Записки солдата - Иван Багмут

Когда мы отползаем от двора метров за двести, доносится знакомое завывание. Мина разрывается, и в свете ракеты прямо перед нами вырастает столб черного дыма. Пряча голову в снег, я слышу, как воздух наполняется разнотонным воем. Десять минут бушует сплошной огненный ливень. В зеленом свете ракет с молниеносной быстротой из снега вырастают и тотчас медленно оседают черные кудрявые вербы. Ракета гаснет, и кажется — огонь передвигается к нам. Мимоходом вспоминаю о своем большом пальце на ноге и понимаю: палец — это мелочь… Главное — куда продвинется выросший перед глазами лес черных деревьев.

Снова ракета, и я с облегчением вздыхаю всей грудью — мины рвутся все дальше и дальше.

Используя каждую минуту темноты, мы ползем вперед, туда, где только что рвались мины.

Внезапно гром разрывов стихает, и лишь пулеметы строчат со всех сторон. Теперь я пробую пошевелить пальцем и чувствую, как он болит. Болит, — значит, жив! О, палец — это вовсе не мелочь…

Вскоре смолкают и пулеметы. Мы с Сашей напряженно прислушиваемся. Нет, погони нет. Да и кто рискнет идти в неведомое?

На дороге мы все встречаемся. Старик жив, и я страшно этому рад. Мне кажется, что во всей сегодняшней операции самым страшным было бы принести старушке печальную весть. Развязываем пленнику ноги, и теперь идти нам легче.

Отойдя подальше от села, мы присаживаемся отдохнуть. Я, сняв валенок, растираю палец снегом, потом надеваю на него напальчник от рукавицы, обматываю портянкой и чувствую себя прекрасно.

Позади взвиваются ракеты, но теперь они нам не страшны.

— Неужто вы не боялись? — спрашивает старик.

— Некогда, дедушка, бояться, — пробуждается от задумчивости Земляк. — Надо ведь было его схватить, связать, потом тащить. Тут не до страху.

Старик недоуменно пожимает плечами и, глядя на гитлеровца, говорит:

— Как же это получилось? А может, я сплю?

По дороге я объясняю старику суть этой психологической операции. Идея моя, и я рад заполучить слушателя.

— Представьте, вы стоите на посту, вдруг подозрительный шум. Все ваше внимание сосредоточивается на месте, где что-то шевельнулось. Прибавьте еще выстрел из темноты, да по вас, способны вы будете оглядываться? Вряд ли. Когда часовой слышит впереди выстрелы, он уже не может отвести глаз от места, откуда стреляют. А если часовой сам начнет стрелять, он не слышит, когда к нему подкрадываются. Так что взять часового, когда он стреляет, легче легкого.

— Легко-то легко, — соглашается старик, — да боязно, чай!

— Верно. Мешает только страх. Не надо бояться, и победа ваша. А что мины нас не зацепили, так ведь солдат не без счастья…

— Воистину — смелого пуля боится, — убежденно говорит старик и обращается к немцу: — Ком, ком, пан!.. Яйки, млеко, масло? У-у, чертяка!

На хуторе я захожу к старику подшить валенок, а остальные быстро шагают вперед.

Пятый час утра, бабуся растопила печь. Пока сушатся портянки, я кое-как пришиваю к подошве заплату.

Заходит соседка с немым вопросом в широко раскрытых глазах, долго глядит на меня, потом на стариков.

— Наш, не бойся, — смеется старик, — разведчик.

У женщины глаза сразу становятся блестящими, она подходит ко мне и целует небритое лицо.

— Первенький наш!

Мне неловко, но женщина не замечает этого и гладит меня по голове, ощупывает одежду.

— Наш!

Через полчаса набивается полный дом народу.

Я уже позавтракал, зарядил два автоматных диска, мне пора уходить, а люди просят побыть еще хоть немножечко.

— Только поглядеть! Два года не видали.

На дворе совсем рассвело, когда наконец я вышел из дома.

Приближаясь к селу, где стоит наш полк, я слышу подозрительные разрывы. Иду быстрее и вижу, как четыре самолета заходят над селом, снижаются, взмывают вверх и снова заходят над селом.

У самого села один самолет пролетел прямо надо мной. Останавливаюсь, стреляю из автомата и какую-то секунду провожаю самолет взглядом.

Нет, не падает.

Я поворачиваюсь, чтобы идти дальше, и от неожиданности делаю шаг назад. Прямо передо мной, в радиусе метров двадцати, фонтанами взмывает снег.

Шрапнель?

Шум мотора заглушил взрыв. Мне становится весело.

— Так ведь убить можно! — кричу я вслед самолету и продолжаю свой путь.

Когда я вхожу в село, воздушный налет уже заканчивается, по улице пробегает пехота; занимая оборону на огородах, тянут станковые пулеметы. Меня охватывает тревожное возбуждение. Прохожу еще с полкилометра и останавливаюсь.

«Снова в резерве штаба полка», — мелькает мысль, и я сворачиваю в первый же двор.

В саду, зарывшись в снег, у двух пулеметов сидят бойцы и посматривают на пустое поле. Наступление ожидается с той стороны, где вчера появились вражеские танки. Я сажусь рядом с пулеметчиками и закуриваю. Тихо. Село словно вымерло, притаилось. Молчат в садах пулеметы, пушки, бойцы. И тишина эта угнетает больше, чем канонада.

Я разгребаю снег и ложусь на живот, положив голову на руки. Теперь я чувствую, как устал и как гудят ноги. Под веками словно песок. На миг закрываю глаза, чтобы отдохнуть от белой утомляющей пелены снега, и уже не могу открыть их.

…Я в Харькове в своем райвоенкомате.

— Закройте форточку, — говорю я девушке, которая сидит у стола и разбирает бумаги.

Но она не обращает на меня никакого внимания, вынимает из конвертов листки и раскладывает их на столе. Я сижу, положив голову на руки, понимая, что надо самому встать и закрыть форточку, но не в силах сдвинуться с места.

Девушка разрывает большой пакет с печатями и вынимает бумажку с приколотым к ней орденом. Золотые лучи и черная эмаль четко отпечатываются на белом фоне.

— Разве так посылают ордена? Почему не в коробочке? — спрашиваю я.

Девушка поднимает на меня печальные глаза, и мной тотчас овладевает тяжелое предчувствие.

— Что написано на листке? — кричу я с ужасом, но она молчит, и только глаза ее наполняются слезами.

— Как фамилия убитого? — спрашиваю я тихо и чувствую, как холодею от страха.

— Не спрашивайте, лучше не спрашивайте, — отвечает девушка, и тогда я тянусь к бумаге, чтобы прочесть.

Но бумага чиста, и от этого мне становится еще страшнее.

— Вы знаете фамилию! Скажите! — кричу я, но в этот момент дверь с грохотом распахивается.

Я открываю глаза.

— Зажигательными бьет, сволочь, — говорит кто-то из пулеметчиков, и я вижу, как свертывается в клубочки желтый дым над соседним амбаром.

Стараясь развеять тяжелый сон, я оглядываюсь вокруг и сразу забываю о нем. Слева от нас прямо к селу идут танки. Они движутся цепочкой, медленно, а вокруг расцветают белые дымки. В селе то здесь, то там вспыхивают дома, подымаются столбы желто-черного дыма, зловеще поблескивает пламя. Я пересчитываю танки — их шестнадцать.

«Где же пэтээровцы?» — волнуюсь я, видя, что танки все приближаются и приближаются к селу.

Вдруг позади одного танка вспыхивает пламя. Танк резко поворачивает назад, но остальные пятнадцать движутся дальше.

У самого села загораются еще два танка, и я радуюсь. Усиливается пушечная стрельба. Свирепствуют десятки пулеметов. Танки уже у самых домов. Еще один обволакивается дымом — и останавливается.

«Ага! Четыре!»

С тревогой смотрю, как первый танк входит в село. Один за другим прячутся за домами остальные.

Я вглядываюсь в опустевшее поле.

«Где же немецкая пехота? Что я стану делать с автоматом против танков?»

Пехоты нет. Отворачиваюсь от степи и вижу, как в конце нашей улицы один за другим загораются дома. Внезапно в просветах между строениями промелькнул танк, за ним второй, третий… Стрельба бешеная, от разрывов летит с крыш солома, взвиваются столбы дыма. Горит уже вся улица. Танки идут в нашу сторону.

Я отползаю от пулеметчиков, поближе к дворовым постройкам, и укладываюсь под копной сена, там, где кончается сад. Это метров шестьдесят — семьдесят от улицы.

Передний танк показывается справа от двора. Мотор его горит. Танк сворачивает в промежуток между дворами и останавливается, прячась за амбар в тридцати шагах от меня. Я направляю туда автомат и жду.

Неужели не откроется люк?

— Автоматчик, не зевай! — кричит лейтенант, который лежит среди деревьев.

Наконец люк открывается, фашист высовывается по пояс, и я даю очередь. Через минуту показывается рука и старается закрыть люк, я даю еще очередь. Машина движется с открытым люком, ударяется об амбар и останавливается. Мотор горит ровным красным пламенем. Из люка валит дым.

Другие танки проходят улицу до конца и поворачивают обратно. Три из них прячутся между дворами, где догорает первый танк, и из-за строений ведут стрельбу по центру села. Один танк так близко от меня, что я вижу его шершавую броню.