Газета Завтра 464 (42 2002) - Газета Завтра Газета

Перечитывая "Привычное дело", приходишь к пониманию того, что иногда вроде бы праведный бунт и является самым главным поражением человека. И не бунт это вовсе, а отказ от борьбы дальнейшей, уход из стана сопротивления. Об этой борьбе против русского крестьянства, начатой в двадцатые годы, прошедшей через "великий перелом", через хрущевскую кампанию налогообложения и ликвидации приусадебных участков, через брежневскую вредоносную идею неперспективных деревень, борьбе без всяких оттепелей и потеплений, неутомимой семидесятилетней борьбе, закончившейся безусловным поражением крестьянства уже в наше время, в годы перестройки, окончательно опустошившей деревню русскую, может быть, наиболее полно, художественно емко сказано в "Привычном деле". Сказано раз и навсегда. Может быть, главной причиной поражения — и стал бунт молодых, борьба за свои личные права. Кто уцелел, тот и ушел в город. Так с рабством ли народным долгие десятилетия власти соприкасались, или же с могучим многотерпеливым мужицким сопротивлением, питаемым самой землей, которая так надеялась на русского мужика... Не выдюжил, взбунтовался и уехал из деревни.

И стало "ветрено, так ветрено на опустелой земле. Уже поредели, стали прозрачнее расцвеченные умирающей листвой леса, гулкие прогалины стали шире, затихло птичье многоголосье" . Что происходит дальше с обескрестьянинным крестьянином? К чему приводит дальше его бунт, оказывающийся капитуляцией. Приглядимся повнимательнее к другому любимому беловскому герою-горожанину в первом поколении Косте Зорину.

Чему служит его смирение, когда Костя, десятижды униженный на работе, в милиции, изгнанный из дома женой, размышляет: "Завтра получка. Надо купить Тоньке обещанный гэдээровский плащ... Кажется, у нее сорок четвертый. Или сорок шестой?.. Что главное? Все главное. Ничего, еще поскрипим"...

Как видите, все то же привычное дело. Все то же — везде жизнь. Что же мешает нам относиться к Косте с такой симпатией, какую мы испытываем к Ивану Африкановичу? Его запои? Так и герой "Привычного дела", скажем честно, крепко дружил с "белоголовой". Его подчинение жизненным обстоятельствам? Так и Иван Африканович послушно отдает сено, берется за любую поручаемую работу. В отличие от своего старшего земляка, Костя Зорин — ненадежный герой, без руля и ветрил. Его многочисленные мини-бунты вызывают у читателя даже раздражение. Костя как бы выпрашивает у нас чувство жалости: за чокнутую на эмансипации жену, за вечные беспорядки на стройке, где Костя работает, за претензии к нему бюрократов и чиновников, за его вечно униженное состояние в милиции, перед комиссиями.

Все виноваты, да. Но что же сам Костя? Василий Белов одним из первых обратил внимание на "лишнего человека" в нашем обществе. Когда таких "лишних…" стало большинство, государство и рухнуло при первом же нажиме на него. Не было бы этих "лишних", равнодушных к любому общественному делу людей, никакие Горбачевы с Ельциными не справились бы с живой, могучей страной. В то время, когда эпигоны на все лады перепевали "Привычное дело", раздирая по клочкам органичные беловские идеи, сам художник шел к новым проблемам, новым характерам.

Кто он — этот инженер-неудачник тридцати четырех лет Костя Зорин, собрат Вампиловского Зилова и других героев "прозы сорокалетних"? Сравните параллель: игра с ружьем Зилова и игра с ружьем Кости Зорина в рассказе "Чок-получок". Сразу вспоминаются ставшие уже классическими строчки Анатолия Передреева: "И города из нас не получилось, и навсегда утрачено село" . Он весь — в промежутке. Ему и смиряться — не для чего. И бунтовать дальше — не из-за чего. Даже когда он пробует восставать против мертвящих порядков, всерьез Костю никто не воспринимает — от жены до начальника стройуправления Кузнецова, который берет заявление Зорина об уходе с работы и рвет, ни о чем не спрашивая. "Зорину хочется возмутиться, но у него ничего из этого не выходит" . Подавленность доброго и умного Кости Зорина, на мой взгляд, принципиально иная, чем смирение Ивана Африкановича.

Смирение — во имя идеи крестьянства, во имя земли. Смирение как неучастие в общественной лжи.

Подавленность Кости — это неверие во что бы то ни было. Это — бунтарь у разбитого корыта. Он прошел свой бунт отказа от деревни, "освободился", и в этой мелкой "освобожденности" не знает и не видит своего дела. Промежуточность, случайность — стали его постоянным состоянием. Утверждение себя происходит в постоянной изнуряющей борьбе между мужем и женой.

Проблема семьи вообще стала одной из важнейших в творчестве Василия Белова. Проблема освобождения от семьи. Распада семьи. Исчезновения лада из жизни человека. Очевидно, все творчество Василия Белова можно было издать под этим коротким заголовком: "Лад". И — борьба с ним, с неисчезающим стремлением в народе к его восстановлению. Писателю близок именно народный взгляд на мир. Народная психология, народные понятия о красоте. Ненависть к стандарту во всем. Разнообразие не мешает, а помогает единству, — вот одна из осевых мыслей книги. Чем разнообразнее, тем лучше, чем больше обычаев, тем крепче и интереснее все.

Присмотритесь к своей квартире. Как однообразна мебель, как стандартизирован весь ваш нынешний уклад.

Присмотритесь к природе. Даже из окна городского дома. Насколько неповторим каждый ее миг.

Об этом богатом разнообразном мире читаем мы в рассказах о всякой живности. Впрочем, рассказы вновь о попытках обрести лад. Человека с природой. Через живность, окружающую его. Вспомним еще давний, из "Привычного дела", разговор Ивана Африкановича с лошадью: "Парме-ен? Это где у меня Парменко-то? А вот он, Парменко. Замерз? Замерз, парень, замерз... Вот, нутко мы домой поедем".

Еще не успев внутренне отъединиться от крестьянства, выйдя из него, Василий Белов стал изобразителем внутренней жизни своего народа. Он как крестьянин чувствует окружающую землю. Его образность — это образность щедрого народного языка. Этот тот момент, "когда крестьяне пишут о себе сами" . Чувство родной почвы и мешает писателю воспринимать сегодняшнее люмпенство. Он отторгает все, что разрушает крестьянский лад. Критикам бы анализировать внимательно такую сильную реакцию отторжения. Наверняка не умственную, не головную, а органичную, вырастающую из самого народного быта. Неприятие, к примеру, всем нам знакомой и надоевшей поп-музыки, программ телевидения, нынешней моды и тому подобное мы переносим на ворчливую субъективность конкретного стареющего писателя. И не делаем никаких выводов. Свойство данной индивидуальности, и только. А перенеси мы это неприятие на отторжение внедряемых перемен народным бытом, мы должны говорить о столкновении разных этнических взглядов, о подавлении одной культуры другой. Сразу возникает масса сложнейших проблем. Зачем нам это? Проскользим мимо. А "колотиловка" тем временем мягко колотит по темени.

Взгляд писателя — это взгляд коренного народа изнутри коренного своего уклада. "Уходящая натура" — скажете мне. Так и давайте разбираться, что и почему от нас навсегда уходит, к чему дом становимся. Зачем писатель нам и вся литература, если мы слушать ясно сказанное — не умеем.

Была же когда-то Древняя Греция, и есть нынешние греки, совсем иной народ. И в итальянцах мы не видим наследников Древнего Рима. Может быть, пора сказать горькую правду, что и в нашем нынешнем состоянии мы уже окончательно стали — другим народом. На той же, но достаточно изгаженной территории, с тем же, но еще более изгаженным языком, мы уже потеряли почти все качества коренного народа, стали кочевниками, мы глухи к своему национальному бытию, мы не думаем о доме своем. Может быть, это неизбежно, а то и необходимо? Иначе мы бы оставались со своими общинными взглядами на одном и том же примитивном домостроевском уровне? Но так ли он был примитивен?

Может быть, правы, безудержно правы разрушители вчерашние, сегодняшние и будущие, прокладывающие себе путь через развалины крестьянского бытия прямиком к зияющим вершинам безудержного прогресса технологической цивилизации? Может быть, органическая сущность человека с его природным укладом пришла в противоречие с "техноцентрическим" развитием мира? Может быть, устойчивость крестьянской цивилизации в России и служила главным препятствием на пути к мировому прогрессу, к тотальной глобализации? Но почему тогда все умные люди на планете стараются бороться с глобализацией, чувствуя дальнейшее вымирание общества? Почему на том же самом Западе в каждой стране существует своя национальная элита, и она делает все, чтобы сохранить свое коренное крестьянство, мощно дотирует свое сельское хозяйство? Почему японцы уверяют, что их нынешнее лидерство в этом самом технологическом мире связано с тем, что они удачно соединили неразрушенное общинное мышление своего народа с передовой машинной технологией. И — чудо, западный индивидуализм — на глазах у всех — отступил перед общинным, патриархальным японским, а теперь еще и южнокорейским, тайваньским, сингапурским укладом жизни. Спросим мы: почему не перед русским? Спросим с самих себя, ни с кого другого. Так нужны ли нам для нашего выздоровления, для нашего уже постсоветского рывка в будущее — наши традиционные ценности? Неужели на самом деле "иного не дано", как утверждают наши прогрессисты, и отказ от былого народного уклада приведет к максимальному сближению с западным образцом?