Ты, я и другие - Кирни Финнуала

По дороге в Клэпхем стараюсь не зацикливаться на новости, которую сообщила Кира, — хотя что могло перевернуть мою жизнь сильнее?

Мег еще дуется, а уж как я извинялся!

И только когда я коленопреклоненно попросил ее простить меня, десятый раз повторил, как сожалею, что забыл про ее экзамены, напомнил, что девушке нельзя морить себя голодом, и сказал: «Хэштэг#дапапашкастараязадницаноонпросящаяопрощениистараязадница», она рассмеялась и в конце концов согласилась со мной поужинать.

Мы обосновались неподалеку от ее квартирки. Мег выделила на встречу час своего времени, и я надеялся, что «Пицца-экспресс» не подкачает.

Быстро делаем заказ. Я снова прошу прощения.

Дочка поднимает на меня серьезные глаза.

— За — что — и — мен — но?

В воздухе рассыпается стаккато ее слов.

— За все. Я идиот.

— Разбитую вазу не склеить.

Она достает из сумочки телефон, смотрит на экран и начинает набирать сообщение. Моя ваза из особого сорта фарфора: рассыпается не то что в осколки — в пыль.

— Мне нужно было с тобой увидеться.

— Конечно. Главное всегда — то, чего хочешь ты.

— Возможно, ты просто чего-то не понимаешь.

— Ну коне-ечно! Взрослый и опытный учит мудрости глупую малявку. Мне не требуется понимать больше, чем сейчас. Ты изменил маме. Она предупредила, что второго раза не простит. Ты ее бросил. Я ничего не перепутала?

Я беру ее за руку. Мег пытается руку отдернуть, но я не отпускаю.

— Да, я накосячил. Если бы я мог повернуть время вспять…

— Папа… — Она все-таки выдергивает руку. — Ты вообще понимаешь, что сделал? Понимаешь, что такое иметь отца, который думает о тебе в последнюю очередь?

Да, моя милая Мег, уж это я понимаю.

К глазам подступают слезы, я стараюсь их сморгнуть. Во рту сухо, и прежде чем произнести хоть что-то, приходится облизывать губы.

— Я оставил тебя без поддержки в трудную минуту.

Верь, не верь, если я что и ненавижу, так это оставлять кого-то без поддержки. Большую часть времени, Мег, я был тебе хорошим отцом. До самого этого… события… думаю, хорошим.

Она отводит взгляд и часто шмыгает носом. Косится на экран телефона, разговор увядает.

Когда приносят пиццу, я нарушаю молчание:

— Все может стать еще хуже… и я хотел встретиться с тобой сегодня, чтобы сказать кое-что. Я тебя люблю. Люблю всем сердцем.

Мег жует и внимательно меня рассматривает.

— Все еще хуже? Ты с мамой раз-во-дишь-ся?

Я трясу головой.

— Что ты, я совсем не это имел в виду… Конечно, нет… Просто, понимаешь… Я знаю, тебе тяжело меня простить.

Мой телефон подает сигнал. Сообщение от Киры.

Не вовремя, но я делаю дочери знак, что мне надо его прочитать. Она передергивает плечами.

Ни хороших, ни плохих новостей — просто информация о состоянии. Мег наблюдает за мной, и, когда ее лицо расплывается в улыбке, я гадаю, подходящий ли момент.

— Ты похож на сороку, папочка. Тебя тянет ко всему блестящему и новому. Поиграешь и бросишь.

Я тоже тебя люблю, но прямо сейчас трудно думать, какой ты замечательный.

Спасибо и за это. Достаточно ли такого спасательного круга, чтобы я удержался на плаву? Я хочу прямо здесь и сейчас попросить дочь крепко схватить меня и не отпускать. И не сразу смиряюсь с мыслью, что дочерей о таком не просят. Это я должен подбадривать ее, крепко держать, чтобы она чувствовала себя в безопасности.

Так что нет, момент неподходящий.

— Мне снятся кошмары, — говорит Мег, — что вы с мамой так и не помирились, а я застряла посередине, поскольку люблю вас обоих. Я просыпаюсь с желанием тебе позвонить и заорать: вы должны быть вместе, обязательно, даже если только ради меня.

Я прикрываю глаза.

— А затем я начинаю думать, как поступила бы на мамином месте. Смогла бы простить тебя, даже ради счастья дочери?

Рот наполняется горечью с металлическим привкусом, и я понимаю, что прикусил щеку.

— Она ведь уже простила, в прошлый раз. Разве не так? — продолжает Мег.

И этот вопрос не требует ответа.

— А потом я начинаю думать: а как должен поступить ты? Какую последнюю, отчаянную попытку можешь предпринять ты, чтобы убедить ее принять тебя назад? Ты ведь хочешь, чтобы она тебя приняла? Ведь хочешь?

Говорить я не в состоянии. Просто молча киваю.

— Ты твердишь об этом, а сам ничего не делаешь.

Вообще ничего — или я не права?

Права, доченька.

— И тут я встречаю парня. Славный парень, однако я не решаюсь сделать шаг ему навстречу. Заливаю что-то про экзамены, про всякую ерунду. Я просто не уверена, что смогу ему доверять, понимаешь? Я росла и видела, как вы с мамой любите друг друга. А оказалось, это вранье… Наверное, я уже никогда никому не поверю. — Мег отодвигает тарелку, еда практически не тронута.

— Мы с твоей мамой… Это не ложь… Никогда не было ложью. — Я говорю громко, и на нас начинают обращать внимание. — Я любил ее и по-прежнему люблю… Не бойся любить, Мег. Не отказывайся от любви из-за меня.

Мег смотрит на часы, и я подаю знак официанту, требуя счет.

Не вставая, она кутается в пальто.

— Может, ты еще попробуешь, папа? Изо всех сил. Поборешься за нее?

Лицо дочери внезапно озаряет надежда, совершенно диснеевская надежда на хеппи-энд, как в тех мультиках ее детства, которые мы смотрели вместе.

Приторно сладкие финалы, которые ничего общего не имеют с реальной жизнью, — ничего общего с нашей жизнью. Разлетевшаяся в пыль ваза никогда не станет прежней.

— Твоя бабушка думает то же самое, — говорю я. — Она оставила мне сообщение на автоответчик.

Мег первый раз за сегодняшнюю встречу улыбается.— Послушать можно? Она на тебя наорала?

— Да нет. Текст вполне в ее духе. Довела до моего сведения все, что считала нужным, и бросила трубку.

Я копаюсь в телефоне, нахожу запись и нажимаю кнопку:

«Адам, это Сибил. О господи, какой же ты придурок.

Пробил час для прощения, и я прощу тебя, если простит Бет. Уж постарайся. Борись за мою дочь. Ты знаешь, что она того стоит».

Мег смеется:

— Ну, бабуля… Прямо и по существу.

До квартиры дочери ровно сорок пять шагов. Мег держится за мою руку, и мне остается меньше минуты, чтобы сказать нечто важное, не уничтожая при этом ее надежду.

— Я сомневаюсь, что она простит меня.

Дочь поворачивается ко мне:

— А я совершенно уверена, что ты и не пробовал.

Мы с бабушкой считаем, что тебе надо бороться.

Давай, папочка! Пара впечатляющих жестов. Пусть она хотя бы начнет с тобой разговаривать.

— Попробую, — слышу я собственный голос.

И очередной раз изумляюсь, как ложь может порождать ложь. Мег обнимает меня на прощание, этого я так долго ждал, к этому стремился, — она уже почти готова простить, а я ухожу. Объятия разорваны, и я ухожу, чувствуя, как протянутый ею спасательный круг выскальзывает из рук. И меня снова несет поток.

Без якоря. Без защиты. Одного…

Когда я открываю дверцу автомобиля, на соседней улице звучит сирена — еще какому-то бедолаге худо. Замираю у фонарного столба, вытягивая из кармана жужжащий телефон. Пришло сообщение.

Эмма желает знать, где я и не настроен ли я зайти.

Мой ответ:

Не сегдн.

Х-холодно!

— Что за… — Я подскакиваю в постели.

— Утро уже, хорош валяться.

Растирая мокрое лицо, смигиваю, не веря, что передо мной стоит братец Бен: в руке — пустой стакан из-под воды.

— Бен?

Мозг регистрирует его присутствие. Но это невозможно: до его возвращения еще добрых две недели.— Чертов придурок! — говорит он. В голосе злость, и я понимаю, что он на самом деле здесь и уже побывал в Вейбридже.

Снова ложусь и накрываю голову подушкой.

— Редкостный придурок…

Через подушку его голос доносится глухо. Пожалуйста, умоляю я, пусть это будет просто дурной сон.

Один сплошной дурной сон, — я проснусь и пойму, что все это неправда.