Алиенора Аквитанская - Режин Перну

Но, чтобы ничего не упустить, следует прибавить, что Генрих числил среди своих предков и слишком хорошо известного Фулька Черного — Nerra — который жил в начале XI в. и полностью соответствовал (случай настолько редкий, что его следует специально оговорить) нашим представлениям о феодальном сеньоре, каким его описывают наши учебники истории: грубый, свирепый, он убивал всякого, кто оказывал ему сопротивление, разорял города и грабил монастыри; трижды, в виде покаяния, его заставляли совершать паломничество в Святую Землю, и, поскольку его раскаяние было столь же безмерным, сколь и совершенные им злодеяния, в последний раз его видели в Иерусалиме, у Гроба Господня, с обнаженным торсом, и двое слуг, по его приказу, бичевали его и кричали, приводя в изумление толпу мусульман: «Господи, прими негодяя Фулька, графа Анжуйского, который предал тебя и отрекся от тебя. Взгляни, Иисусе, на покаяние его души».

Вот какой личностью был Генрих Плантагенет и вот что представлял собой его род. Руководствовалась ли Алиенора, решив сделать его своим супругом, одними лишь политическими соображениями? Для того, чтобы понять, что она не могла долго оставаться в одиночестве, достаточно вспомнить двойную засаду, расставленную на ее пути из Божанси в Пуатье. Защита своих владений в те времена, когда сеньор лично руководил необходимыми мерами по восстановлению порядка, требовала присутствия мужчины, способного надеть кольчугу и взять в руки меч. Владения графов Анжуйских граничили с владениями герцогов Аквитанских и, вероятно, это обстоятельство также повлияло на ее решение: возможность контролировать вдвоем такую обширную область (почти весь Запад Франции, от Ла-Манша до Пиренеев, поскольку Генрих был также и герцогом Нормандии) не могла не показаться соблазнительной честолюбивому воображению Алиеноры.

Но ее, несомненно, привлекала и сама личность этого человека: Алиенора была слишком женщиной для того, чтобы не ее не взволновало исходившее от него ощущение мужественной силы. Она была влюблена в него: множество подробностей, и еще более того — вся ее жизнь в целом это доказывают.

Что касается Генриха, то на его решение, конечно, во многом повлияло то обстоятельство, что вместе с Алиенорой он получал огромные территории, но было бы несомненной ошибкой видеть в его желании вступить в этот брак лишь честолюбивый расчет. Французская королева, такая красивая и ставшая еще более пленительной оттого, что ее окружал ореол приключений, не могла не привлечь столь энергичного человека, и разница в возрасте в момент женитьбы не имела значения; напротив, рано развившийся Генрих был больше склонен оценить опытную женщину, чем наивную девочку. Впрочем, он был так же честолюбив, как и Алиенора, и здесь оба также хорошо понимали друг друга: Генрих дорожил своими землями не меньше, чем Алиенора своими. Они сходились в планах территориальной экспансии; все то время, пока они будут едины сердцами и волей, они будут дополнять друг друга и, следовательно, составят идеальную пару, которая будет стремиться к одной цели и добьется потрясающих результатов; несомненно, Алиенора именно к этому и стремилась. В свои тридцать лет она была уже не легкомысленной девушкой, но женщиной, которая хотела жить полноценной жизнью. Когда Вильгельм Ньюбургский сообщает нам, что она стремилась к этому браку, поскольку он больше подходил ей, чем первый ее опыт, надо понимать это в том смысле, какой летописец смог придать выбранным им словам: magis congruus. Встретив Генриха, она нашла того мужчину, который был ей нужен.

Сочинения, которые показывают нам Алиенору времен заключения ее второго брака, весьма красноречивы: мы видим, что она спешит забыть прошлое и с радостной готовностью устремляется к раскрывающимся перед ней перспективам. Она снова становится герцогиней Аквитанской и, кроме того, становится графиней Анжуйской. Она осыпает милостями многих рыцарей из своего окружения: вне всякого сомнения, речь идет о тех, кто помог ей освободиться и сопровождал ее на полной ловушек дороге, которая привела ее в Пуатье. В их числе был и Сальдебрейль де Санзе, коннетабль Аквитании, которого она назначает своим сенешалем: должность не вполне определенная, как всегда бывало в те времена, и состоявшая, главным образом, в том, что он должен был занимать место сеньора всякий раз, как тот не мог присутствовать лично; среди приближенных сенешал был «старейшим», senescallus (да и сам сеньор был «самым старшим», senior). Нет ничего удивительного в том, что среди тех, кто во время этой свадьбы получил подарки, мы встречаем ее дядю, преданного Рауля де Фе, брата виконта Шательро.

Мы видим также, что она щедро одаривала расположенные в ее владениях монастыри и с удовольствием упоминала в документах, которые диктовала по этому случаю, о тех герцогах Аквитанских, своих предках, которыми так гордилась: через неделю после своей свадьбы, 26 мая 1152 г., проезжая через Мон-тьернеф, она сообщает монахам о том, что подтверждает все привилегии, которые были даны им «моим прадедом, моим дедом и моим отцом». Ее предыдущий супруг, король Франции, также делал им подарки, но об этом она не упоминает… На следующий день она оказывается в Сен-Мексене и здесь также, говоря о том, какие милости оказывает монастырю, уточняет: «Я, Алиенора, Божьей милостью герцогиня Аквитании и Нормандии сочетавшаяся браком с Генрихом, герцогом Нормандии, и графом Анжуйским». И подчеркивает: «Когда я была королевой, женой короля Франции, король пожаловал монастырю Севрский лес, и я также отдала ему и пожаловала этот лес; затем, расставшись с королем по решению Церкви, я взяла назад свой дар; но, следуя совету мудрых людей и по просьбе аббата Петра, я возобновила дар, сделанный прежде как бы поневоле, и на этот раз сделала это по собственному желанию… как только сочеталась браком с Генрихом, герцогом Нормандским и графом Анжуйским».

Но ничто не рассказывает нам о ней и о тех чувствах, которые владели ею в момент заключения этого второго брака, лучше, чем та грамота, которую она продиктовала несколько дней спустя для аббатства Фонтевро. Как и многие другие исходящие от Алиеноры документы, эта грамота несет на себе отпечаток ее личности: официальный и строгий стиль, принятый в старых канцеляриях, ей явно не нравился. Это эмоциональный документ, потому что здесь Алиенора предстает перед нами в смятении чувств, и мы, кажется, впервые (если только нечто подобное не происходило во время ее встречи со святым Бернардом в аббатстве Сен-Дени) видим ее взволнованной. В конце концов, вполне возможно, что способность любить пробудилась в ней только теперь. Несмотря на сдержанность выражений мы чувствуем, что она готова на весь мир прокричать о своем счастье и о том, какие радужные перспективы открывает перед ней ее новое существование: «Расставшись, по причине близкого родства, с моим сеньором, Людовиком, прославленным королем Франции, и сочетавшись браком с моим благороднейшим господином, Генрихом, графом Анжуйским, я ощутила вдохновение свыше и пожелала посетить святых девственниц из Фонтевро и, Божией милостью, смогла осуществить намерение, занимавшее мой ум. Итак, ведомая Господом, я прибыла в Фонтевро, переступила порог, за которым собрались монахини и там, с сердцем, исполненным трепета, одобрила, подтвердила и скрепила согласием все дары, каковые мой отец и мои предки вручили Богу и церкви в Фонтевро, и в особенности — дар в пятьсот су пуатевинской монетой, который вручили им сеньор Людовик, король Франции, в то время, когда он был моим супругом, и я сама».

Этот монастырь в Фонтевро и его настоятельница Матильда, упомянутая в грамоте Алиеноры, занимали в жизни королевы особое место. Мы непременно должны, как сделала и она сама в первые дни своего брака, ненадолго задержаться в Фонтевро и поговорить о монастырской церкви, чья история будет тесно связана с историей жизни Алиеноры, и о настоятельнице, которая в те времена управляла монастырем.

Ко времени посещения монастыря Алиенорой орден Фонтевро был еще совсем молодым; не прошло и тридцати лет со дня смерти его основателя, Робера д'Арбрисселя, одной из самых притягательных личностей конца XI в., периода необычайного религиозного пробуждения. Поначалу он был, как и многие другие в те времена, отшельником в Краонс-ком лесу; вокруг него собирались ученики, а вскоре стали стекаться и целые толпы людей, убежденных его речами. Рождение ордена Фонтевро было отмечено тем же пылом, что и реформа Робера де Модема, и многие другие начинания этого времени, но от всех прочих его отличала глубокая оригинальность. В самом деле, Робер основывал одновременно мужские и женские монастыри, расположенные, как правило, в одном и том же месте и разделенные глухой стеной: монахов и монахинь объединяла лишь церковь; если одной из монахинь требовалось соборование, ее относили на носилках в церковь, и там совершалось таинство. Весь этот двойной монастырь существовал под властью настоятельницы. Монахам следовало, по отношению к ней, взять за образец святого Иоанна Евангелиста, которому распятый Христос поручил Пресвятую Деву, чтобы тот относился к ней как к своей матери. Похоже, что это требование подчинения мужского монастыря женщине, — в наше время представляющееся недопустимым, — в те времена никого не смущало. Робер д'Арбриссель предпочитал, чтобы настоятельница, которой предстояло осуществлять эту власть, была по возможности вдовой, готовой к роли матери: настоятельница — это «domina», госпожа, и в конечном итоге в монашеском ордене она занимала то же место, что и тот персонаж, та Донна, которую в то же самое время воспевало поколение за поколением трубадуров. Первой избранной им настоятельницей была Петронилла де Шемилле, овдовевшая в двадцатилетнем возрасте и равно прославившаяся своим умом и своей красотой. К ней присоединились многие знатные дамы, и среди них была (это произошло в 1114 г., за сорок лет до описываемых событий, и некоторые монахини из числа принимавших Алиенору могли ее знать) знаменитая раскаявшаяся грешница: графиня Анжуйская, Бертрарда де Монфор, чья скандальная связь с королем Франции, Филиппом I, привела к отлучению от церкви всего французского королевства.