Кофемолка - Михаил Идов

— Сакер? — кондитер выглядел крайне удивленным.

— Да.

— Понятно, — Эркюль встал и с силой вытер руки о передник, очищая их для прощального рукопожатия. — Вы сюда пришли шуткИ шутить.

— Дорогой, — вмешалась Нина. — Мне кажется… что ему кажется… что мы просим его продать нам сахар.

— Нет, нет, нет! — в панике завопил я. — Не сахар. Non sucre. Sucre поп. Jamais. «Захер». Пирожное «захер». Сотте à Vienne. Chocolat. Oui? [33]

Я скосил глаза на Нину. До этого момента я еще цеплялся за безумную надежду, что она не заметит моего ясельного французского. Моя свободно говорящая по-португальски малайско-китайско-американская жена вернула мой взгляд, подняв брови столь высоко, что они пропали под челкой.

И все же сработало.

— А-а, «саше»! — воскликнул Эркюль.

— Да, «захер».

— «Саше».

— Да.

Снаружи раздался плач младенца.

— ЖдитЕ, — сказал Эркюль и поднялся. Я думал, что он наконец откроет двери, но вместо этого он подошел к кассе (спрятанной, как я только что понял, за гигантской корзиной багетов), открыл ее с мелодичным звоном и вынул оттуда листок бумаги.

— Я оптом не продаю, — произнес он, глядя в шпаргалку. — Но Оливье друг, а вы друг друга. — Ему в голову пришла новая мысль. — Вы голюбой?

— Нет.

— А он голюбой, вы знали? Так. Вот мои рассенки для друзьей. Ан доллар двадцать пять сайтов за круассан. Ан доллар пятьдесят сайтов за пэн а шоколя. Труа доллар сорок сайтов за пирожное. Donc, [34] я могу сделать «саше» за труа доллар семьдесят пять сайтов, из-за спесзаказ.

— Это близко к верхнему пределу разумного, — сказала Нина, открыв свою записную книжку. Большинство серьезных ресторанов брали по восемь-девять долларов за десерт. Мы были всего лишь маленьким кафе, но «захер» на хорошем фарфоре, с присыпанным шоколадной пудрой свежим шлагом, вполне мог потянуть на шесть долларов. Donc, $2,25 чистой прибыли.

Я также решил, что имя Эркюля — это бесплатная реклама. Если небольшая элегантная табличка «Выпечка от „Шапокляк“» в витрине привлечет к нам какую-то долю его фанатов, дело того стоит. Вдобавок ко всему, непереносимый характер Эркюля почему-то действовал на меня как вызов.

— Très bien, [35] — подытожил я. — Вы берете отдельную плату за доставку?

Эркюль скривился на меня через прилавок, как будто я попросил его печь мои пирожные с сахарином и маргарином.

— Доставку, — повторил он, сильно прищурившись. — Мы не доставку. Я не «Писса Ат».

— Извините, я не хотел сказать, что…

— Придешь, возьмешь, платИшь, идешь, — он сопровождал каждый слог громким хлопком по прилавку. — Если мало, вернешься и возьмешь снова.

— Ну ладно.

— Вы знаешь, какое это одолжение? — Тон оскорбленного достоинства удавался Эркюлю безупречно. — Послушай. Я хошу помошь. Молодой шеловек, нашинает Вьен-кафе. Я думаю, о'кей. Глюпый, но я не говорю глюпый. Я говорю, помогу. А он говорит — доставку. Где вы живешь?

— В Верхнем Вест-Сайде.

— Хорошо. Остановись по пути, легко. Сколько «саше» вам надо?

— Мы бы хотели начать с десяти в день.

— Есть. Все. Это — вам, — он потянулся в витрину и грубо сунул нам в руки по теплому, почти дышащему «пари-бресту». Мой был покрыт тончайше нарезанным миндалем, полупрозрачным и держащимся на поверхности будто по волшебству; миндалинки выглядели готовыми вспорхнуть всей стайкой и улететь. Затем Эркюль запихнул прейскурант обратно в кассу, водрузил свой зад на закряхтевший прилавок, с неожиданной ловкостью перекинул ноги на другую сторону и направился к двери. Я надкусил и снова восхитился разницей между брутальными манерами этого человека и деликатностью его творений.

— А сейшас, — провозгласил Эркюль, отмыкая замок, — я делаю настоящие деньги!

Мы встали, шагнули в сторону выхода и чуть не были растоптаны ворвавшимися в пекарню людьми. За это время толпа увеличилась человек до пятнадцати и еще больше изголодалась.

Я оглянулся на прилавок и заметил что-то, а вернее кого-то, не замеченного мною ранее: за кассой стояла коллега Эркюля, невысокая девушка в пластмассовых очках а-ля шестидесятые и полосатой рубашке с закатанными рукавами. Должно быть, она только что поднялась сюда из подвала. Я помахал ей, но она уже доставала из витрины что-то хрупко-розовое, украшенное кружевным шоколадным ирокезом, и с хирургической точностью опускала в крохотную коробочку, и наливала кофе, и отсчитывала сдачу, и отчитывала кого-то по телефону, прижатому к уху плечом, и улыбалась следующему покупателю, а Эркюль уже кричал на нее: «Проснись, сплюшка!» Мы увернулись от несущейся на нас коляски и вышли.

Блюц сдержал свою угрозу: книги пришли по почте на той же неделе, обе — дебюты. Одна оказалась романом редактора литературного журнала о буднях литературного журнала, другая — романом вьетнамки из Мичигана о том, каково расти вьетнамкой в Мичигане. Это все, что мне требовалось, чтобы заново убедиться в правильности нашего с Ниной жизненного выбора.

По сравнению с «Цайдлем» и «Шапокляк» отношения со всеми остальными поставщиками выстроились легко, как во сне. Овощи мы постановили брать на фермерском рынке, мясные продукты — у «Д'Артаньяна», хлеб — из «Бальтазара», а газировку — у малоизвестной компании из Вермонта под названием «Унну». Это якобы индейское словечко распаковывалось в лозунг «Утоли Неутоляемое Неустанным Утолением». Ценовая политика нам тоже далась без труда. Мы просто оценили все основные кофейные напитки на 25 центов дешевле их эквивалента в «Старбаксе». Цены на наши более эзотерические венские напитки — айншпеннер (эспрессо со шлагом в бокале) и меланж (не то очень влажный капучино, не то очень пенный латте) — мы установили более экстравагантные. Равновесия ради мы подрядились продавать обычный кофе всего за доллар, включая налог. У людей должна быть возможность зайти куда угодно и получить чашку кофе за один бакс.

Найм барист, которых мы решили, но так и не смогли без хихиканья называть кофемейстерами, сначала казался делом столь же несложным. Я написал объявление на сайт «Список Крейга» («Изысканное, но не помпезное венское кафе ищет сотрудников, Нижний Ист-Сайд, Нью-Йорк»), и час спустя у меня в почтовом ящике было сорок сообщений от кандидатов. К некоторым прилагались профессиональные фотопортреты. Пара даже включала в себя интимные физические параметры.

— Найми красивую, — посоветовал Орен, разглядывая у меня через плечо портрет Зильке, немецкой блондинки. Она была запечатлена в обнимку с могучим стволом дуба. Ее пальцы ласкали грубую кору, намекая на иные тактильные удовольствия. Орен мельком огляделся, проверив, нет ли поблизости Нины. Нины не было. — Сам понимаешь. Себя надо баловать.

— А?

— Ты ж пашешь, да?

Я не был уверен, шутит он или нет. Во время этого разговора только один из нас держал в руках дрель. Другой разглядывал фотографии девушек.

— Ну да.

— Пашешь. Вложил много денег. Надо себя баловать, — Орен указал на любительницу природы дрелью; метафора, которой не допустил бы даже самый рассеянный автор, если бы это было метафорой. — Для того и работаем, а?

Проигнорировать его совет, если честно, было непросто. Процентное соотношение мужчин и женщин среди кандидатов было пятнадцать к одному. Типичное резюме девушки подчеркивало оптимизм, коммуникабельность и уживчивый характер и намекало на актерские амбиции. Типичное резюме юноши начиналось с фразы «Вы можете знать меня как автора „Настольной книги панархиста“, сборника, осмысляющего и оспаривающего наследие Ги Дебора методами неоформалистской поэзии» и сочилось отвращением к работе.

Мы с Ниной просматривали эти портреты в довольно озорном настроении. Процесс напоминал совместное чтение объявлений об интимном знакомстве. Отсеяв безумцев, тупиц, трогательно неквалифицированных и гротескно претенциозных, мы выбрали дюжину финалистов и пригласили их всех на собеседование в один и тот же день, с интервалами в 30 минут.

— Ты поговоришь с ними? — спросила Нина. — У меня не получится. Я боюсь войти в роль женщины-дракона. [36]

— Меня эта перспектива вообще-то тоже не особенно радует, — признался я.

— По-по-пожа-а-алуйста.

— Я еще никогда не платил людям зарплату из своего кармана. В этом есть какой-то нездоровый подтекст.

— Марк, лапа. Мы не коммуну тут устраиваем. В какой-то момент кому-то придется взять на себя ответственность, — Нина замерла и с удивлением повторила одними губами последнюю фразу. — Боже мой, ты только меня послушай!

В конце концов я отправил ее в «Шапокляк» за пробной порцией эркюлевских творений и провел собеседования сам. Тридцатиминутные интервалы оказались слишком короткими. Опоздавшие сталкивались с рано прибывшими. Задержки накапливались и умножались, как в перегруженном аэропорту. День телескопировал.