Брат Томас - Дин Кунц

Если бы я жил согласно киношной мудрости, то рисковал бы рехнуться, как случилось со многими нашими знаменитыми актерами.

Кроме того, происходило все не ночью, а ясным утром, пусть и валил снег, так что ничего особо страшного для себя я не ожидал.

Тонкая корочка льда образовалась на наружной поверхности стекла. Я заметил что-то движущееся, но только белые контуры на белом, какую-то аморфную форму.

Сощурившись, я ткнулся носом в холодное стекло.

Слева от меня ручка двери перестала дребезжать.

Я задержал дыхание, чтобы стекло не запотело изнутри от моего выдоха.

Гость, стоявший у двери, подался вбок, ткнулся в стекло, словно хотел получше меня рассмотреть.

Внутри у меня все сжалось, но я не отпрянул. Любопытство заставило застыть на месте.

Ледяная корочка на стекле не позволяла разглядеть незнакомца, пусть он и прижимался к окну. Но, несмотря на лед, будь это лицо, я бы обязательно разглядел глазницы, а может, и рот. Однако ни того, ни другого я перед собой не видел.

И никак не мог понять, что именно вижу. Вроде бы кости, но кости неведомого мне животного. Более длинные и широкие, чем пальцы, они выстроились, словно клавиши пианино, только не ровненько, а зигзагом и над первым рядом костей нависали другие ряды. И все кости соединялись суставами. Даже сквозь вуаль льда я разглядел экстраординарность всей «конструкции».

Этот чудовищный коллаж, который заполнял все окно, от боковины до боковины, от подоконника до верха, резко дернулся. Словно тысячи игральных костей застучали по столу, все косточки переместились, будто фрагменты калейдоскопа, создав новый рисунок, еще более удивительный, чем предыдущий.

Я отклонился назад, чтобы охватить взглядом всю мозаику, которая одновременно завораживала и пугала.

Суставы, которые соединяли эти ряды костей (если, конечно, это были кости, а не ножки насекомых, бронированные хитином), вероятно, допускали их вращение на триста шестьдесят градусов с возможностью перемещения как минимум в двух плоскостях.

Все с теми же постукиваниями калейдоскоп вновь переместился, образовав еще один рисунок, не менее замечательный, чем предыдущий, но определенно более угрожающий.

И вот тут у меня появилось ощущение, что суставы между костями обеспечивали их вращение в бесконечном числе плоскостей, что было невозможно не только биологически, но и механически.

Возможно, чтобы подразнить меня, кости опять перестроились.

Да, я вижу призраки мертвых, умерших трагически и по-дурацки, которых распирает ярость и которых удерживает в этом мире любовь. Все они отличаются друг от друга и тем не менее одинаковы, одинаковы в том, что не могут принять правду об их месте в вертикальном порядке вещей, не могут переместиться из нашего мира то ли навстречу славе, то ли в бездонную пропасть.

И я вижу бодэчей, кем бы они ни были. Относительно них у меня есть много версий, но ни единого факта, подтверждающего хотя бы одну.

Призраками и бодэчами список ограничивается. Я не вижу фей и эльфов, гремлинов и гоблинов, не вижу дриад и нимф, вампиров и верфольфов. Давным-давно в канун Рождества я перестал искать взглядом Санта-Клауса. Когда мне было пять лет, мать сказала мне, что Санта — гнусный извращенец, который ножницами отрезает мальчикам пиписки, и если я не перестану говорить о нем, он обязательно внесет меня в свой список и придет, чтобы отрезать ее.

После этого разговора блеск Рождества померк в моих глазах, но, по крайней мере, пиписка по-прежнему со мной.

И хотя мой опыт общения со сверхъестественными существами ограничивается призраками мертвых и бодэчами, существо, которое прижималось к окну с другой стороны, было скорее сверхъестественным, чем реальным. Я понятия не имел, что это такое, но точно знал, что слова дьявол или демон подходят к этой твари куда больше, чем ангел.

Кем бы ни было это существо из костей или из эктоплазмы, оно имело отношение к той угрозе насилия, что нависла над монахинями и опекаемыми ими детьми. Для того чтобы это понять, не требовалось быть Шерлоком Холмсом.

Вероятно, всякий раз, когда кости перемещались, они терлись по ледяной корочке и соскабливали часть ее со стекла, потому что мозаика проглядывала все яснее, края костей стали более четкими, я мог даже разглядеть какие-то элементы суставов.

Чтобы лучше понять, с кем имею дело, я вновь наклонился к окну, изучая эти неземные кости.

Ранее сверхъестественное не причиняло мне вреда. Все мои раны и потери — дело рук человеческих существ, некоторые из них носили шапки-пирожки, другие — нет.

Ни один из элементов костяной мозаики не вибрировал, и у меня сложилось ощущение, что все они напряглись.

Хотя дыхание паром вырывалось изо рта, стекло не туманилось, возможно, потому, что вдыхал я и, соответственно, выдыхал по чуть-чуть. От волнения горло сжалось, не позволяя набрать полную грудь воздуха.

Но меня встревожил тот факт, что в выдыхаемом мною воздухе совсем нет тепла, он такой холодный, что стекло при контакте с ним совершенно не запотевает, будто я вдыхал с воздухом темноту, но выдыхал его уже без темноты. Эта мысль даже мне показалась странной.

Я снял перчатки, затолкал их в карманы куртки, приложил руку к холодному стеклу.

Вновь кости застучали по нему, сместились, застыли в новой конфигурации.

С наружной поверхности стекла действительно посыпались ледяные стружки.

Новый рисунок, должно быть, являл собой первородный образ зла, на который отреагировал какой-то уровень моего подсознания, потому что ничего прекрасного я больше не видел, зато по спине пробежал холодок.

Мое любопытство переросло в куда менее уместную зачарованность, а потом во что-то еще более худшее. Я уж подумал, может, меня заколдовали, опутали чарами, но решил, что дело тут в другом, если я могу рассматривать такой вариант, но что-то со мной, несомненно, происходило, поскольку я уже раздумывал над тем, что мне нужно вернуться к двери, открыть ее и выйти на ступени, чтобы получше рассмотреть незнакомца, без мешающего это сделать стекла с ледяной корочкой.

Затрещал деревянный крест, разделявший окно на четыре панели. Я увидел нитеобразные трещинки, которые появились на белой краске. Они тянулись и вдоль поперечной перекладины, и по вертикальной стойке.

Под ладонью, которую я все еще прижимал к окну, треснуло стекло. Этот треск встревожил меня, разорвал чары. Я отдернул руку, отступил на три шага от окна.

Треснувшее стекло не посыпалось осколками.

Осталось на месте, зажатое оконной рамой и боковинами центрального креста.

Тварь из костей или эктоплазмы вновь шевельнулась, изменила рисунок, словно искала новое расположение своих элементов, которое смогло бы увеличить давление на неподатливое стекло.

И хотя друг друга сменяли зловещие рисунки, движения эти выглядели элегантными, экономными, словно передо мной была некая эффективная машина.

Слово «машина» отдалось в голове, завибрировало, показалось важным, что-то приоткрывающим, хотя я знал: передо мной никакая не машина. Если этот мир не мог произвести ту биологическую структуру, которую я сейчас лицезрел (а он не мог), тогда и люди не владели знаниями, позволяющими построить машину с такой феноменальной подвижностью.

Рожденная бураном тварь опять переменилась. Новое калейдоскопическое костяное чудо наглядно доказывало, что рисунки, в которые складываются кости, всегда разные, как не может быть двух одинаковых снежинок.

Я уже ожидал, что вылетит не одна панель, а все, вместе с центральным крестом и рамой, вместе со штукатуркой и замазкой, которые их удерживали, а следом за мусором в школу полезет эта тварь.

И очень жалел, что при мне нет сотни галлонов расплавленного дегтя, злобного косоглазого хорька или хотя бы тостера.

Но внезапно тварь отлипла от окна, более не выглядела калейдоскопом из костей. Я думал, она чуть подалась назад, чтобы с разбега вышибить окно, но атака не началась. Дитя бурана превратилось в расплывчатое пятно, едва различимое сквозь корочку льда на стекле.

А мгновением позже пятно это полностью растворилось в буране. Никто и ничто не затеняло окно, сквозь все панели я видел только безжизненный серый фон, как на экране телевизора, не подключенного к антенне.

И на стекле осталась трещина.

Полагаю, к этому моменту я уже знал, каково зайцу ощущать биение собственного сердца, которое словно существует само по себе и стучит о ребра, когда перед ним возникает койот и скалит зубы с несмываемыми пятнами, оставленными кровью съеденных за многие годы жертв.

Никаких пронзительных звуков снаружи не доносилось. Только буйствовал бьющийся о стены, окна, дверь ветер.

Даже у того, кто привык к встречам со сверхъестественным, реакция на такое невероятное событие двоякая: удивление и сомнение. С одной стороны, перспектива повторения вызывает страх, с другой — хочется вновь увидеть и понять, что же это такое.