Девять - Анджей Стасюк

А Болек и Пакер сидели в бумере и пили пиво. Слева от них на первом этаже дома с облупленной штукатуркой был магазинчик. Справа стоял такой же дом. Серый двор, ребенок бил мячом по утрамбованной земле и пытался попасть в железное кольцо, прибитое к дереву. Вышли еще двое детей, и он бросил им мяч. У одного была забинтована рука. Они еще немного покидали мяч, но все как-то мимо, и стали гонять его по двору. Остальные дома на улице были двухэтажные. На некоторых виднелись следы от пуль. На подоконниках стояли банки с едой. Кто-то вошел в магазинчик и сразу вышел. Старушка с палочкой несла в сетке несколько бутылок. Голубело небо. Перспективу улицы замыкала железнодорожная насыпь.

Бумер медленно тронулся с места. Его черная крыша блестела на солнце. Из окна над магазином на них смотрела сорокалетняя, сильно накрашенная женщина в халате, она курила и сейчас как раз делала затяжку. У нее были красные ногти, ее звали Божена. Она повернулась и что-то крикнула в глубь квартиры. На первом этаже в доме напротив парень и девушка смотрели «Львиное Сердце» с Чаком Норрисом, лежа на диване из кожзаменителя. Парень сунул руку девушке под платье.

Автомобиль свернул влево. Узкая гаревая дорожка вела через сосновый лесок. Проехали зеленый лоскут озимых. Снова пошли дома: одноэтажные домишки, сварганенные из кирпича, асбестовых плит и тростниковых матов, оштукатуренные и побеленные известкой. Мужчина во дворе рубил дрова. Его сын копал грядку. Мать на кухне пекла пироги.

Бумер повернул направо, где начинался асфальт, постоял, пропуская автобус. Двери в костел были открыты. По лестнице поднималась девочка с букетом белых цветов. Ее фигурка исчезла в глубине здания, как в темной воде. На проезжей части лежала кошка – плоская и высохшая. Около киоска дымилась урна. Мальчик на велосипеде подъехал к киоску и, не слезая, попросил пачку «клубных». Было тихо и безветренно. Голые тополя бросали на асфальт сложную тень. Они уже начинали цвести. Воздух пах мягко и одуряюще.

Пакер открыл еще одно пиво и подал Болеку. Себе открыл тоже. Они проехали мимо запущенной виллы с колоннами и крыльцом. На дворе кто-то копался в красной «заставе»,[48] но невозможно было понять кто, мужчина или женщина, – открытый капот заслонял фигуру. Из трубы маленькой пекарни поднимался дым. На месте бывшего стадиона стоял недостроенный дом. Женщина в розовом свитере, чтобы сократить себе путь, шла через заросли кустов. Шла, курила и разговаривала сама с собой. Ее высокие тонкие каблуки увязали в земле. По встречной ехала зеленая «лагуна» с компакт-диском у зеркала заднего вида. За ней колыхался оранжевый «КамАЗ», груженный щебнем. Молодые березки стояли в золотистом облаке. Двое малолеток развлекались с презервативом. Надували и выпускали воздух. Потом снова надували и снова выпускали его с визгливым попердыванием.

Бумер катился тяжело и чувственно. Впереди опять были железнодорожные пути. Серебряная бритва рельсов лежала на высокой насыпи. Было так светло, что они не могли разглядеть, какой свет горит на семафоре. Коричневый лес вдали расступался, словно его перерезали ножом. Они вспоминали времена, когда в ту сторону ездили дрезины с кузовами старых «варшав», а шпалы были еще деревянные и от них несло динамитом, ссаками и смазочным маслом. Из фирменных поездов дальнего следования официанты выкидывали мешки с мусором. Те лопались, а содержимое разлеталось вдоль путей. Там были женские прокладки, стекло, всякая дрянь, ничего интересного, правда, иногда попадались банки от кока-колы и пустые пачки от заграничного курева. А раз нашли пиковую даму из порно-колоды. На карте была раскоряченная баба. Они стали искать в том же направлении и нашли бубновую десятку с затейливым треугольником. Ринулись дальше, уже домов стало не видно, но собрать комплект, пригодный хоть для какой-нибудь игры, им так и не удалось. Шарили во рву, обыскивали кусты, шли между рельсами, возвращались обратно, чтобы осмотреть склоны насыпи. Была осень. Травы тускнели и жухли, приобретая цвет загорелой кожи. Потом они заметили еще бубнового валета с причудливым узором. Вертели карту так и сяк и не могли понять, где у нее верх, а где низ. Бумажки, бутылки, банки возбуждали мимолетную надежду. Скорый согнал их с рельсов. Короля треф нашли на тропинке, бегущей по краю канавы. Картинка была четкая, но непонятная. Спускались сумерки. От земли исходил октябрьский холод. А им было жарко. Молча перелетали они, как воробьи, от одной бумажки к другой. У Болека было уже три карты, а у Пакера только одна. Они сжимали их в руках, оставляя на потом, потому что быстро темнело, а надежда еще не угасла, – слишком велико было желание. Только изредка они бросали на карты короткие взгляды, точно на шпаргалки. Потом пустились чуть ли не бегом, зигзагами: рельсы, насыпь, канава, тропинка и обратно. Пакер нашел половинку трефового туза – там была оторванная по пояс блондинка с закрытыми глазами и открытым ртом. Кто-то с ними играл, потому что теперь им попадались все более мелкие обрывки, четвертушки, вырванные из контекста фигурки или изображения непонятно кем производимых действий. Ночь бежала за ними по пятам, и они больше не показывали друг другу свои находки. Запихивали их в карманы и неслись, чесали все быстрей, все дальше. Оба взмокли. И стали в конце концов подбирать без разбора все, что белело в темноте, все плоское и на ощупь похожее на картон. Они остановились, лишь когда показались огни следующей станции. Возвращались взмыленные, молчаливые. Пальцы в карманах ощупывали добычу.

Теперь они уже выросли и ехали на очень малой скорости, потому что бумер трясло на ухабах, он то и дело задевал брюхом по гравию. С правой стороны показался длинный, покрытый толем барак. Из нескольких труб шел дым. В десяти однокомнатных квартирах текла жизнь. Их обитатели сидели на кушетках и смотрели телевизор. Женщины приоткрывали двери, и оттуда текли запахи кухни. Некоторые жильцы что-то мастерили в тесных клетках своих двориков, огороженных металлической сеткой. Чинили мотороллеры или машины, которым уже не суждено было тронуться с места. Между курятниками торчали старые пожелтевшие холодильники. Что-то туда еще клали, какие-то вещи, давно не нужные и позабытые, или те, которыми редко пользовались. Здесь ничего не выбрасывали, вдруг понадобится, тогда они всегда под рукой. На спутниковой антенне сидела ворона.

– Наверняка все еще кроликов разводят.

– А что, кролик – хорошая вещь, – отозвался Пакер. – Только я не любил, когда старый их забивал. Привыкаешь к ним, а тут праздник, за уши, и нет его.

– Остановимся? – спросил Болек.

– А на кой? Я здесь уже никого не знаю. Все новые.

– От старых недалеко ушли.

– Бейрут, Болька. Это Бейрут.

– Обоссать и поджечь.

– Да брось ты. Родимый дом хочешь поджечь, – сказал Пакер и потянулся за пивом.

– Для тебя еще работенка будет, – сказал Болек.

– Главное, чтоб не слишком тяжелая, – сказал Пакер, и они покатили в сторону города.

– Сейчас выйдет, – сказал Яцек и стрельнул окурком.

Они сидели на лавочке. Смотрели на самый длинный в городе дом. Похожий на дырявую стену или муляж крутого обрыва. Никто здесь не обращал на них внимания, они были маленькие, незаметные. В такое время всем не до чего, все торопятся поесть или найти что поесть. Лишь детей это не заботит. Они выделывали на роликах и досках разные фигуры и пируэты, подражая черным братьям из-за океана. Веснушчатые, розовые, толстощекие, в широких штанах и трениках, они шастали по лабиринту двора, расписанного граффити «Harlem», «Bronx» и «Люська-минетчица».

– Говорит, нельзя, мать там у нее, – сказал Яцек, снова закуривая.

Пластиковые ролики грохотали по бетону. Эхо усиливало этот звук. Казалось, кругом стреляют. Наверное, в этом, и был кайф. Один такой голец проехал задом, чуть ли им не по ногам. Согнувшись, он проскочил под рамой ворот, на которых выбивали ковры, обогнул песочницу и пропал.

– Видал? Они ездят по кругу, – сказал Яцек. – До упаду. Потом встают и все сначала.

– Ну и что? – спросил Павел.

– Ничего. Они не ездят прямо. Когда-то, кажется, ездили прямо. А эти кругами.

– А куда им, по-твоему, ехать?

– Вот именно, – заметил Яцек, и тут они увидели ее.

Она шла в их сторону в зеленой армейской куртке с пакетом в руке. Подошла, остановилась перед Яцеком и показала пакет:

– Все только самое лучшее. Идемте к моей подруге.

Снова он наблюдал за быстрыми движениями кухонного ножа. Острие стучало по доске. Кружочки лука-порея рассыпались на тонкие колечки и смешивались с ломтиками моркови и брусочками сельдерея. Время от времени она отодвигала образовавшуюся горку вбок, ритм прерывался, и грудь под черной блузкой переставала прыгать.

– А мяса какого-нибудь нет? – спросил Павел.

– Нет. У мамы есть в морозилке, но у нее все рассчитано.