Непрочитанные письма - Юрий Калещук

— Держите так.

«У-лу-лу-лу-лу-у... У-ах!..»

Скрип барабана. Плеск раствора. Щелканье замка. Скороговорка противовеса. «Держите так». Порыв ветра. Медленное вращение колонны. «Тяните от подсвечника!»

Теперь умножим на сорок восемь. Прибавим три. Три отнимем. Последние два действия представляются бессмысленными, но что делать, если три трубы оказались бракованными и нам пришлось выбросить их обратно на мостки? Что же получается в итоге? Сорок восемь? Разделим на восемь — шесть труб в час. Каждые десять минут: скрип барабана, плеск раствора, неподатливость элеватора, щелканье замка, погоня за равновесием, мыльная увертливость шкимаря, торжествующее бормотание чугунной чушки в стальном желобе...

— Держите так!

В тусклом свете залепленных глиной фонарей робко пляшет еще неуверенный снег.

На пороге сушилки нас ждет Валера, в меру небритый и невероятно загадочный.

— Где же ты пропадал? — кричит Мишаня. — Старшой называется! Исчез — и никому ни слова. Калязин просто извелся — ты же обещал ему объяснить, почему бубна — бубна, а пика — пика...

— На седьмом я был. На седьмой едем, мужики.

— И как там? — спрашивает Гриша.

— Ничего. Дизеля вроде новые. Оборудование — тоже. Речка рядом. Между прочим, Варфоломеич уже там.

— С рыбой?!

— Ну.

— Лемминги есть? — спрашивает Петро.

— Видел. Один даже в балке у меня жил, Яшка-артиллерист. Дурной — тушенку не ест.

— Еще что знаешь?

— А я все знаю.

— Все?!

— Ну, почти все.

— Давай все.

— Отправимся туда тремя партиями. Одна вахта сразу после цементажа — вертолетом. Основная группа вместе со всем бригадным барахлом — баржей. Ну, и вездеход пойдет... Это от «горки» километров тридцать. Два часа, около того...

Дни побежали, как безумные олени. Один день называется Спуск Колонны, другой — Цементаж, третий — Ожидание Затвердения Цемента... И все дни называются — Прощание. Были дни со снегом, были дни с солнцем, были с дождем... Но не все ли равно, какие дни там, откуда уезжаешь? Гаврилыч понуро разглядывает ГТН — геолого-технический наряд: «Проектная глубина — 3200 м. Проектный горизонт — юра. Интервалы отбора керна...» До этих интервалов так и не добурились — первый должен быть после двух пятидесяти.

— Так на Самотлоре, говоришь, за неделю скважины бурят?

«...Цель бурения: разведка на нефть и газ...»

— Но там же не разведка. И для буровых специальные площадки готовят. Лежневка, отсыпка... Там оползней не бывало.

— Да-а... Ну, ничего, — вздыхает Гаврилыч. — Ничего...

Мало ли что бывало? Бывало, со льда озера забуривались — и успевали. Газ вскрывали, как консервные банки. По радио про себя слушали, в газетах читали — бывало. И — бились над десятью метрами месяц, и — теряли в скважине инструмент, и — терялись в поисках выхода.

Но находили.

— Вернемся мы сюда, — твердо говорит Гаврилыч. — Вернемся.

Только что вертолет увез одну из вахт на седьмой номер. Поднимаются из распадка и скользят, не в силах одолеть подъем, тракторы — они волокут на прицепе смеситель. Что там дальше, за этой сопкой? Снова распадки и снова бесцветные сопки — с пирамидками триангуляционных знаков и без них? Медленно растет трава и торопливо отцветают цветы, слепо глядят в небо бельма озер и незаметно течет река — Еще-Какая-То-Яха? Что же там, дальше?

Десятая буровая похожа на новогоднюю елку в конце января: иглы осыпались, обнажив забытую игрушку и сморщенное яблоко, рваные бумажные ленты кажутся истлевшими остатками одежд. Каротажка лежит на боку там, где стояла, выставив колеса и демонстрируя первоклассную резину. Мы смотрим на взлетную полосу. Серый самолет с розовым брюхом стоит возле метеостанции, рядом люди. Отсюда не различить, кто. Море затянуло бродячими льдами, и среди них, как утюг на рваной простыне, деловито топчется неуклюжий теплоход с высокими черными бортами. Тракторы наконец берут перевал. Покачивая крыльями, «аннушка» уходит над нашими головами к юго-востоку.

— Ладно тебе, Подосинин, — примирительно говорит Панов. — Ну, не повезло нам. Понимаешь — не повезло. И все тут. Кто же знал, что тундра поедет... Слепой случай — и только.

— Нет, это не случай, — говорит Гриша. — Это закономерность.

— И что ты за человек, Подосинин!

— Может быть, случай, — задумчиво произносит Мишаня. — А может, и закономерность... Тут как посмотреть... Вот у меня как было? Работал я на ЗИЛе сто тридцатом. Да а... Тут как раз получка. Понятно, пошел в «Рассвет». Словил приход — потянуло на подвиг. В общем, являюсь домой через два дня. Жена начинает обнюхивать. «Экстра», говорит, это ладно. Могу, говорит, понять. Но «Джи-джи»! Я, говорит, таких вульгарных духов не переношу. Пардон, говорю, я в Свердловск ездил — срочный груз, то-се, какие там духи. Она: покажи путевку. Я мы путевки диспетчеру сдаем. Она: неси, и все. Ладно. Иду в диспетчерскую. Знакомый там у меня был. Не то чтобы вместе пили, но... В общем, говорю ему: так и так, исключают из ячейки общества. Ну, тот посмеялся, путевку принес. Дома все нормально. Какое-то время. Я не возникаю, и она молчит. А тут этот, из диспетчерской, подходит. Дело, говорит, есть. Хорошему человеку надо помочь. Понятно, говорю, что хорошему. Плохим-то зачем помогать — им и так хорошо. А чем — дровами? Ага, говорит, дровами. Понятно, что за дрова. Финские. И вот ведь как не повезло. Перед самым постом ГАИ правый передний спустил. А в ГАИ народ любознательный — куда и чего... — Мишаня поворачивается к Панову: — И вот тут какое дело, Михалыч. Во всей этой муторге закономерность только одна — получка. Мне ее тогда дважды в месяц давали — пятого и двадцатого. А все остальное — чистая же случайность! Верно, Михалыч?

— Ладно, — угрожающе говорит Панов. — Я с вами по-хорошему, а вы... Ладно.

— Выступаешь, Михалыч, — разочарованно произносит Мишаня. — Не пыли. Зря. Я все равно на машину ухожу.

— Нужен ты кому. И ты, Подосинин, не очень-то. Скоро, между прочим, Морозов из отпуска приедет. Ты, кажется, уже забыл? Забыл? Ну, я тебе напомню. Снова в помбуры пойдешь, поворочаешь трубы...

— Ты работой меня не пугай...

— Я не пугаю... Я напоминаю.

— Тебя зовут, Михалыч.

Наступает утро, когда на десятой буровой мы остаемся вчетвером: Гриша, Калязин, я и наш новый верховой, Вовка Макаров, девятнадцатилетний малый с редкой бороденкой, которую он старательно теребит и оглаживает, надеясь ускорить ее рост. Мы скатываем по козырьку переводники, элеваторы, подтаскиваем их крючками ближе к краю приемного моста, чтобы удобнее было грузить. За нами должен прийти вездеход. Гриша обходит буровую медленными шагами — мимо желобов, мерников, насосов, мимо дизелей и лебедки, — за ним семенит, едва поспевая, Калязин. Вовка Макаров провожает взглядом своего бывшего учителя, ехидно замечая:

— Ну, этот Калязин. Деловой. Меня прямо-таки заколебал.

Сидим на трубах, курим, посматриваем в сторону «горки» — не видно ли вездехода, посматриваем в сторону тринадцатой буровой, пытаясь угадать, чем могут там сейчас заниматься, разглядываем вывороченную движением тундры тушу «мертвяка», толстостенную трубу, забитую грязным льдом. Оттяжка, крепившая фонарь вышки к «мертвяку», бессильно провисла. С моря к озерам, за сопки, тяжело проплывают армады гусей, возвращаясь с утренней кормежки. Тихо на буровой. Как никогда тихо. Даже Евиного тявканья не слышно — унес Еву Толян в аэропорт перед отлетом. Вездеход, похожий на зеленого жука, ползет по берегу. На всякий случай еще раз обходим буровую, заглядываем в пустые, уже утратившие жилой дух балки. На дверях вагончиков самодельные деревянные таблички: «Вахта Юрия Киреева», «Вахта Гали Уразумбетова», «Вахта Геннадия Ослина», «Вахта Виктора Морозова»...

— Гриша, — спрашиваю я, — а почему на нашем балке написано: «Вахта Морозова»?

— Потому что здесь живет вахта Морозова, — спокойно отвечает Гриша и повторяет: — Потому что это вахта Морозова. Петро, Ибрагим, Толян — они же из морозовской вахты. Морозов — это бурильщик. Он в отпуске. Скоро вернется.

Вездеход лихо разворачивается, сдает назад, к мосткам.

Вот теперь — все.

Нас болтает, как траулер в шторм. Брезентовый полог откинут, и мы смотрим на удаляющуюся, исчезающую с глаз десятую буровую: серые застывшие потоки сброшенного раствора, опрокинутый кузов каротажного агрегата, полузатопленный стакан емкости для дизтоплива, ржавый остов вышки, словно покосившееся надгробье с разбросанными вокруг голубыми черепками цветочных ваз — нет, на жилье балки уже ре похожи...

Отступление в историю с геологией

Помните ли вы еще вертолет, залетевший на десятую буровую как-то под вечер, вертолет, из которого вышли двое: один был увешан фотокамерами, другой держал в руках амбарную книгу. Они улетели через три минуты, а Гриша спросил у меня тогда: «Коллеги, что ли?»

Гриша ошибался — это не были корреспонденты. Но о том, кто были они, я узнал только год спустя.