Синий краб - Владислав Крапивин

— Где вы её откопали?

— Где кинжал был. А что?..

Не было, конечно, ничего странного в этой находке. Просто удачное совпадение.

— Она очень старинная? — с надеждой спросил Лёнька. Я вертел в руках тяжёлый кружок из позеленевшей меди. На лицевой стороне монеты был выбит вензель Екатерины Второй, на обратной шла по кругу надпись: «монета сибирская». Два соболя, став на дыбы, поддерживали щит, на котором виднелись полустёртые буквы: «десять копеек». Внизу стояла дата: 1771.

— Старинная ли? Как тебе сказать… Времён Пугачёва. Слышал про него? Впрочем, лезьте в комнату, только осторожнее.

Я сел на кровать. Мальчишки расположились с двух сторон, и я рассказал им, что знал про те времена.

Восстание Пугачёва было для Лёньки событием глубочайшей древности. Свою находку он считал настоящим сокровищем.

— Может, её сам Пугачёв держал в руках, а? Ну ведь может же быть? — допытывался он. Я не стал его разочаровывать.

Алик сидел, болтал ногами и вмешивался в разговор. Его не интересовала «научная ценность» монеты. Он просто радовался удачным раскопкам.

— Во, Лёнька! А ты говорил, что неправда. Про книгу, помнишь?

— Ты, Алька, ничего не понимаешь, — вздохнул старший брат, — Эта штука, наверно, в землю попала, когда того дерева совсем на свете не было. Правда? — спросил он меня.

Я кивнул. Алька был поражён.

— А как же вы узнали, куда кинжал воткнуть?

— Простая случайность, — объяснил я.

Потом вспомнил про зарытый рубль, и мне стало как-то неловко…

Я подружился с этими ребятами.

Иногда я брал велосипед, Лёнька усаживался на раму, Алька на багажник, и мы ездили за город, по знакомым мне с детства местам. По дороге я рассказывал Лёньке всё, что знал о древних засыпанных песками крепостях в Средней Азии, о египетских гробницах, о статуях острова Пасхи, о заросших тропическими лесами старых индийских городах и храмах в Центральной и Южной Америке, о неразгаданной тайне Атлантиды…

Однажды мы сидели на скамейке у Лёнькиного дома и вели разговор об археологии. Мои познания в этой науке были далеко не обширными, но Лёнька спрашивал, и спрашивал, и спрашивал…

В конце улицы, над зеленоватой полоской догорающего заката, висела яркая синяя звезда. Окна начинали светиться неярким жёлтым огнём. Лёнька поковырял землю носком ботинка и сказал:

— Я когда-нибудь тоже… Уйду в экспедицию.

— А я? — поспешил вмешаться его верный брат и адъютант.

— И ты…

Экспедиция… Это слово сейчас мне напоминало о раскопках курганов и тайнах исчезнувших с лица земли народов. Я представил отблеск костров на бронзовых стволах кедров, сверкание таёжных речек, тропинки, проложенные в высоком папоротнике, косые лучи солнца в летнем полумраке, и на фоне такой вот северной картины высокую фигуру Николая с двухстволкой за плечами. Потом я подумал, что, проснувшись завтра, увижу в окне недоспевший георгин, и вздохнул.

Закат совсем погас, в тёмных листьях тополей зашевелился ветер…

Через два дня я уезжал в район экспедиции с командировочным удостоверением местной редакции. Пароход уже сопел от нетерпения, когда на пристань примчался Алька. Он торопливо рассказал, что Лёнька тоже хотел проводить меня, но не может. Вчера он увидел на глинистой стене речного обрыва выступавший кусок кирпичной кладки (видимо, это был фундамент какого-то старого здания). Увлекаемый жаждой открытия, мальчишка стал карабкаться по обрыву, сорвался и вывихнул ногу.

— Лёнька говорит, что ветра не было. Если бы ветер прижал его к обрыву, то он бы добрался, честное слово. Он ещё попробует, как нога заживёт. Может, даже завтра.

Сообщив эту новость, Алька вытащил из кармана ковбойки позеленевшую монету.

— Вот… это Ленька вам… Он, говорит, много еще найдет. А эту пусть вам…

Через час, когда я вышел на палубу, города уже не было видно, только башня элеватора чернела на закате. На повороте пароход близко подошел к поросшему ивняком берегу, и я заметил, что листья кустов неподвижны. Ветер стих. Но алый закат пылал, захватывая полнеба. Он обещал на завтра сильный ветер.

1959 г.

«Овод»

Серые лохматые облака летели низко. Костя и Тамара, запрокинув головы, смотрели, как навстречу облакам падает и не может упасть парашютная вышка.

— Будто на экране, — сказал Костя. — Замедленная проекция.

— Ну, вот опять ты со своими терминами, — хмыкнула Тамара. — На экране облака всегда плоские и ужасно скучные…

— Не всегда. Это зависит от…

— Не спорь, — она тряхнула косой. — Они скучные, как твои разговоры о съемках, композиции, освещении и… тоска в общем…

Костя пожал плечами и зашагал вдоль забора стадиона, на котором таяли бугорки липкого снега — следы недавней игры мальчишек. Костя в другое время, пожалуй, тоже «вспомнил бы детство» и пустил в забор пару снежков. Но сейчас он шел и сердито размахивал портфелем.

Но долго сердиться он не мог.

— Ты все дразнишься, — начал он, — а киноискусству, если хочешь знать, принадлежит будущее.

— Вот новость!

— И потом, воспитательное значение… Хороший фильм может помочь человеку смелый поступок совершить, или даже…

— Уж не хочешь ли ты рассказать еще раз, как, посмотрев «Чапаева», решился в конце концов прыгнуть с парашютной вышки?

— А что? — обиженно блеснул очками Костя. — Да нет, я не про то… У меня в отряде один мальчишка есть. Вчера он «Овода» посмотрел. Так вот… Вечером он на лыжах в Покровку бегал. За книгой для больного товарища. До Покровки двенадцать километров, а дорога через лес. Вернулся уже в одиннадцатом часу… Мне это мать его товарища рассказала, того, который болеет. Вот пожалуйста: влияние героического кинообраза…

Тамара молчала. Она вспомнила, что именно вчера вечером начался плотный теплый ветер, который громыхал железом крыш и заставлял таять снега…

Сначала думали, что в кино пойдет весь шестой «А». Но оказалось, что многие видели «Овода» раньше, и желающих собралось человек десять.

По дороге ребята завернули в книжный магазин. Феде нужно было узнать, не поступила ли в продажу книга, которую обязательно хотел купить Вовка. Сам Вовка третий день лежал с простудой, но страдал не столько от болезни, сколько от скуки и от тревоги, что прозевает книгу.

— Так и называется: «Фритьоф Нансен» — внушал он Феде утром. — Не забудь… Если бы ты знал, Федька, как она мне нужна!

Федя знал.

В магазине продавщица сказала, что книга была утром, но уже распродана. Федя хотел отойти от прилавка, когда его остановил плотный человек в кожаном пальто.

— Неплохая книжка, — заметил он. — Полное жизнеописание знаменитого полярника… Кстати, я ее вчера в Покровке купил. Там спрос меньше, вероятно она и сейчас там в магазине имеется…

Но Покровка была за рекой, а в эти дни ремонтировали мост, и автобусы туда не ходили.

— Федька, опоздаем в кино, — торопили ребята. Он вышел вслед за ними, думая о том, что Вовке чертовски скучно лежать целыми днями на диване, глядя в окно…

Сеанс начинался ровно в четыре. На перекрестке большие часы, увенчанные снежной шапкой, показывали четыре без пяти минут. Нужно было спешить.

Федя не был хорошим лыжником. Да и лыжи его, короткие, не по росту, годились скорее для катанья с гор, а не для ходьбы по равнине.

Когда мальчик с книгой за пазухой вышел из Покровки, тьма уже чувствовала себя полной хозяйкой на земле.

Поднимался ветер, и тусклые звезды то проступали в разрывах быстрых облаков, то исчезали за их лохматыми краями.

Рядом с дорогой шла лыжня, по выходным дням здесь тренировались спортсмены. Идти по ней было лучше, чем по дороге, но все-таки трудно.

Влажный снег, уже тронутый весенним дыханием, прилипал к лыжам.

За деревней сразу начинался сосновый бор. Он сильно и ровно шумел под южным ветром, и шум этот, казавшийся угрожающим, вместе с темнотой охватил мальчика.

Как только огни Покровки спрятались за соснами, Феде стало жутко.

Он включил карманный фонарик и прицепил его на грудь, за пуговицу куртки. Фонарик на каждом шагу встряхивался и мигал, его луч выхватывал из сумрака бронзу сосновых стволов. Стволы были неподвижны, но высоко вверху, раскачиваясь, шумели их невидимые вершины, шумели тревожно и непрерывно.

Чтобы заглушить страх, Федя стал считать шаги. Он равномерно толкался палками, но лыжи почти не скользили и сила толчков тратилась впустую. Скоро мальчик вспотел. Шапка сползала на мокрый лоб, шарф выбился из-под куртки и натирал подбородок. В конце концов Федя сдернул его и обвязал вокруг пояса.

Он считал шаги и смотрел только вперед. Смотреть по сторонам было страшно. Когда мальчик все-таки на миг поворачивал голову, ему казалось, что в черной глубине леса вспыхивают зеленые огоньки. Пусть только казалось, но дрожь пробегала по спине. Федя вынул маленький складной нож. Не останавливаясь, открыл его зубами, сжал его вместе с палкой в правой руке и прибавил ходу. Он понимал, что смешно рассчитывать на такое оружие, если встретятся волки, но все-таки с ножом было спокойнее.