже придумала здесь у вас обождать, пока вы вернетесь и сами меня отпустите.

— Спасибо, Параша; ты всегда обо мне заботишься, — отвечала Вера. — Надеюсь, что мне никто не понадобится; но все-таки не мешает иметь тебя наготове. Быть может, придется послать к Карлу Ивановичу. Побудь же здесь и меня обожди.

Гостиная Варвары Матвеевны выходила на улицу, как и комната Веры, но на другом конце дома, и отделялась коридором от того кабинета, в котором Варвара Матвеевна обыкновенно проводила утро. Вере показалось несколько странным, что тетка позвала ее именно в гостиную, а не в кабинет; но ожидавшееся, по словам Параши, возвращение Глаголева могло тому служить объяснением, потому что Варвара Матвеевна часто принимала в гостиной тех посетителей, которым она желала оказать особое внимание. Когда Вера вошла в гостиную, Варвара Матвеевна сидела на диване за круглым столом, на котором лежал новейший номер «Московских Ведомостей», и, против своего обыкновения, не занятая ни газетным чтением, ни шитьем, ни вязаньем, перебирала между пальцами бахрому накинутой ею на себя большой мантильи. И это несколько удивило Веру, потому что Варвара Матвеевна только тогда надевала эту мантилью, когда выходила из дому.