Всем штормам назло - Владимир Врубель

«Несмотря на все усилия над собой, бывают минуты, когда я ослабеваю и теряю всякое мужество, — писала Екатерина Ивановна сестре. — Однажды, например, нам пришлось переправляться вплавь через глубокую и быструю реку. Разразилась гроза, молния ослепляла нас, а сильные раскаты грома, которые эхо повторяло со всех сторон, отражаясь в горах Яблоневого хребта, пугали лошадей. Дождь лил как из ведра. Ледяная вода текла без удержу по лицу, по рукам, по ногам. Тропинка, по которой мы пробирались, была, кажется, опаснее всех других. Мы проезжали по горным плоскостям, то через ледники, где вязли в снегу, то спускались с крутых скал по голым, почти отвесным обрывам и пробирались по узким скользким дорожкам, загроможденным громадными каменными глыбами. Напуганная, иззябшая, с нетерпением ожидала я той минуты, когда, наконец, нам можно будет остановиться. На мое несчастье прошло немало времени, пока нашли место для отдыха. Оно оказалось под сводом скал, нависших над углублением. Наскоро устроили там палатку, и эта жалкая яма показалась мне раем, когда перед огнем я могла, наконец, просушить одежду и хоть немного обогреться».

Екатерина Ивановна была беременна, беременность проходила тяжело, при скудном выборе еды она почти ничего не могла есть. Но в течение всего каторжного пути ни разу не произнесла слова жалобы, ни разу первой не предложила сделать привал. Бывалые сибирские казаки поражались ее терпению и мужеству. Один лишь муж знал, каких физических и духовных усилий ей это стоило. С болью в сердце наблюдал он, как любимая Катя таяла на глазах.

За 23 дня проехали более тысячи верст. Лошади еле передвигали ноги, некоторые из них погибли в пути, измучились казаки и привычные к невзгодам проводники-якуты. В конце пути, в десяти верстах от Охотска, силы оставили молодую женщину, она потеряла сознание. У Екатерины случился выкидыш, последние версты муж с казаками бережно несли ее, полуживую, на носилках.

Однако очень скоро молодой организм поправился. Едва придя в себя после впечатляющего свадебного путешествия, Екатерина Ивановна принялась помогать мужу в подготовке к переезду в Петровское зимовье, основанное Невельским перед поездкой в Петербург. Располагалось оно в низовьях Амура на берегу залива Счастья — название, которое можно воспринимать только с горькой иронией после всего, что предстояло испытать там Невельским. Зимовье состояло из трех домиков для офицеров и казармы, где размещался крошечный гарнизон из 30 матросов. Были там еще баня и две гиляцкие юрты, используемые в качестве склада. Рассчитывать на помощь со стороны не приходилось, все нужное следовало везти с собой. Геннадий Иванович собирался оставить жену в Аяне.

Прошел слух, к счастью, оказавшийся ложным, что всех русских в Петровском вырезали аборигены. Появился он, вероятно, из-за того, что не было никаких сведений о транспорте «Охотск», оставленном для охраны зимовщиков в Петровском. Услышав план мужа оставить ее в Аяне, Екатерина Ивановна возмутилась и заявила, что поедет вместе с ним. Геннадий Иванович снова, как и в первые дни их брака, после нескольких часов горячих споров сдался.

Погрузив имущество на транспорт «Байкал», отправились в порт Аян, где завершили все приготовления, погрузили основной состав экспедиции, включая семьи матросов и казаков, на барк «Шелехов». В сопровождении «Байкала» барк, там же плыли и Екатерина с мужем, вышел в Охотское море с его грязно-зеленой водой и мрачными берегами.

На подходе к заливу Счастья «Шелехов» наскочил на камни, обшивка не выдержала, и вода хлынула во внутренние помещения. Судно стало быстро погружаться. Команда и пассажиры выскочили на палубу, успев захватить с собой лишь самое ценное. К счастью, парусник находился недалеко от берега, и командир посадил его на мель. Палубу залило водой. Кричали дети, плакали испуганные женщины. Все понимали, что свежий ветер, который мог налететь в любую минуту, превратит это убежище в братскую могилу. Воды Охотского моря не располагали к купанию даже летом. Поднялась паника. Невельская переходила от одной группы пассажиров к другой, стараясь успокоить людей. Но ее мужество и выдержка впечатления на них в тот момент не произвели. Это уже потом, когда вспоминали о случившемся несчастье, восхищались поведением Екатерины Ивановны. Тогда же ее никто не слушал и не обращал на неё внимания.

В довершение всего туман сгустился, молочная пелена скрыла все вокруг. Положение людей стало отчаянным. Екатерина сама с трудом скрывала охвативший ее страх: она не только впервые оказалась на судне, но и вообще первый раз увидела море лишь в Охотске. На выручку пришли шлюпки с «Байкала», сидевшего на мели. Превозмогая свой ужас, Невельская отказывалась сесть в первую шлюпку, настаивая, чтобы сначала посадили других женщин. «Забирайте этих несчастных. Им страшно, а я знаю, что бояться нечего. Я подожду», — кричала она. Однако муж и офицеры без церемоний потащили ее в шлюпку, на ходу объясняя, что ее геройство неуместно и только отнимает время, которое может стоить кому-нибудь жизни.

Невельской занимался спасением людей и сошел с барка последним, вместе с капитаном. С большими трудностями сняли с мели транспорт «Байкал» и на нем пришли в Петровское. Стояло холодное сырое лето. Сыпал мелкий дождь — «бус». Раскисшая земля огромными комьями налипала на ноги. На берегу под ногами звенела галька. С моря дул пронзительный ветер, поднимавший водяную пыль, громко шумели волны. Близко к домам подступал редкий чахлый лес и кустарник. За питьевой водой нужно было далеко ходить. В долинах близлежащих ручьев — полчища комаров. Геннадий Иванович Невельской, хороший моряк, но довольно непрактичный человек на берегу, место для зимовья он выбрал далеко не лучшее — длинную косу, выдающуюся в море.

Своей сестре Екатерина Ивановна, описывая прибытие в Петровское, писала: «На мне лежит трудная обязанность всех кормить. Иногда это целая задача. Сколько вещей нам недостает…» На первых порах Невельских пригласил к себе жить штурманский офицер Дмитрий Иванович Орлов, занимавший с женой и дочерью маленький домик. В середине октября Невельские перебрались в другой, вновь выстроенный дом. В упомянутом выше письме Екатерина Ивановна писала: «Сердце сжалось, когда я вошла в убогое жилище, где я должна прожить столько месяцев, я упала духом и залилась горючими слезами…» Она еще не знала, что это будут не месяцы, а годы.

Даже спустя 20 лет, когда, по сравнению с описываемым периодом, русские посты превратились в поселки, старший врач корвета «Варяг» Владимир Сергеевич Кудрин охарактеризует их в отчете: «Трудно вообразить себе что-нибудь унылее и мрачнее…»