Жар-цвет - Александр Амфитеатров

— Да, старик Вучич уже успел похвалиться мне, что она из каких-то знатных…

— О да! Захудалая, но из знатных и древних, даже с мифологическим корнем — далеко и глубоко в средних веках…

— Как же это: и знатная, и древняя, а необразованная и в доме родственников, говорите вы, чуть ли не на положении горничной?

— Балканские нравы. В южном славянстве даже неграмотные мужики свою родословную лет за триста помнят. Здесь аристократии нет, а есть именно знать: роды, которые давно известны, которые искони знают. Сербы, хорваты, болгары — самые демократические народы в Европе, но культ предков у них свят. Эта Лала — нищая и едва грамотна, однако бедность и невежество не препятствуют ей быть и держать себя весьма гордою деревенскою принцессою и на того же самого, например, Вучича, который ее хлебом кормит, смотреть положительно свысока. Для меня она клад, потому что фантастка, суеверка и знает удивительнейшие сказки, которых я от других не слыхал.

— У нее дерзкий взгляд и надменные губы. Должно быть, сварливая ужасно…

— Нет, только вспыльчивая. В сущности, весьма милое и кроткое создание — хотя и с огромным недостатком: ненавидит наш пол до исступления. Мы-то с нею друзья, а вот когда мой приятель Делианович, друг и кредитор Вучича, вздумал за нею ухаживать, Лала проткнула ему живот шпилькою…

— Как шпилькою?

— А видели: у нее в косе торчит золотой шар. Под этим шаром — золотая шпилька, так, дюйма четыре длиною. Это обычай: в Истрии все так. Такая штучка в умелых руках стоит доброго ножа. По крайней мере, Делианович после этой шпильки болел, болел, киснул, чах и наконец, совершив в пределе земном все земное, самым добросовестным образом умер.

— Какая дикость!

— Да… странная девка. В ней много чего-то… «Je ne sais quoi, je ne sais quoi, mais poetique», [33] — запел он из «Маскотты». Впрочем, вероятно, Вучич покажет вам ее в полном блеске: она отлично поет и мне еще больше нравится, как она декламирует.

— Декламирует? Но вы же говорите, она полуграмотная…

— Ну да, конечно. От этого-то она и оригинальна. Она все импровизирует… Начало иной раз выходит плохо — путает, сбивается, не находит размера, а потом разойдется до экстаза — и чудо что такое… Я слышал итальянских и испанских импровизаторов — куда им! Далеко! Там нет-нет да и почувствуешь симуляцию, словоизвитие, голый поток привычного метра и подготовленных рифм, а эта — вся натура.

— Зачем же она такой дурацкий костюм носит?

— Почему же дурацкий? Ведь красиво?

— Мало ли что красиво… Цыганка не цыганка, жрица не жрица…

— Идет к ней — вот и носит… А вы заметили, сколько она на себя змей навертела? И в серебре, и в золоте…

— Да, и нахожу это довольно отвратительным. Не охотник я до пресмыкающихся… особенно змей.

— Ах вы неблагодарный!

— Почему?

— Да кто же все мы были бы теперь, если бы не усердие змия райского к почтенной нашей праматери Еве? Сидели бы гориллы-гориллами и дураки-дураками под древом жизни да яблоки жевали бы…

— Зато не знали бы смерти.

— И мысли. Ну-ка на выбор, что дороже?..

— «Не дай мне бог сойти с ума!», — невесело улыбнулся Алексей Леонидович.

— То-то вот и есть… А если вы боитесь змей, то предупреждаю вас заранее, не испугайтесь у Вучичей, буде приползет к вам некоторая гадина… Ручной уж скользит у них по всему дому. Большой любимец Зоицы и Лалы. Громаднейшая тварь, красавец в своем роде, пестрый, как мрамор, редкостный экземпляр…

— Вот гадость! Спасибо, что сказали… А то я с перепуга способен был бы треснуть его — чем ни попадя…

— Да сохранят вас от такой беды молитвы предков ваших! Сразу врагов бы нажили. Вучичи ужа своего обожают… Это, знаете, типическое, славянское. У всех южных славян считается большой честью и счастьем, если в доме заведется уж. Почитают его чем-то вроде домашнего гения-хранителя…

— Да, это я и у нас в России в хохлацких деревнях видал, как дети в хатках, на полу, хлебали молоко из одной чашки с ужом…

— Лала со своим Цмоком тоже каждым куском делится и в собственной постели спать ему позволяет. Страстно его любит. Прямо змеепоклонница какая-то. У нас с нею, кажется, и дружба-то с того началась, что я рассказал ей однажды про малайских «нага» и змеиные культы в экваториальной Африке. Слушала, как роман. С тех пор я — ее фаворит, и нас, что называется, водой не разольешь.

— С змей дружба началась, а чем упрочилась?

— Тем, что я никогда не ухаживал за ее обожаемой Зоицей… A bon entendeur salut! [34]

Вучич жил принцем, а скромный стакан вина, на который приглашал он гостей, оказался ужином на широкую ногу. Стол был накрыт на террасе, повисшей над морем. Луна висела в небе — круглая и желтая, и золотой столб дрожал по заливу…

Лала не ужинала и вышла на террасу, только когда на столе оставались вино и фрукты, а мужчины взялись за сигары. К столу она не села, а прислонилась к мраморным перилам террасы и, сложа на груди толстые, выше локтя голые руки, глядела в морскую даль.

Общий разговор — о Корфу и корфиотах — вел старик Вучич, а поддерживали Зоица и Дебрянский. Гичовскому все, что они говорили, было известно и скучно. Он подошел к Дале.

— Куда вы загляделись, Лалица? — спросил он, любуясь на ее хмурый профиль, позолоченный отблеском от свечей на столе. Лала медленно указала пальцем на светлое пятно над горизонтом, где золотой столб лунного отражения разливался в целое серебряное море…

— Смотрите, — сказал она, — знаете, что это?

— Знаю: луна играет… и очень красиво. Лала вздохнула.

— А вы знаете, куда ведет эта дорога?

— Очень знаю, прямехонько к албанскому берегу.

— Нет, мой друг, это — дорога к мертвым, в рай.

— Вот как? — глазом не моргнув, искусствено удивился Гичовский. — До сих пор я считал дорогою мертвых Млечный путь.

— Когда я была маленькая, — не слушая, возразила Лала, — то, бывало, стану у берега и смотрю, пока у меня все мысли не уйдут в одну цель — вот сейчас увижу отца… мать… тетку Диву… И тогда они показывались — кто-нибудь из них, по одному — вон там, где серебро, и шли ко мне по заливу… шли, шли близко… вот на столько не дойдут — растают в воздухе, исчезнут… А я потом целый час — как сумасшедшая…

— А теперь вы умеете приводить себя в такое состояние? — серьезно спросил Гичовский.

— Труднее. Реже. Прежде легче было. Стоило по желать — и оно начинается. Только большого напряжения требует. Столько, что боюсь иногда — сердце разорвется. Страшно устаю тогда. Но с усилием — могу.

— Например — даже и сейчас бы? Дала покачала головой.