Дочь Льва - Лоретта Чейз

А чего же он ждал? Как он посмел осквернить ее невинный ротик? Черт, а как он мог этого не сделать, учитывая, каков он и как… очаровательна она? А она восхитительна, несмотря на потрепанное, грязное одеяние мальчишки и богопротивный Шерстяной шлем.

Но сейчас главная проблема — как ее успокоить. Он признался себе, что на миг сошел с ума, но сейчас был в полном рассудке. За стенами палатки — пьяные мужчины. Вариан примирительно сказал:

— Вчера поведение Петро тебе тоже не понравилось, но ты же не довела его до сотрясения мозга.

— Он меня не оскорблял! — отрезала она.

— Эсме, поверь, я не хотел тебя оскорбить.

— Знаю. Вы только хотели посмеяться надо мной. Делали вид, что не можете произнести ни слова, а сами…

— Ты смеялась надо мной много раз. Может, я хотел уравнять нас.

Она промолчала. Забавно— и, безусловно, очень удобно, — как легко она удовлетворилась объяснением, что все дело в мести. Вариан только желал бы, чтобы она приняла это не с таким угрюмым выражением лица. Он хотел поцеловать надутые губки, или пощекотать ее, или сделать что-нибудь такое, что бы не обидело ее гордость еще сильнее, ведь это привело бы его к неминуемой смерти. Действительно, можно подумать, что ему двенадцать лет. Наверное, это следствие преждевременного одряхления, результат многолетнего беспутства и…

— Ладно. Я делала из вас дурака, теперь вы то же сделали со мной. И все же я предупреждаю вас, эфенди: придерживайтесь только словесного мщения. Иначе по пути в Тепелину мы окажемся вовлечены в кровную месть. Оскорбить другого — это его ударить, — объяснила она, — и удар скорее всего будет вам возвращен. Однажды для кого-то из нас он может стать роковым.

Господь возлюбил эту девушку. Она не делает различия между поцелуем и оглохшим ухом. Говорит, тщеславный? В ее обществе недолго останешься тщеславным!

— Совершенно с тобой согласен. С поцелуем я переборщил. К счастью, ты мне сразу же отомстила, так что мне не надо будет мучиться всю ночь, гадая, какой жуткий способ ты изберешь, чтобы уравнять нас.

— Да, а мне не придется лежать без сна, выдумывая нечто достаточно страшное. — Она замолчала и слегка повернула голову, прислушиваясь.

Снаружи доносился только тихий шум дождя.

— Все спят, — сказала она. — Пора и нам. Помогая ей расстелить одеяло, Вариан с удивлением отметил, что она постелила его рядом с ним, как будто ничего не случилось. Она явно не предполагала, что получит «в отместку» поцелуй, который лишит ее девственности. В таком случае, если он начнет заверять ее, что ей ничто не грозит, это произведет обратный эффект и понапрасну ее встревожит. Может, он и поцеловал ее, но это было так коротко, что и поцелуем-то назвать нельзя, и, уж конечно, он не сделает попытки изнасиловать девушку, пока она спит. Он до нее не дотронется, сказал он себе. Он дождется, когда она заснет, а потом отодвинет свое одеяло на такое расстояние, чтобы даже бессознательно не смог бы ее коснуться. Господи, уныло подумал он, в таком случае у него не останется ни малейшей возможности вести себя неприлично.

Эсме проснулась в темноте от непривычного ощущения, что что-то на нее давит. Длинная рука обвивала талию, к спине по всей длине прижималось худое тело. Она была обернута в одеяло, как в кокон, мужское тело не касалось ее ни в одной точке, и все же она так остро чувствовала каждую его кость и мышцу, как будто лежала голой. От возникших в уме образов она покраснела и неловко завозилась.

Он что-то пробормотал ей в шею и крепче прижал к себе. Потом рука резко отдернулась, и его тепло тоже исчезло. Он откатился по одеялу.

Повернувшись, она увидела, что он сидит.

— Я тебя разбудил?

— Я не спала. Скоро рассвет.

— Я давил на тебя всю эту окаянную ночь? — У него был сердитый голос.

— Вы большой, но не слон. Вы меня не раздавили. «Только смутили», — про себя добавила она. Когда он так ее держал, ей было не только тепло — внутри что-то волновалось, как стая ласточек, бьющих крыльями. То же она ощутила, когда его губы коснулись ее рта: на миг пришла и ушла ужасающая сладость, а потом внутри разбушевалась буря. Она ничего не должна была чувствовать и поэтому была недовольна собой до отвращения.

— Извини. Я… не хотел тебя оскорбить… Не обиделась?

— Нет.

Последовало долгое молчание. Потом он сказал уже более спокойно:

— Я надеюсь, что и ты не хотела обидеть меня. Ну как, мисс?

— Нет! Что вы… — Она вспыхнула. — О, это шутка.

— Или горячее желание, — пробормотал он. Он перевел дух. — Надо сказать, я отчетливо почувствовал, что меня укусили, и надеялся, что это ты, потому что…

— Вы желали, чтобы я вас укусила?

— Потому что в противном случае это была бы другая тварь. Видишь ли, их много, а ты одна; в последнем случае шансы у меня не столь печальные.

— Тогда вам не следовало ложиться так близко, эфенди. Я думаю, блохи находят вас более аппетитным и от меня перебираются к вам, — виновато сказала она.

— Я не собирался ложиться так близко. Это вышло случайно. Наверное, я причиняю тебе много хлопот.

Свежий воздух в палатке обещал утро; глухая темнота ослабевала, уступая место унылой вуали серого света. Он сидел, свободно скрестив руки над согнутыми коленями, и казался скульптурой, произведением искусства, слишком красивым, чтобы быть из плоти и крови. «От него и в самом деле много хлопот», — подумала она. Она должна сосредоточиться на выполнении долга — отомстить за смерть отца, но этот мужчина отвлекает ее и приковывает к себе все ее мысли.

— Да, — сказала она.

— Ты не поверишь, Эсме, но в нормальном состоянии я покладистый человек. Это один из моих немногих талантов. Я могу поладить почти с каждым. — Он подождал, потом продолжил небрежно: — Иначе я бы умер от голода. Видишь ли, все, что у меня есть, — это имя. Имя и искусство быть приятным — вот моя пища, одежда и кров.

Она смотрела на него с недоверием.

— Истинная правда, — заверил он. — Как и мои нетитулованные сестры блохи, я паразит. Но очаровательный паразит. Например, я никогда не кусаюсь.

— Я верю, что вы можете быть приятным. По крайней мере с женщинами, иначе бы их не было у вас так много.

— Хотелось бы знать, что именно тебе наговорил Петро. Наверняка преувеличил до небес…

— Он сказал, что вы имеете склонность к женщинам, они сами бесстыдно вешаются вам на шею, и поэтому в Италии вы выбирали из самых красивых женщин, — без выражения проговорила она.

— Я, конечно, не был монахом, но…

— Меня не удивляет, что вы можете очаровывать. Поражает то, что вы бедны. — Эсме не хотела развивать тему о множестве губ, которые он целовал, причем не в шутку, и о добровольно отдающихся телах, которые он ласкал своими гладкими, длинными пальцами.