Изгой - Алиса Бодлер

покинул комнату бегом, пересекая коридор в четыре быстрых шага. Равнодушие младшего вызывало в нем горечь и терзало естество изнутри. А если бы приличия и собственное положение в семье ему позволяли – он бы с превеликим наслаждением залился плачем сам.

Глубоко вдохнув, парень нерешительно поднял руку и постучал в дверь отдельных покоев матери.

– Войдите… – послышался слабый голос.

Поджав губы от накатываемого чувства вины за свой безобразный вид, Герман вошел внутрь.

Который день Ангелина страдала от жуткой мигрени. Ее отощавшее тело покоилось в могучем старинном кресле с коричневой бархатной обивкой и высокой округлой спинкой. На фоне тяжелой ткани бледное лицо женщины выделялось слепящим пятном, обрамленным лишь в распущенные пряди черных кудрей. Шторы были задернуты, сохраняя в комнате густой полумрак.

Во всей спальне отчаянно разило уксусом.

– Мама, – хрипло проговорил сын. – Мне требуется пустить немного света.

– Ох… – еле отозвалась та. – Что случилось?..

Не утруждая себя ответом, парень подошел к высокому окну, подобному всем, тем что были в доме, и слегка отодвинул одну из занавесей. Из кресла послышался стон.

Высокий юноша сделал шаг вперед и опустился перед матерью на колени, приподнимая полы своего плаща. Он взял ее руку в свои и коснулся тыльной стороны губами, а после поднял на страдающую женщину свое лицо.

Лина ахнула и прикрыла свободной ладонью рот:

– Что…

– Он убивает людей, мама. С помощью Вуйчичей, он убивает их, – произнося страшные слова во второй раз, Герман больше не мог сдержать своего ужаса и, наконец, дал волю горючим слезам. – Вот что это, его «очистка доброго имени»!

– Мой мальчик…

Женщина приобняла юношу за шею, давая тому возможность уткнуться в ее подол. Но это не помогало любимому сыну успокоиться, лишь сильнее заставляя того распаляться и кричать от ужаса, что он успел пережить.

– Я не вернусь туда, мама! Делайте что хотите, но я не вернусь!

– Тише… – Ангелина лихорадочно водила руками по буйной прическе сына. – Тише, сейчас все пройдет…

С усилием наклонившись вперед и все еще прижимая к себе голову парня, она дотянулась до столика, что стоял сбоку от кресла. Маленький колокольчик служил ей зовом о помощи, когда головная боль не позволяла женщине подняться самой.

Рыдания юноши становились все пуще. Наконец обнаружив отдушину, он более не мог остановиться и испускал из себя все эмоции, закручивая собственное сознание в настоящую истерику.

Через несколько минут на пороге появилась взволнованная Мари. Завидев своего воспитанника плачущим на коленях, она почти было кинулась помогать матери, но та остановила ее жестом:

– Принеси нам… то лекарство, милая.

– Мадам… – испуганно отозвалась нянька.

– Принеси, – без давления, но немного громче повторила Лина.

– Сейчас все точно пройдет, любимый, – убаюкивала сына женщина. – Сразу пройдет.

– Мама! – сквозь слезы отчаянно промычал Герман.

– Все хорошо… – отвечала Ангелина, продолжая поглаживать юношу по голове.

Последним, что он услышал, были нерасторопные шаги стареющей прислуги. Но стоило старшему ребенку Бодрийяров поднять голову для того, чтобы посмотреть, что принесла няня, мать с усилием уложила его обратно на подол.

– Закрой глаза, мой мальчик.

Сын повиновался. Через мгновение он почувствовал, как его волосы на затылке были приподняты заботливой рукой Мари. За этим знакомым и нежным жестом последовала боль, которая длилась всего мгновение.

Ее быстро сменила абсолютная тьма.

Глава 7

Хрупкое тело Германа Бодрийяра сдавливала глубина.

Холод пробирался под шиворот и мучал кожу ледяными уколами. Конечности юноши давно перестали откликаться на любые попытки возобновить движения и ощущались как что-то инороднотяжелое и совершенно неподвластное сознанию. То, что давило на него сверху, было беспросветным, неподъемным и густым, словно мертвая туша чудовища, победившего парня в неравной схватке. Оно держало его под собой, лишало кислорода и не оставляло ни шанса на то, чтобы вздохнуть полной грудью и, наконец, очнуться.

– Я молю вас прекратить!

Призывный вскрик хоть и пересекался с тем, чего желал Герман, но не принадлежал ему – ни в мыслях, ни тоном голоса.

Где-то далеко, на поверхности, за невидимой толщей говорила мать.

– Эта роль… чужда ему, мистер Бодрийяр. Инородна!

– Позвольте мне самому решать, чем должен заниматься старший сын! С тех пор как мальчик стал юношей, его судьба – не ваша забота!

Спор разгорался. Все утомленное естество наследника Николаса рвалось наружу, пытаясь бороться с тяжестью. Но, стремление вновь защитить слабого в этот раз было не способно разорвать оковы окоченевших когтистых лап, что удерживали парня в неподвижном положении.

– Ваш авторитет неоспорим. Неоспорим, мистер Бодрийяр…

Женщина плакала. Ее рыдания сотрясали вязкую тьму, орошая воспаленное сознание соленой горестной влагой.

– Он болен! Вы знаете, что он родился таким.

– Чушь! – продолжал отвергать любые слова Ангелины голос отца. – Вы сами в том виноваты.

Придумали болезнь, в которую этот слабак поверил и ныне ей кичится. Это ваша вина! Носились с ним, как глупая квочка!

– Да что же вы говорите… – сквозь хлюпанья стонала супруга Николаса. – Ваш отец подтверждал его недуг сам…

– Не поминайте великого Джека Бодрийяра всуе, мадам! – порыкивал мужчина. – Он был гениален в своем времени. Но медицина давно ушла вперед! Будь ваш выродок дамочкой, сия модель была б ему позволена. А коль родился мужем – пусть ломается на корню!

Герман сделал глубокий вдох, чувствуя, как вода заливается в его ссохшиеся легкие, и, приложив усилие, распахнул глаза. Удар тупой боли разразил его виски, а после застыл обручем вокруг черепа.

Тьма вокруг сохранялась. Лишь отблески света теперь пробивались к юноше через глухие затворки, окружающие его со всех сторон.

– Невозможно вечно колоть ему морфин, мистер Бодрийяр. Однажды все станет только хуже!

Одна из «затворок» всколыхнулась, приоткрывая обзор. Пространство, сохраняющее мрак, оказалось тремя тяжелыми завесами балдахина, что окружал ложе в материнской спальне.

Супруги поддерживали ссору где-то совсем рядом. Их снующие силуэты то и дело заставляли тяжелую ткань волноваться.

– Чем хуже эта смесь той «Детской тишины»[13], что изобрел наш достопочтенный дедушка? – брезгливо подначивал Николас. – Казалось, лишь благодаря ей ваш буйный тогда был усмирен. Не вы ли радовались чуду фармации – две ложки в день, и ваш сын – будто новенький?

– То детская микстура! – горевала Ангелина. – Все принимают, и мы принимали. Мы говорим о чистом морфине!

– Да вам бы и самой вколоть немного! Гляжу я, лауданум на вас и вовсе не действует боле! Иль лучше оставить все как есть, и пускай ваш Герман растет как сорняк в поле – тонким и бесхребетным, подобно вам и вашей родне?!

Юноша сделал усилие для того, чтобы издать звук, но голос, потерянный где-то далеко