Мегрэ и Клошар - Жорж Сименон

— На борту судна не так-то легко что-то утаить.

— Как вы думаете, одобрял ли он этот брак?

— Меня тут не было…

— И вы тоже считаете, что как-то вечером он упал в воду со сходней, потому что был пьян?

— Знаете, такое случается частенько. Немало моряков погибли именно таким образом.

Было слышно, как в каюте горячо спорили по-фламандски, при этом голос Аннеке о чем-то умолял, а её мужа звучал гневно. Не угрожал ли он снова, что и не подумает поехать с комиссаром?

В конечном счете верх взяла она, ибо Жеф все же появился на палубе с ещё влажными, тщательно причесанными волосами. Его белая рубашка хорошо оттеняла загар, а почти новый голубой костюм, галстук в полоску, черные полуботинки создавали впечатление, будто он собрался на воскресную мессу.

Он перебросился несколькими фразами по-фламандски с братом, не глядя на Мегрэ, сошел на берег, подошел к черной автомашине и остановился возле нее.

Комиссар открыл дверцу; Невё наблюдал за ними с нескрываемым удивлением.

— Мы куда, патрон?

— На набережную Орфевр.

Уже стемнело, когда они добрались до места назначения; проносились то деревья, то домишки какой-то деревни, пока они не добрались до серых улочек Большого Парижа.

Мегрэ за все это время не проронил ни слова, дымил трубкой, забившись в угол. Жеф Ван Хутте тоже держал рот на замке, так что Невё, немало удивленный столь непривычной тишиной, прикидывал так и сяк в уме, что же могло произойти на барже.

В конце концов он не выдержал и рискнул спросить:

— Все прошло удачно, патрон?

Не получив ответа, он тоже умолк и сосредоточился на своих функциях водителя.

Во двор Уголовной полиции они въехали уже в восемь часов вечера. Свет горел всего в нескольких окнах здания, но старина Жозеф был все ещё на посту.

В комнате инспекторов сидели только три-четыре человека, в том числе Лапуэнт, который что-то печатал на машинке.

— Организуй, чтобы принесли сандвичи и пива.

— На скольких человек?

— На двоих. Нет, на троих, так ты, возможно, мне понадобишься. Ты ведь свободен сейчас?

— Да, патрон.

В кабинете Мегрэ речник выглядел ещё более высоким, крупным и худым, чем обычно; черты лица заострились.

— Можете садиться, месье Ван Хутте.

Услышав слово «месье», Жеф насупился, ибо усмотрел в этом какую-то угрозу для себя.

— Сейчас принесут перекусить…

— Когда я смогу увидеть своего консула?

— Завтра утром.

Устроившись за столом, Мегрэ позвонил жене.

— Ужинать не приду… Нет… Возможно, задержусь допоздна.

Его супруга, должно быть, изнывала от желания задать ему множество вопросов, но позволила себе всего только один, зная интерес, который её муж проявил к клошару.

— Он не помер?

— Нет…

Она не стала спрашивать задержал ли он кого-нибудь. Раз он звонил из своего кабинете и собирался провести там часть ночи значит там шел или вот-вот должен был начаться допрос.

— Всего хорошего.

Он, не скрывая досады, взглянул на Жефа.

— Я же просил вас сесть.

Он чувствовал себя как-то неуютно при виде этой громадины, неподвижно застывшей посредине помещения.

— А если мне не хочется? Мое право: хочу стою, хочу сижу, не так ли?

Мегрэ ограничился тем, что вздохнул и стал терпеливо дожидаться гарсона из пивного зала «Дофин», который должен был появиться с минуты на минуту с пивом и сандвичами.

Глава седьмая

Эти ночи на набережной Орфевр, которые в восьми случаях из десяти заканчивались признанием подозреваемых, со временем обрели свои правила, если не традиции, как театральные пьесы, сыгранные не одну сотню раз.

Дежурившие в различных службах инспекторы, едва завидев гарсона из пивного зала «Дофин» с сандвичами и пивом, тут же смекнули, в чем дело: Мегрэ начинал свою знаменитую «вертушку-марафон» или по-другому «песенку-шансонетку».

Более или менее сдерживаемые фламандцем дурное настроение и негодование не помешали ему ни закусить с аппетитом, ни залпом выпить бокал пива, искоса и настороженно поглядывая при этом в сторону Мегрэ.

То ли в порядке вызова комиссару, то ли в знак протеста, но он поглощал пищу нарочито неопрятно, шумно чавкал с открытым ртом, сплевывал, будто с палубы в воду, на пол плохо прожеванные кусочки ветчины.

Мегрэ же, внешне спокойный и благодушный, делал вид, что не замечает этих провокационных выходок и не препятствовал Жефу метаться туда-сюда по кабинету, словно зверю в клетке.

Прав ли был он? Или нет? Зачастую самое трудное при расследовании это ухватить момент, когда можно рискнуть начать крупную игру. Каких-либо установленных правил на этот счет не существует. И сиё не зависит от того или иного элемента дознания. Это всего лишь вопрос интуиции, чутья сыщика.

Ему случалось ввязываться в главный бой, не имея за душой ни одной серьезной улики и добавиться за несколько часов успеха. Иной раз, наоборот, располагая всеми козырями и дюжиной свидетелей в придачу, он был вынужден трудиться в поте лица всю ночь.

Очень важно было также найти соответствующий тон беседы, индивидуальный для каждого допрашиваемого, и сейчас он, заканчивая трапезу и наблюдая за речником, как раз и искал эту страну для взятия верного аккорда.

— Может, велеть принести ещё сандвичей?

— У меня одно желание: поскорее вернуться на баржу, к моей крохе-жене, вот!

В итоге он все равно сдастся — перестанет кружить по комнате и сядет. Стало ясно, что Жеф — это не тот человек, с которым следует вести себя резко, и что к нему надо применить скорее всего метод так называемой «песенки-шансонетки», т. е. незатейливого повторения по нарастающей: начинать помягче, ни а чем не обвиняя, затем добиться признания какого-нибудь незначительного противоречия в показаниях, потом второго, убедить, что он совершил не очень значительную ошибку, и так, мало-помалу, втянуть его в систему зубчатых колес-шестеренок, способных перемолоть любого.

Теперь она остались с глазу на глаз. Мегрэ отослал Лапуэнта с поручением.

— Послушайте, Ван Хутте…

— Да я только и делаю, что часами вас выслушиваю, верно?

— Если это и затянулось, то исключительно из-за того, наверное, что вы не отвечаете откровенно на мои вопросы.

— Так что, сейчас, видимо, начнете третировать меня как лжеца?

— Я не обвиняю вас в том, что вы говорите заведомую неправду, но уверен: что-то вы утаиваете.

— А начни вдруг я расспрашивать вас о жене, детях…

— Понимаю, у вас было трудное детство. Много ли внимания уделяла вам мать?

— Ага, дошел черед и до моей матушки, да? Так знайте: она умерла, когда мне было всего пять лет. И что она была честной и порядочной, воистину святой женщиной, которая, если она смотрит сейчас на меня из небесных высей…

Мегрэ мысленно приказал себе не дергаться, оставаться невозмутимым и продолжил серьезным тоном:

— Вам отец после этого не женился вторично?

— Ну, папаша — это другое дело. Он слишком сильно закладывал…

— В каком возрасте вы начали зарабатывать себе на жизнь?

— Я уже говорил, что нанялся на судно в тринадцать лет.

— У вас есть ещё братья, кроме Хуберта? Или сестра?

— Сестра. И что с того?

— Ничего. Знакомимся…

— Но тогда, чтобы узнать друг друга поближе, я тоже должен был бы кое о чем вас спросить…

— Не возражаю.

— Вы это заявляете, поскольку сидите в собственном кабинете и считаете себя всемогущим.

С самого начала Мегрэ знал, что допрос будет долгим и трудным, потому что Ван Хутте не был умным человеком. Больше всего трудностей неизменно вызывали вот такого рода недотепы, потому что они тупо упрямятся, отказываюсь отвечать, не колеблясь, отрицают то, что утверждали всего час назад, ничуть не смущаются, когда их тыкают носом в явные противоречия в показаниях.

С толковым подозреваемым бывает часто достаточно отыскать брешь в его умозаключениях, в его системе защиты, как все возведенное им здание начинает сразу рушиться.

— Думаю, не ошибусь, сочтя вас работягой…

Жеф метнул искоса полный недоверия взгляд на Мегрэ.

— Два, я всегда много трудился.

— И некоторые хозяева, видать, злоупотребляли вашей доброй волей и молодостью. Однажды вы повстречались с Луисом Виллемсом, таким же выпивохой. как и ваш отец.

Застыв посредине помещения, Жеф смотрел на комиссара как зверь, учуявший опасность, но ещё не понимавший, каким образом на него сейчас нападут.

— Убежден, что не будь Аннеке, вы не остались бы на борту «Зварте Зваан» и быстренько бы поменяли судно.

— Мадам Виллемс тоже была славная женщина.

— Наверняка, не такой чванливой и надменной, как её муж…

— А кто вам сказал, что он был задавакой?

— А что, разве не так?

— Он был «боссом», хозяином и желал, чтобы все это знали.