Желай осторожно (СИ) - Вересень Мара

— Сам разделяйся, а я жить хочу. Я уже наразделялась так, что сейчас коньки отброшу.

— Валяй!

— Да легко!

Анатоль уставился на меня с закономерным подозрением, а я задрала подол и наконец-то стянула с ног полозья.

— Знаешь, я начинаю тебя бояться.

— Самой страшно, — отозвалась я.

Бросать экипировку под елками не хотелось — щетка помогла, значит и коньки сгодятся. Видно такая же мысль пришла в голову и канцлеру. Он сцапал один конек, осмотрел сверкнувшие кромками металлические лезвия с чуть загнутыми острыми концами, взвесил в руке и примотал к кисти ремешками на манер кастета.

— Пошли, — велел он.

— А как же принц? Разве ты не должен его спасать?

— Он сам прекрасно справится, если твоя свита мешаться не будет.

Дальше все случилось очень быстро. Меня ткнули носом в снег. Снова вспыхнуло, рявкнуло, взвизгнуло, завыло утробно, снова вспыхнуло и стихло. И опять запахло пикником. А еще кровью. Я поднялась. Анатоль стоял ко мне спиной. С его правой руки, с примотанных к руке полозьев капала кровь, алая и черная. На подтаявшей прогалине недалеко друг от друга валялись две твари. Одна была обуглена и окончательно мертва, вторая, в ожогах и подпалинах и с жуткой рваной раной на шее, еще дышала. Из раны толчками выбивалась черная кровь с резким кислым запахом. Меня замутило. Я шагнула к канцлеру.

Анатоль с отсутствующим взглядом сдирал с руки ремни. Толстый рукав дубленки был изодран в клочья. Надо полагать, рука под рукавом тоже, потому что крови натекло лужа. Пошатываясь и кропя брусникой снег, мужчина осторожно приблизился к твари с распоротой шеей. Глаза у морды были стеклянные, но канцлер для порядка проверил, ткнув ее ногой в подпаленное брюхо.

— Идем, — бросил он мне глухо.

Я подошла, он взял меня за плечо, сделал несколько шагов и стал заваливаться. Я охнула и, пытаясь его удержать, обхватила — руки ткнулись в горячее и красное.

25

Я изо всех сил старалась не упасть, потому что точно знала, если не удержусь и мы упадем, я его просто не подниму. А еще было очень страшно: кругом дикий лес, полный тварей, и раненый, а, возможно, и умирающий Анатоль. В панике я никак не могла понять, бьется ли у него сердце, ведь мое так колотилось о ребра, что в груди было больно и горячо. Рукам тоже было горячо. От крови. Неестественно-яркой. Разве кровь может быть такой горячей? Несколько безумно долгих минут я решалась заговорить с ним. Всякий раз казалось, если заговорю, а он не ответит… Что мне делать, если он не ответит?

— Ты уже дошла до стадии принятия или все еще торгуешься? — хрипло раздалось над макушкой и бесчувственное тело в моих руках вяло трепыхнулось.

— Придурок! — завопила я ему в грудь от обиды и невероятного облегчения.

— А, все еще на стадии гнева…

Тяжелая рука легла на мое плечо, пальцы сжались тисками. Держась за меня, дор Лий отодвинулся. Я собиралась высказать этому гаду в лицо все, что вертелось на языке, не взирая на титулы, цензуру и натекшую из него лужу крови, но тут его вторая рука сцапала меня за подбородок.

— Извини, — сказал Анатоль, глядя на меня диким стеклянным взглядом, — мне придется. — И впился в мой рот холодными, как лед, губами.

Озноб прошелся по телу волной тряских мурашек, докатился до пяток, развернулся и погнал обратно, постепенно превращаясь в вихрь горячих щекотных искр, от которых уже пылали щеки, подрагивали, вцепившиеся в куртку канцлера руки, и вновь горячо и быстро забилось в груди сердце…

Поцелуй прервался так же внезапно, как и начался. Ненаследный бесь развернулся и молча, сначала чуть пошатываясь, но с каждым шагом все увереннее, направился по одному ему известному маршруту. Было бы, конечно, здорово, если бы этот маршрут совпал с тем, по которому мне до зубовного скрежета тут же захотелось отправить Анатоля, но это было не слишком продуктивно. Сама я из леса точно не выберусь. Пришлось брать себя в дрожащие руки и догонять длинноногое хамло.

За время, которое у меня ушло на то, чтобы сократить расстояние, советник дор Лий успел окончательно оторвать разодранный на лапшу рукав дубленки и того, что было под ним, и изобразить из останков нечто среднее между повязкой и жгутом. Рану на боку он прижимал здоровой рукой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Что это сейчас было?! — пыхтела я, пытаясь приноровиться идти по его следам, но, учитывая разницу в росте и шмотках, получалось у меня через раз. Сзади оставалась такая траншея, словно бульдозер проехал, а впереди танком пёр Анатоль и был так же, как танк, разговорчив. То есть никак.

— Я… требую… объяснений! — настырно продолжала я, несмотря на сбивающееся дыхание.

— Я не стану ничего объяснять, — отозвался он, не оборачиваясь.

— Почему!? — возмутилась я.

— Не хочу, — прозвучало в ответ, а затем он споткнулся обо что-то скрытое снегом, потерял равновесие и ударился раненым плечом о дерево.

Анатоль грязно ругнулся, из-под жгута обильно плеснуло, а у меня к горлу подкатило. Я всегда считала, что не боюсь крови. Я спокойно сдавала всяческие анализы, не падала в обморок от вида алеющих царапин и достаточно в своей жизни набинтовала порезанных пальцев и прочих кровящих частей тела, как своих, так и чужих. Да на мне самой после обнимашек с недоубитым канцлером данной жидкости было предостаточно — белоснежный мех пестрел разного рамера и насыщенности пятнами, каплями и потеками, где сбился в острые подстывшие на морозце сосульки. Но вид потекшей из-под повязки, дорожкой скатившейся по руке и закапавшей с кончиков дрогнувших пальцев алой жидкости, заставил меня срочно искать уединения за ближайшим кустом. Звуки никуда не делись, но хотя бы от зрителя я спряталась.

Вернулась. Анатоль меня ждал. Я было порадовалась, что не такой уж он безнадежный, как мужчина в два шага оказался рядом, задрал мне подол и рванул за нижнюю юбку. Мой возмущенный вопль заглушил протестующий треск рвущейся ткани. Коленкам стало значительно прохладнее и немного свободнее, а маньяк обзавелся внушительным куском батиста, который тут же разодрал на полосы и употребил в качестве перевязочного материала.

— Могла бы и помочь! — сказал этот невозможный тип, пытаясь затянуть узел, используя свободную руку и зубы.

— Мог бы и попросить!

Я ужасно устала, злилась, меня мутило, но мы кое-как справились с повязкой в три руки. Пришлось пожертвовать еще кусок. Истерика пробивалась смехом, я представляла себя героиней псевдо-военного фильма, медсестрой, с одухотворенным лицом рвущей последнюю рубашку, чтобы спасти раненого бойца. Остатки юбки были сунуты куда-то под куртку. Туда меня Анатоль не пустил, видно, хихикающая медсестра с дурными глазами не внушала доверия. Потом мне милостиво позволили ухватиться за карман, и мы снова пошли.

— А почему на нас не нападают? Мы же теперь легкая добыча.

— Они не трогают раненых. Убивают, да. Но если ранят и получают отпор, не трогают. Будут плестись следом, пугать, но не тронут.

Лес закончился неожиданно. Мы вывалились на запруженную каретами площадку со следами поспешного бегства. Валялись брошенные вещи, кое-где снег был испятнан кровью, обычной и черной. Из одной из карет свешивались чьи-то ноги. Один труп валялся у кромки леса, еще один — прямо передо мной, из под-живота расплывалось темно-красное. Чуть дальше в черной луже лежала лошадь с разорванной шеей. Больше лошадей не было.

Меня снова замутило. Я споткнулась, но меня удержали, и прижали к себе, стараясь максимально отгородить от открывшейся картины. Потом мы забрались в один из экипажей. Кажется, это был тот, в котором я ехала с Венианом, — вензельки на дверце были украшены короной. Анатоль порылся под лавками, нашел какую-то штуку — плоский диск с узорами — надавил на центр. Штука засветилась, и стало теплее. До меня только сейчас дошло, что я почти весь день пробегала по морозу с голыми ушами и в отсыревших от сидения в снегу юбках. А потом канцлер меня запер и ушел. Мне хотелось схватить его за руку и никуда не отпускать, очень страшно было остаться одной, но я так устала, что даже пошевелиться не могла. Щекам было мокро, на губах солоно. Я пялилась на дверцу кареты и боялась.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})