Бриллианты и булыжники - Борис Николаевич Ширяев

жизньКакого-то прохвоста и забулдыги,Нагоняя на душу тоску и страх.Черный человек,Черный, черный……Ночь морозная.Тих покой перекрестка.Я один у окошка.Ни гостя, ни друга не жду.Вся равнина покрытаСыпучей мягкой известкойИ деревья, как всадники,Съехались в нашем саду.Где-то плачетНочная зловещая птица,Деревянные всадникиСеют копытливый стук.Вот опять этот черныйНа кресло ко мне садится……Черный человек!Ты прескверный гость.Эта слава давноПро тебя разносится!Я взбешен, разъяренИ летит моя тростьПрямо к морде егоВ переносицу.

Совесть неугасима в человеческой душе. Она тоже дар Божий. Она – предостережение от наползающего на сердце зла. Глубоко грешный в своей земной жизни, Сергей Александрович Есенин, не устоявший в ней против окружавших его суетных соблазнов, вопреки их тлетворному влиянию сохранил совесть, эту последнюю искру Божию в своей душе, сохранил ее вместе со своей искренней и глубокой верой в «Светлого Спаса и Пречистую Матерь Его».

Именно в силу этой сохранности веры в глубинах своей загаженной извне души он молит в своих предсмертных стихах:

Чтоб за все грехи мои тяжкие,За неверие в БлагодатьПоложили меня в русской рубашкеПод иконами умирать.

Господь не даровал ему такой христианской кончины. Страшною, постыдною смертью закончил свой жизненный путь последний поэт крестьянской Руси, последний василек на скошенной ржаной ниве.

Сергей Есенин не только происходил из крестьянской семьи Рязанской губернии, но и был воспитан, выращен в крестьянской семье, в духе и заветах патриархального мужицкого быта. А ведь эта крестьянская патриархальность неразрывна с именем Господним. Отсюда и вся поэзия Есенина, несмотря на ее порою даже кощунственные оттенки, неотделима от имени Христова, от образа Пречистой Матери Его, от облика Скорого Помощника, Спасителя на водах, Николы Милостивого, Николы Угодника, от чисто русских праздников – Радуницы, Покрова… Окружавшая мальчика природа неразрывно ассоциируется в его сердце с религиозными представлениями: спелые гроздья багряной калины кажутся ему святыми язвами на теле Христовом; Заступница Царица Небесная лелеет и охраняет не только детские души, но и скотов, рожденных на крестьянских дворах политые потом посевы и их зеленые всходы, а сам Заступник Святой Руси епископ Мир Ликийских видится ему не в грозном облике воина Христова, победителя еретика Ария, но в нищем виде странника и богомольца за землю русскую, за ее страждущий народ, бродящего но пустынным дорогам, дебрям и весям Святой, нищей, страждущей Руси. Таким рисует его Есенин в своей небольшой поэме «Микола». Именно Микола, а не Никола и не Николай.

В шапке облачного скола,В лапоточках, словно тень.Ходит Милостник МиколаМимо сел и деревень.На плечах его котомка,Стягловица в две тесьмы,Он идет, поет негромкоИорданские псалмы.Злые скорби, злое горе,Даль холодная впила,Загораются, как зори,В синем небе купола.Наклонивши лик свой кроткий,Дремлет ряд плакучих ив,И, как шелковые четки,Веток бисерный извив.Ходит ласковый угодник,Пот елейный льет с лица.– Ой ты, лес мой хороводник,Прибаюкай пришлеца!Ходит странник по дорогам,Где зовут его в беде,И с земли гуторит с БогомВ белой туче-бороде.Говорит Господь с Престола,Приоткрыв окно за рай:– О мой верный раб Микола,Обойди ты русский край.Защити там в черных бедахСкорбью вытерзанный люд,Помолись с ним о победахИ за нищий их уют.Ходит странник по трактирам,Говорит, завидя сход:– Я пришел к вам, братья, с миром,Исцелить печаль забот.Ваши души к подорожьюТянет с посохом сума.Собирайте милость БожьюСпелой рожью в закрома.На престоле светит зорчеВ алых ризах кроткий Спас…– Миколае Чудотворче,Помолись ему за нас.

Мог ли утративший веру в Пречистого Спаса и первого, превыше всех излюбленного им, Чудотворца написать эти строки? Ответ ясен. Конечно, не мог. Он не получил бы от Господа того вдохновенного песенного дара, которым, несомненно, обладал беспутный и грешный скиталец по жизненным тропам Сергей Есенин. Учтем и то, что Есенин был в то время действительным владельцем сердец нескольких новых, выраставших на Руси поколений, не знавших, правда, великих истин христианства, но вместе с тем свободных от растлевающих влияний позитивизма и либерализма, растливших ум и душу предшествовавших им поколений русской интеллигенции XIX века. О силе господства Есенина в сердцах русской молодежи достаточно свидетельствует такой факт: после его трагической смерти по всей России стали стихийно возникать группы «невест Есенина» – девушек, обрекавших себя на самоубийство, которое они обычно совершали под тенью березок – дерева, посвященного Есенину, русского дерева, как бы олицетворявшего собою его нежную, душистую поэзию. Это была глубоко трагичная эпидемия самоубийств, свидетельствовавшая о глубоком кризисе, поразившем наполненные чуждым содержанием души русской молодежи. Но вера, хотя бы и подсознательно, всё же жила в этих опустошенных душах и она прорвалась в негодующем стихотворении того же Есенина, поднявшего свой голос за оскорбленного скотоподобным версификатором Демьяном Бедным Христа, напечатавшего свое кощунственное произведение «Евангелие от Демьяна». Приводим сокращенно выдержки из этого письма Есенина, конечно, не напечатанного ни в одном коммунистическом журнале, однако, с необычайной быстротой распространенного в рукописях по всей России и получившего созвучие в миллионах сердец:

Я часто думаю: за что Его казнили?За то, что Он пожертвовал своею головой,За то, что Он, субботы враг и всякой гнили,Отважно поднял голос Свой?За то ли, что в стране проконсула Пилата,Где культом кесаря полны и свет и тень,Он с кучкой рыбаков из бедных деревеньЗа кесарем признал лишь силу злата?За то ли, что себя, на части разрубя,Он к горю каждого был милосерд и чуток,И всех благословлял, мучительно любя,И маленьких детей и грязных проституток.Пусть Будда, Моисей, Конфуций и Христос —Далекий чудный миф, мы это понимаем,Нo ведь нельзя ж, как годовалый пес,На всё и вся захлебываться лаем.Пусть миф Христос, как мифом был Сократ,Пусть не было Христа, как не было Сократа,Что из того?… Но ведь нельзя подрядПлевать на все, что в человеке святоТы испытал, Демьян, всего один арестИ ты кричишь: «Ах, крест мне выпал лютый»!А если бы тебе голгофский дали крест,Иль чашу с едкою цикутой?Хватило б у тебя величья до концаВ последний час по их примеру тожеБлагословлять весь мир под тернием венцаИ о бессмертии учить на емертном ложе!Нет, ты Демьян, Христа не оскорбилТы не задел Его своим пером нималоИуда, был, разбойник был,Тебя лишь только не хватало.Но знаешь ли, Демьян, в «евангельи» твоемЯ не нашел правдивого ответа.В нем много бойких слов, о как их много в немНо слова нет, достойного поэта.…Ты сгустки крови у подножия крестаХватив ноздрей, как разжиревший боров.Ты только хрюкнул на Христа,Демьян Лакеевич Придворов[34].

В годы, последовавшие за трагической смертью Есенина, казалось бы, черный занавес опустился над русской поэзией и замолкли в ней аккорды то покаянной, то обличительной по отношению ко злу, то полные светлой веры в искупление и торжество добра арфы псалмопевца. Бездушные мертвые слова восхваления лживым кумирам рекой полились из-под перьев новых поэтов. Шли ли они от души или, наоборот, от силы, поработившей эту душу, – трудно ответить на