Короли побежденных - Елена Первушина

— Постой, о войне же еще толком и речи нет, а вы тут уже всем скопом умирать собрались?

— Хорошо же вы там, в столице, живете! — вздохнул он. — То-то и оно, что хорошо. Только… — Он покосился на письмо. — Кайри не скажи ничего лишнего. Я предателем не был и не буду. Клялся служить асенам и буду служить, пока не помру. Только суди сам. За пять лет сюда ни одного даже самого паршивого, зеленого новобранца не прислали. Стены скоро по камешку рассыплются. Для здешних тардов наш город — как шлюшкина дырка, здесь только ленивый не бывал. Ходы и выходы они знают лучше нашего. Пушки наши, старые пердуньи… Самое толковое будет — подпихнуть их втихаря неприятелю на манер деревянного коня. На третьем-четвертом выстреле они так пернут — только клочки по закоулочкам полетят. А Его Пресветлое Величество и прочие тузы в столице будто воды в рот набрали. Вот и понимай — то ли они про нас попросту забыли, то ли хотят поражения. А тарды воевать спустя рукава не умеют.

Мы помолчали. Потом я сказал:

— Ты прости, я совершенно не знаю, что тебе ответить. Я могу только рассказать обо всем, что увидел, отцу Кайрен. Не знаю, правда, будет ли от этого толк.

— А ты думаешь, он не знает? — засмеялся Лейв. — Для того, чтобы о таком думать, у нас король есть. А господин Дирмед — золотой старик, жаль, что я ему столько горя принес. Ведь благодаря ему я тут как сыр в масле катаюсь.

— Мгм? — Я вторично потерял дар речи.

— А кому ж еще? Он меня в Храме Правосудия от казни спас. Наверное, Кайри упросила. А теперь, говоришь, я ей помочь могу? Ладно, только пойдем отсюда на воздух. Жизнь у нас тут скучная, народ любопытный, неровен час заглянет кто. А там я хоть покурю. Не слишком-то легко все это рассказывать.

Мы устроились на равелине, над темной спокойной водой, и я впервые увидел, как тарды глотают и выпускают дым. Первую трубку Лейв выкурил в молчании. Затем, не торопясь, ее вычистил, разжег снова и начал:

— Хочешь — верь, хочешь — нет, а на площадь в тот день меня позвал сам Энгус. Послал спозаранку слугу с письмом. Представляешь, что я подумал? А не идти нельзя. Все равно что расписаться — да, мол, прелюбодействовал. Знаком я с ним не был, но в лицо знал. В одном городе живем, а велик ли город?

— А он знал… кем ты ему приходишься?

— Нет. — Лейв покачал головой. — Если и знал, то виду не подал. Мы в тот раз совсем не о том говорили.

— О чем же?

— Ну, разговором это трудно было назвать. Он мне бросил сквозь зубы что-то вроде «А, явился, хорошо. Слушай и запомни. Скажешь отцу — если он не порвет со своими дружками, это письмо попадет в руки королю». И показал письмо. Он держал свиток так, чтобы я мог прочесть только конец. Он… требовал от короля, чтобы нас с отцом объявили здесь вне закона. Требовал именем своего Дома. Не знаю, сможешь ты понять, что это было для меня. Там, в Баркхеймс, за нами осталась тяжба. Приданое моей матери. Когда она умерла, ее родичи потребовали все назад. А отцу тогда не везло, это были единственные деньги у нас в запасе. Нам не хватило свидетелей. Был судебный поединок. Отец проиграл. Они забрали все, а мы уехали сюда. Пытались тут торговать, а люди Ивэйна нас разорили. Лениво, походя, будто жука прихлопнули. Но мы снова выкрутились. И теперь вот опять все сначала. Я потребовал, чтоб он показал письмо. А он скривился и бросил презрительно: «Я уже сказал, что ты должен сделать, больше тебе ничего знать не нужно». Я схватил его за руку, а он вытащил рапиру, а дальше…

Мне стало смешно, хотя смеяться было нельзя. Но до чего ж мы все друг на друга похожи! Те же страхи, тот же беспомощный гонор. И сколько слепоты и упрямства нужно для того, чтоб не узнать в самом чужом чужаке себя! Боги, боги мои, как же вы над нами шутите!

— Дальше я знаю, — перебил я Лейва. — Вы подрались, он тебя обезоружил, ты хотел расквасить ему нос. И что потом?

— Не знаю. Хочешь — смейся, хочешь — нет. Он упал и умер. И мой нож оказался у него под лопаткой.

— Нож был точно твой?

— Не знаю. Пойми, я носил его на поясе все время и почти не замечал. А уж там, на площади — мне и вовсе не до него было.

— А что Энгус имел против вас с отцом?

— Не знаю. Наверное, ему не понравилось, что мы еще смеем жить после того, как Ивэйн скупил наши лавки. Да еще и милостыни не просим.

— Но не в этом же он хотел обвинить вас перед королем?

— Ну, повод, чтоб обвинить тарда, в Аврувии всегда найдется!

Больше я в тот вечер ничего не узнал.

Я пересказал солдатам все столичные новости и далеко за полночь был отпущен. Спал здесь же, в казарме. За стеной гуляли Лейв и сегодняшние дозорные — то ли отмечали приезд гостя, то ли разгоняли скуку и подспудный страх.

А за окном бушевала гроза.

Боги, недовольные сотворенным, избивали небо белыми бичами. Небо кричало и рвалось на части. Земля равнодушно молчала, втягивая в себя дождь.

Тило невозможно было согнать с койки, он прижался ко мне и вздрагивал при каждом раскате грома.

Наутро я спросил Лейва, не хочет ли он что-нибудь передать Кайрен. Он покачал головой:

— Не стоит, благодарствуй. Кайри — умница, она всегда все понимает лучше всех. Может быть, кончится война, мы и встретимся, а пока… Без толку все это.

— Ну а твой отец? — осторожно поинтересовался я. Мне до зарезу нужно было побеседовать с господином Хольмом, и только Лейв мог подарить мне предлог.

К счастью, он клюнул и написал короткое письмецо. Так я продвинулся в своих розысках еще на шаг.

И все же возвращался я в скверном настроении. На один вопрос Лейв ответил и тут же подбросил следующий: какую вину знал за его отцом Энгус? Да и война, о которой в Лорике говорили как о деле решенном, стала сильно меня тревожить.

Гулять по окрестностям больше не хотелось, и на обратном пути я ночевал в городках или на хуторах. В Лайе считается делом чести пустить путника в свой дом на ночь, и в трактирах ночуют только самые отпетые злодеи. В двух днях езды от границы о войне уже никто не задумывался. Разговоры за столом вертелись вокруг дождей и молодых всходов.

Кошмары прекратились так же внезапно, как и начались. Словно челюсти моего воображения перемололи наконец что-то очень твердое и ожидали теперь новой пищи.

В Аврувии раскрылись тополиные листья. Пахло так, будто кто-то промазывал клеем тысячи свитков.

Я вернулась домой. После того, что сказал Ивор, моя жизнь в Храме выглядела глупым капризом, а аристократка не имеет права выглядеть глупо. Кузен словно вынул иголку, которая уже год колола мне сердце. Кроме того, после случая с Гвенни жрицы поглядывали на меня искоса. Я нарушила наше молчаливое соглашение не вмешиваться в дела друг друга.