Потешный русский роман - Катрин Лове

В ту ночь у Жана разболелись зубы. Ужасно. Лев прекрасно видел, что Жану плохо, но ничего не предпринимал. Только наливал снова и снова и произносил заздравные речи. За ночь боль Жана не утихла. Ему стало хуже. Настолько, что я даже заглянула ему в рот, но не увидела ничего, что могло бы объяснить его состояние. Я сказала Льву, что это еще одна причина для беспокойства и для того, чтобы перестать пить. У боли, причину которой нельзя объяснить, но она продолжает болеть, есть тайная причина, нечто скрытое, что придется откопать. Я дала Жану лекарство, сильнодействующие таблетки, и посоветовала больше не пить. Сказала, что рано утром мы втроем отправимся к стоматологу, так что со спиртным нужно завязывать, причем обоим — и страдальцу, и здоровому, чтобы иметь ясную голову на случай, если придется действовать в пожарном порядке. В ответ мне заявили, что я преувеличиваю, и обвинили в саботаже. Они чокались, пили, последовали другие обвинения в мой адрес — в нездоровом агитаторстве, за тебя, Жан, в порочном уклонизме, в чистоплюйском ревизионизме, за дружбу, Лев, в закоренелом тунеядстве, за нас! Потом началась дискуссия — я в ней не участвовала, — в которой слова «зуб» и «стоматолог» прозвучали во всех существующих в русском языке сочетаниях, коих немало. Жан не желал идти к стоматологу в России. Он не пойдет, ни при каких обстоятельствах. Пусть все стоматологи, специалисты по зубам этой страны, знают, что Жан никогда не станет с ними консультироваться. Ни за что, даже если зубная боль будет такой острой, что заставит его убить отца и мать, упокой Господь их души. Никто не просил его заходить так далеко, но он это сказал. Лев возразил, что если в мире есть хоть одна страна, где стоит мучиться зубами, то это Россия. Что в международном и планетарном масштабе никто и нигде не достиг непрерывно совершенствующего уровня российской стоматологии. То, что у Жана разболелись зубы именно здесь, не невезение и не злой рок, а идеальное стечение обстоятельств. Жан выпил и принял очередную таблетку. Я закричала, что четыре таблетки за час это почти смертельная доза. Особенно в сочетании с алкоголем. Мужчины констатировали у меня прискорбную тенденцию к современному гигиенизму. Жану ужасно больно, он едва может говорить, но заявляет, что даже под дулом пистолета не пойдет лечить коренные зубы в России, потому что не хочет оказаться в местной психушке. Общеизвестно, продолжил он, что все те, кто вчера, сегодня или завтра вверяли, вверяют или вверят хоть малейшую часть своего тела врачам этой страны, заканчивают психушкой. В этот момент я поняла, что дело примет дурной оборот. Ничего нельзя поправить, все взаимосвязано, даже зубы и шизофрения. Все диссиденты in corpore через это прошли, о чем свидетельствуют их медкарты. За несколько минут в квартире выросла новая Стена с колючей проволокой и вышками. Мы больше не были ни старыми друзьями, ни иностранными туристами. Лев взбесился. Он не желал слушать, как Жан с пьяным смехом мешает российскую стоматологию с советской психиатрией. Буферная зона исчезла, но в эту ночь я тщетно, как комар-смертник билась о стекло, пытаясь отыскать таковую, а потом решила лечь спать, пока не прихлопнули ладонью.

Рано утром Лев исчез, а зубная боль Жана не оставила нам выбора.

Я сидела в зале ожидания стоматологической клиники и размышляла о причинах, побудивших Жана прилететь ко мне в Москву. Возможно, в его жизни наступил просвет, он ощутил прилив энергии и неожиданное безумное желание увидеть Елену былых времен? Не знаю, как Жан это сделал, но он отправил ко мне Льва. Чем руководствовался Лев, я понятия не имею. Неужели он действительно искренне тревожится обо мне и его так напугали мои планы, что он позвал на помощь Жана, который редко беспокоится о других людях? Я терпеливо жду, когда Жан выйдет из кабинета, и перебираю в уме все мои письменные и телефонные признания, сделанные Жану с момента приезда в Москву. Да, я часто жаловалась, но не могла вспомнить на что именно. Ну, на русскую кухню, конечно, как и все, и на русский язык, на русские перемены и русских мужчин. Но разве подобные общие места могут заставить лучших друзей, особенно если они домоседы и тяжело больны, прыгнуть в самолет?

Марин я, кстати, тоже плакалась. Она моя лучшая подруга. И тем не менее не сочла нужным прилететь и позвонить мне уже из «Шереметьево». С Марин я была гораздо откровенней. Призналась, что чувствую себя потерянной, что перестала понимать, зачем явилась в эту страну, и не знаю, что делать с этим романом, и с этим человеком, Ходорковским, и с собой, потому что больше не понимаю ни его, ни себя. Этой подруге я сделала нелестные признания о себе и о Льве, написала, что за мной, кажется, присматривают, даже шпионят, что я получаю абсурдные послания и приглашения, что мне предлагают войти в контакт с якобы полезными, якобы информированными людьми, появляющимися, как кролик из цилиндра фокусника. Я не скрыла от Марин, что все это меня не интересует, что я мечтаю лишь о том заурядном состоянии, которое принято называть миром в душе и которое как нельзя лучше подходит для обдумывания романа, для его долгого вызревания, медленного написания и переписывания. Я не скрыла от Марин, что вряд ли найду такие условия в огромной России, что чертовски в этом сомневаюсь. Если миллионы квадратных километров территории с постоянно убывающим населением не способны вдохновить меня на писательство, кто или что сможет это сделать?

Марин не полетела в Москву, она ограничилась письменными комментариями — как школьница, последовательно отвечающая на вопросы теста, один, другой и — вуаля! — констатация факта, обозрение, насмешка. Паранойя ни при чем, люди, с которыми тебя пытаются свести, интриганы, не слушай ни их, ни тех, кто предписывает тебе делать то или это. Ты перестала понимать, на каком свете находишься, отлично, уверяет она, ничто тебя больше не интересует, великолепно, Россия и Сибирь недостаточно велики и не слишком пустынны, тем лучше.

Я смотрю на гранатовые зерна и думаю о Марин и о Жане. Сравниваю. Вникаю. Горькая шкурка в пиале по левую руку, зернышки — в блюдце, потом во рту. Одно из двух: либо Жан мой лучший друг, тяжело больной, но озабоченный проблемами другого человека, либо он больше не друг и не лучший, а его зубы — хитрая стратегия. Сомнение допустимо. Домосед, человек хрупкого здоровья все-таки прилетает в Москву — с острой зубной болью, — хотя никто его об этом не просил, я так уж точно. Женщина — энергичная, опытная, очень хорошо информированная — остается в Соединенных Штатах. А ведь Марин лучше других умеет находить скрытые мотивы и тайные пружины преступлений, связанных с деньгами, нефтью или политикой.

Джинн выпущен из бутылки, вопросы множатся. В том числе о Льве. Почему этот человек высадил дверь, чтобы вернуться в мою жизнь? В конце концов, Лев Николаевич достаточно умен, уж точно не глупее любого среднего индивидуума. Ни одно заурядное и увядшее сердце не кидается дважды в одну и ту же любовную реку. Так что же заставляет Льва провожать меня до такси и проверять, хорошо ли я спрятала ноутбук, телефон и все остальные гаджеты?

Загруженный антибиотиками Жан спит и по-прежнему храпит. Дождь прекратился. Мое белье скоро высохнет, чемодан по-прежнему открыт, гранат очищен и съеден. Я пытаюсь мысленно отрешиться и взлететь над городом. Хочу сориентироваться, но не могу, теряюсь, затыкаю уши, чтобы не слышать шума. Мной овладевают досада и раздражение. Может, обратиться к русской медицине? Я смотрю на спящего Жана, слушаю, как он говорит — в те редкие минуты, когда приходит в себя, — и заключаю, что здешние успокоительные и болеутоляющие на редкость эффективны. Жаль, у меня нет сбережений, я бы не задумываясь вложила их в российскую фармацевтическую промышленность. Я перевожу взгляд на упаковки с лекарствами, стоящие на ночном столике рядом с кроватью Жана, и пытаюсь убедить себя, что эти таблетки, пилюли и порошки способны излечить сомнения, усталость, горечь и страхи иностранных туристов.

Еще проблемы

Многие люди знают. Могут и хотят все объяснить. Могут и хотят все объяснить мне. Беда в том, что я не хочу их слушать. У меня на то свои причины, множество причин, их так же много, как осенних листьев — желтых, оранжевых, красных, — облетающих с деревьев от легкого дуновения ветерка.

На свете живут адвокаты, посредники, наблюдатели, специалисты, партнеры и консьержки, которые все знают и являются кладезем информации. Пусть оставят ее при себе, сядут сверху и высиживают. В чем истина? Ее не существует. Печальная истина заключается в том, что истины не существует, а если и существует, то одна единственная — деньги. На кон поставлены миллиарды, поэтому любые доводы хороши и пребудут таковыми. Но не станем забывать о комизме ситуации: сегодня, дамы и господа, вашему вниманию предложена пьеса, где все действующие лица и исполнители — воры, заявляющие, что их грабят.