Камасутра. Короткие рассказы о любви (сборник) - Ирина Лобусова

Он отключил мобильник, отбросив его куда-то далеко от себя. Потом снял одежду. И тогда я поняла, что мне его не убить. Наверное, никогда.

Поза номер три: попытаться воскресить в памяти сладкий пряный запах его тела…. Запах, вызывающий самые невероятные ассоциации — с поездом, с дождем, с самолетом, идущим на посадку, со слезами, пролитыми под утро в подушку, с моим мобильником, который должен был зазвонить, но почему-то не зазвонил… Сколько же их было, таких безудержных ассоциаций, действующий в одно время суток как самый лучший, очищенный кокаин, а в другое — как укол галоперидола? Самое интересное всегда было заключено в том, что одна и та же мысль, одно и то же воспоминание, одна и та же поза в сексе заставляла меня то рыдать от ненависти, то возноситься на заоблачные высоты от счастья. Я так и не разобралась в том, люблю или ненавижу моего любовника. Наверное, люблю до ненависти. Или бешено ненавижу до любви.

В любом случае, я готова мчаться с самой ненормальной скоростью и в мороз — 10, и в 40 градусов жары, только ради того, чтобы за закрытыми наглухо дверями чужой и даже враждебной гостиницы пережить все восторги мира и все болезненные мировые потери с трех ночи до 8–9 утра.

Умереть в его теле. Родиться в его теле. Исследовать каждую клетку. Никогда не узнать каждую мысль. Оплакать счастье и посмеяться над потерей, прикасаясь к жесткой мужской коже, не зная, мы расстаемся на месяц или же на всю жизнь.

Я закрыла глаза, погружаясь в сладостный сон воспоминаний. Я не знала, сколько он будет длиться — может быть, пять минут, может быть, год. Поезд мчался все быстрей и быстрее. За окном тянулась долгая полоса белоснежных полей.

Я вспоминала его тело, в тот момент, когда он скидывает одежду. Силу его рук и жесткое, расчетливое выражение глаз. В чем была истина, приковавшая меня к этому человеку? Позы номер три было бы недостаточно, чтобы ее объяснить. Впрочем, в воспоминаниях есть только один мир, и он гораздо важнее реальности. То, что было — это уже все. Оно останется неизменным. Настоящего и будущего не существует. Все это не стоит ничего.

Память обнажала самые откровенные ласки. Наверное, секс — не совсем слияние тел? Я тонула в пряном запахе его тела… Резкий, болезненный удар в спину прервал уже пережитый оргазм. И, падая куда-то в сторону, и больно стукнувшись подбородком, я была жестоко вышвырнута из своего эротического сна.

После секса (даже в мыслях) очень трудно возвращаться к реальности. Я так и не поняла в самый первый момент, что произошло.

Очнувшись, я вдруг увидела, что поезд почему-то стоит, а я лежу на боку в абсолютно дебильной позе (не имеющей ничего общего с камасутрой, прошу не путать), причем за щеку меня поддерживает какой-то мрачный, небритый тип. Собственно, я свалилась на него, а тип этот сидел рядом через сидение. Пробуждение круче любого секса — настоящий шок!

— Ну слава богу, очнулась! — сказал небритый тип, — едва не разбила себе голову. Нашла место где спать!

Резко дернувшись, я даже как-то неприлично дистанцировалась от незнакомца — впрочем, он особо и не возражал. Я заметила пуховую, почти полярную куртку известной европейской фирмы (не фейковая курточка, между прочим), небритое стандартное лицо (таких — по пятьсот штук на каждом углу — не то, что изысканная красота некоторых….хм… Вообщем, тех, с кем приятно сочинять камасутру) и закрытый ноутбук (тоже мне, простор для фантазии — стандартный бизнес-набор). Словом, мрачный тип — подобный вид не повод для знакомства. Впрочем, я поняла, что никто и не собирается продолжать знакомство. Вздохнув с облегчением, я вдруг сообразила, что действительно едва не разбила себе голову, а мрачный тип в арктической куртке меня спас.

— Спасибо, — буркнула я, стараясь держаться в рамках приличия.

— Да не за что, — хмыкнул тип.

Сзади раздались голоса — вернее, множество голосов сразу. Все они говорили громко и разом, и современный поезд из салона бизнес-класса превратился в обыкновенный колхоз. Голосов было много, говорили они разное, но главная мысль «хюндай хренов», лидировала практически у всех.

Тут только до меня дошло, что поезд стоит, а резкий звук и удар было экстренным торможением всего состава — и, судя по силе, достаточно непредвиденным. Авария. Крушение? Страшная мысль заставила похолодеть. Но, судя по звукам и прежнему количеству пассажиров, а так же целым окнам, крушения не было. Скорей всего, просто авария, поломка. И где-то посреди обширной украинской степи мы благополучно стоим.

А в степи — мороз минус 10. но пока он не чувствуется. А белая полоса по обеим сторонам вагона не внушала никакого оптимизма.

Привстав со своего уютного кресла и присоединившись к хору главной мысли «хюндай хренов», я попыталась сообразить, сколько времени займет эта остановка. Неужели нельзя исправить все на ходу?

Тут я похолодела по-настоящему: в гостинице я должна была оказаться к 9 часам вечера. А ровно в 2 часа ночи у моего любовника был самолет. Самолет, конечно, был несколько позже двух, просто в 2 он должен был во что бы то ни стало покинуть гостиницу. А покидал он ее всегда минута в минуту.

Голова закружилась от ужаса. Часы на руке показывали семь. Время мое было рассчитано по минутам. В 20.30 я прибываю на вокзал, и мгновенно ловлю такси. 21.20–21.30 — я в гостинице. 02.00 — я снова остаюсь одна.

Мысли обожгли, как электрический ток — в этот самый момент в начале вагона появились проводники. Опасаясь гнева народных масс, шли они по вагону вдвоем.

Но вежливые, стандартные фразы рвали нервы буквально судорогами. Речь шла о поломке, о том, что работает бригада на линии. Но самое главное — машинист не знает, когда мы тронемся в путь, и предлагает пассажирам спокойно ждать на своих местах.

В самой кульминации этой тирады, перебиваемой главной мыслью всех пассажиров «хренов хюндай», в салоне погас свет. Народ почему-то завыл.

Собственно, все мы, жители этой страны, так привыкли к дебильному нашему экстриму, что отключение света в вагоне можно было встретить только одним: улюлюканьем и аплодисментами.

Но мой небритый сосед не улюлюкал и не смеялся. Он сказал (так тихо и уверено сказал, но слова его почему-то разнеслись на целый вагон):

— Аварийное отключение света отключает и отопление.

В вагоне разлилась тишина. Все замолчали, как по команде, от страшного смысла его слов. Кто-то выдохнул сбоку:

— Что?

— Отопления в вагоне не будет, — отозвался сосед, — а за окнами, между прочим, минус 12.

Проводники исчезли, как по команде. Кто-то крикнул, что окна нужно закрыть. Но окна и так были закрыты. А в вагон вместе с холодом стала вползать настоящая, глубокая темнота. Кто-то крикнул о том, что не работает Интернет — вместе со светом отключилась и зона WI-FI. Кто-то вызвался отправить делегацию к руководству поезда, и выяснить хотя бы, где мы стоим. Вызвались трое самых активных — среди них не было ни моего соседа, ни меня.

Вернулись они не скоро. К их возвращению температура в салоне понижалась настолько рекордно, что у всех стали ныть костяшки пальцев. Вернулись они злые до чертиков, и с криками сообщили, что «хюндай» дальше ехать не может, и здесь никто не способен его починить. Остается ждать старый советский локомотив, который дотолкает нас до Донецка. А локомотив этот прибудет минимум через три часа.

Стоим же мы где-то в самой сердцевине степи, за множество километров от ближайшего человеческого жилья. И добраться пеком до ближайшей станции, чтобы оттуда уехать, совсем не получится. Остается — ждать.

Я буквально упала на место, кутаясь из последних сил в шубу. 3–4 часа. Был шанс успеть. Но исчезал он так быстро, как теплое дыхание на морозе, превращаясь в застывшие крупники льда.

Поза номер четыре. Нет никакого движения. Его не просто нет — его еще и не будет. Остается исключительно одно — ждать. Ждать, коченея от холода, воскрешая в памяти камасутру. Ждать, когда выйдет все время, и ехать смысла не будет — вообще никуда.

Когда все закончится?! Люди, это какой-то бред! Теперь я знаю точно: времени не существует. Все это не закончится — никогда. Итак, смысл позы номер четыре: ноги вытянуть, шуба поплотней под спину. Шарф на голову — попытка сохранить побольше тепла. От мороза становится холодным не только дыхание. Больше всего замерзают мысли. Но я не дам сломить себя этому холоду! Я буду бороться. Не знаю, впрочем, зачем. Даже не для себя.

Температура вагона и тела понижается просто катастрофически. Мысли плавают в ледяной подливке из разочарования и страха. Но самое страшное — это часы. Они не желают стоять. Они показывают подлое, предательское время поражения — ровно начало девятого. 20.07, если быть совсем точной. Мы стоим. Стоим. Стоим. Люди начинают ощущать холод. В вагоне появляется страх.

Поза номер пять. 21. 00. Нет, ну на чью голову положить эти ноги?! Окно, что ли, разбить? Смешно — но не выгодно. Разбить окно — будет хуже. Тысяча острых, отточенных до смерти кинжалов мороза вонзятся в лицо и сорвут мою кожу, и тогда не останется ничего от моей красоты. А если я стану некрасивой, он захочет меня видеть? Мороз обнажает правду: нет, не захочет.