Россия: народ и империя, 1552–1917 - Хоскинг Джеффри

Если ревнители благочестия надеялись через Никона оказать решающее влияние на церковную политику, то жестоко ошиблись. Да, он выполнил некоторые требования их программы, в частности, запретив многогласие и продажу водки в святые дни. Но приоритеты Никона оказались совсем другими, а цели отличались крайней амбициозностью. Ревнители ограничивали свой взгляд на мир Московией и стремились лишь сделать церковь более образованной, морально чистой и близкой к народу. Никон же хотел создать теократию, в которой церковь встанет над государством и возглавит имперскую экуменическую миссию экспансии и спасения. В то время, когда Иван Нерозов, один из вождей ревнителей, выступал против войны с Польшей, опасаясь катастрофических последствий и дальнейшего распространения ереси, Никон приветствовал её как возможность укрепить положение государства и церкви и подталкивал Богдана Хмельницкого к восстанию против поляков во имя православия. Никон поддерживал тесные связи с восточными патриархами и хотел, чтобы русская церковь возглавила православие: ведь после завоевания Константинополя турками те уже не могли выполнять эту роль. Другими словами, Никон совершенно серьёзно воспринял теорию о Москве как «Третьем Риме», считая, что это означает создание единой христианской империи.

Контакты с греческими и украинскими священнослужителями позволили ему осознать различия между русской и византийской церковными службами, которые обсуждались на Стоглавом Соборе. Никон ускорил работу по сверке текстов писаний и исправлению церковных книг с тем, чтобы Россия была готова к экуменической роли, которую должна была, по его замыслу, сыграть на Украине и, возможно, на Балканах. Весной 1653 года Никон выпустил новый псалтырь, а также издал инструкции, требовавшие внесения изменений в некоторые обряды, включая переход на крещение тремя пальцами. С самого начала реформы столкнулись с протестами священников, недовольных как самими изменениями, так и тем, что те вводились не канонически, без церковного собора. Не обращая никакого внимания, Никон упрямо шёл вперёд, уверенный в поддержке царя, и в течение нескольких последующих лет осуществил ряд мер, которые, не имея догматического значения, тем не менее вызвали неприятие верующих, считавших обряды и веру неразрывно связанными друг с другом.

В 1655 году Никон созвал церковный собор и, опираясь на поддержку греческих сторонников, заставил принять обрядовые реформы. Получив одобрение светской власти, он принялся избавляться от противников, отправляя их в ссылку. К этому времени, однако, забеспокоился и Алексей, почувствовавший угрозу собственной власти со стороны патриаршества, тем более представленного такой самоуверенной и амбициозной личностью, как Никон. При назначении Никон заставил царя поклясться, что тот будет повиноваться ему во всём, что касается церковных дел, — вещь для XVII века весьма нераспространённая. В качестве митрополита Новгородского он сопротивлялся подчинению монастырей своего прихода Монастырскому приказу, органу государственной администрации, и боролся против вмешательства светских судов в то, что считал делами, подлежащими церковной юрисдикции. Став патриархом, Никон продолжал следовать той же линии поведения.

Поначалу Алексей уступал, но затем, набравшись опыта и уверенности, начал беспокоиться: ведь если церковь приобретёт слишком большое влияние, то сможет помешать усилиям государства по мобилизации ресурсов страны путём введения новых налогов и раздачи земли дворянам. Не нравился царю и высокомерный тон бывшего «задушенного друга». Своенравие и властность, проявленные Никоном при проведении реформ, подтвердили опасения Алексея и привели к ухудшению отношений царя и патриарха.

Оскорблённый явной холодностью Алексея, Никон в июле 1658 года неожиданно и театрально отказался от сана патриарха, прервав на середине церковную службу. Объявив, что чувствует себя недостойным столь высокого поста, Никон сорвал одеяния патриарха и натянул простую монашескую рясу. Жест показного смирения, конечно, был рассчитан на то, чтобы заставить Алексея пойти на уступки, но вызвал совершенно противоположный эффект. После долгих колебаний и душевных терзаний царь принял его отставку.

Разрыв, конечно, был вызван вовсе не спором по поводу реформ Никона. Алексей проявлял к ним не меньший интерес, чем сам патриарх, так как считал, что такие реформы укрепят положение государства в союзе с церковью. Устранив инициатора реформ, царь сам покровительствовал их проведению. Таким образом, нововведения тесно связывались не только с церковью, но и с государством: роковое развитие.

Церковный Собор 1666–1667 годов, снова проводившийся в присутствии восточных патриархов, не только одобрил текстуальные изменения и обрядовые нововведения, но и предал анафеме всех, кто отказывался принять их. Было также аннулировано решение Стоглавого Собора 1551 года по этому вопросу — поворотное событие не только в церковной политике, ведь Собор 1551 года закрепил идеологию, выраженную митрополитом Макарием. Символично, что Собор 1666 года осудил легенду о «белом клобуке», получившую широкое распространение среди простого народа: согласно этой легенде византийская церковь, предавшая православную веру на Флорентийском Соборе, была наказана тем, что её столица, Константинополь, пала под натиском турок, и миссия защиты христианской веры перешла к русским. Осуждение предания подразумевало отказ от всей концепции «Москва — Третий Рим». Цари никогда явно не высказывались в поддержку «Третьего Рима», но всё же решение собора значительно ослабляло теоретическую основу самодержавной власти.

Таким образом, Собор 1666–1667 годов превратил яркий национальный миф в наследство тех, кто противостоял государству и его усиливающемуся космополитическому взгляду на мир. В русском национальном сознании появилась трещина, так никогда полностью и не затянувшаяся. Староверы, следуя безупречной логике, указывали — все предшествующие цари и епископы придерживались обрядов, признанных столь ужасными, что заслужили анафему. «Если мы раскольники, — говорили они, — то тогда раскольники были и святые отцы, и цари, и патриархи». Староверы обвиняли Никона в разрушении древнего благочестия и внедрении чуждого римского влияния.

«Креститься тремя перстами, — протестовали они, — это латинская традиция и знак Антихриста». Протопоп Аввакум, самый упорный и последовательный противник Никона, писал из тюрьмы царю Алексею: «Скажи по-русски: «Господи, помилуй меня». Оставь всё это грекам: это их язык, плюнь на них! Ты русский, Алексей, а не грек. Говори на родном языке и не стыдись его ни в церкви, ни дома!»

Анафема, поддержанная светской властью, не только превратила относительно незначительные обрядовые проблемы в крупные теологические вопросы, но и сделала их критерием отношения личности к государству и церкви. Вот замечание Роберта Крамми: «Как только оппозиция литургической реформе… привела староверов в оппозицию русскому государству, их движение притянуло к себе всех недовольных и обделённых». К таковым относились те, кто противился установлению крепостного права, казаки, защищавшие прежнюю вольницу, общины, отданные во власть воевод, горожане, обременённые круговой порукой и тяжёлыми налогами, а также приходы, лишённые Собором 1666 года права избирать собственного священника.

Соединившись, религиозные и мирские мотивы раздули пламя апокалиптических настроений, уже и до того широко распространившихся в русском обществе. Примером стали проповеди отшельника Капитона, пользовавшиеся популярностью в Поволжье и на севере страны. Да и как иначе можно интерпретировать совместное отречение церкви и государства от благочестия «Третьего Рима», если не как приход Антихриста и приближение конца света? В конце концов, согласно пророчеству, «Четвёртому Риму не бывать».

В последние десятилетия XVII века эти настроения достигли кульминации, вылившись в ряд восстаний и массовых самоубийств. Самоубийства начались в общинах староверов, которые, не желая до наступления Судного дня осквернять себя общением с силами Антихриста, при приближении войск или правительственных чиновников запирались в деревянных церквах и поджигали их. Восстания начались в 1668 году в монастыре на острове Соловки, в центре духовной и экономической жизни региона, прилегающего к Белому морю. Монахи отказались принимать новые молитвенники, перестали молиться за царя и сместили настоятеля, когда тот попытался пойти на компромисс. Царю Алексею они сказали: «Мы все хотим умереть в старой вере, в которой твой отец, правоверный государь, царь и Великий князь Михаил Фёдорович и все другие правоверные цари и Великие князья закончили свои дни».