Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта - Генрих Эрлих

Он отошел чуть в сторону, собрал ветки, на которых сидел днем. Это были его ветки, настолько его, что никто не смел к ним прикоснуться. Потом он подошел и бросил их в костер.

— Чтобы костер не затух, — сказал Юрген, пресекая ненужные вопросы.

Их и не последовало, ведь это были его ветки. И он не хотел, чтобы что–нибудь его оставалось здесь. Чтобы никогда сюда не возвращаться. Есть такая примета, мать рассказывала.

Юрген повернулся спиной к костру до того, как взметнулось пламя. Бросил взгляд на один пост, на другой. Показалось, что часовые во все глаза смотрят на него. «Спокойнее, — сказал он себе. — Это только кажется. Да если и смотрят, что они видят?» Он скосил взгляд на ограждение со стороны леса, не увидел ни веревки, ни леса, одну темную стену. «Вот и меня не будет видно».

Кто–то захотел подойти поближе к костру. Юрген уступил ему место, потом сделал шаг в сторону, и второй, и третий. Никто даже головы не повернул. Он развернулся и, не таясь, пошел к ограждению. Остановился, вроде как помочиться, кинул прощальный взгляд через плечо — все тихо, пригнулся, поднырнул под веревку и, не разгибаясь, побежал по протоптанной ими дорожке.

Он не пробежал и двадцати шагов, как получил удар по ногам и свалился, уткнувшись лицом в жесткий наст. «Сейчас повяжут», — подумало левое полушарие. «Пусть попытаются», — откликнулось правое. Он тихо подобрался, готовясь отразить нападение. Но вокруг тоже было тихо, лишь где–то вдалеке потрескивали сучья. Нога нащупала что–то твердое, продолговатое, стелющееся вдоль земли. Корень! Споткнулся! Черт подери! Юрген медленно поднялся. Ну и темень! Это, наверно, после костра, подумал он, пока глаза привыкнут. Не ждать же! Он опустил веки, сильно нажал пальцами на глазные яблоки — средство верное. Открыл глаза — все то же! Хоть глаз выколи. Чуть не выколол — сделал несколько шагов, нащупывая ногами тропинку, и напоролся на сучок. Ощущение было такое, что пропорол щеку под глазом до скулы, так саднило. Опустился на корточки, нащупал в сторонке нетронутый наст, отломил кусок, приложил к скуле, вроде отпустило. Поднялся, пошел дальше по дорожке, выставив вперед руки. Нога с хрустом провалилась в наст, кончилась дорожка — недалеко он ушел, однако. Подхлестнутый этой мыслью, он рванул вперед и тут же уперся в стену кустов. Редкий лес вдруг обернулся непроходимой чащобой. Он стал продираться — треск на всю округу. Юрген замер. Сзади донесся уже знакомый треск. Он оглянулся. Совсем близко, так показалось, полыхал костер на посту у лагеря, вокруг него — три фигуры, трещат еловые ветки.

Юрген опустился на карачки и пополз вперед, руками нащупывая проходы в зарослях. Ветки били по каске, ну так для того она и нужна. С каждой минутой он передвигался все быстрее, то ли приноравливался, то ли лес редел. Юрген поднял голову. Так и есть, его заносило вправо, все ближе к опушке леса. Пост позади едва виднелся. Еще немного вперед и вправо — и можно будет встать во весь рост, а там и бегом припустить, черт с ним, с треском.

Он вскоре и встал и тут же бросился ничком на землю. Где–то слева вдруг вспыхнул фонарь, заметался по деревьям.

— Стой, кто идет? — раздался грозный голос.

— Свои. Смена.

— Да вижу, что свои. Чужие, чай, с фонарями не ходят.

— А что им здесь делать, чужим–то?

— Тоже верно.

Фонарь проплыл несколько метров в воздухе, осветив двух часовых с винтовками с примкнутыми штыками, и потух.

— Табачку не найдется?

— Откуда! Весь выкурили. А вы с собой не принесли?

— Свой мы всегда успеем покурить.

— Чего припозднились–то?

— Куда там припозднились! Раньше времени пришли!

— А нам показалось, что рассвет скоро.

— Какой рассвет?! Полночь. Ну как тут — тихо?

— Тихо. Душа отдыхает. Вон только в кустах кто–то ломится, кабан али косуля.

— А вот мы сейчас посмотрим!

Резко зажегся фонарь, луч света ударил в сторону Юргена, прошелся по кустам, скользнул по самой спине — и потух.

— Никого. Эх, жаль, вот кабы днем. Мы бы его из винтаря враз достали. Любишь кабанину?

— Мясо, оно и есть мясо. Его бы побольше.

— Мяса много не бывает.

— Как и водки.

— И табаку. Табачку не найдется?

— Спрашивал уже. Нет. Ну, мы пойдем.

— Бывайте.

Юрген подождал, пока стихли удалявшиеся шаги, и пополз в сторону просвета, к опушке леса. Иногда под коленку попадалась сухая ветка, раздавался громкий треск, разносившийся по всему лесу. «Я — кабан», — говорил себе при этом Юрген и продолжал ползти. Вот и опушка. Он привалился спиной к крайнему дереву, лицом к обширному полю. Надо было перевести дух и подумать.

В лес соваться было нельзя, там были иваны, где–то поблизости, то–то они секреты выставили. Схорониться в округе в ожидании рассвета тоже опасно, а ну как поутру часовые решат на кабаньи следы посмотреть, а увидят человечьи. Свиснут товарищей, те враз догонят, выспавшиеся, сытые (после каши с мясом, подал голос желудок). Нет, надо в поле подаваться и идти, идти, уходить как можно дальше. Конечно, когда рассветет, он в поле как на ладони будет. Но, с другой стороны, к утру он черт–те где будет, к утру он, может быть, до своих добредет. От «своих» потеплело на сердце. Свои — они и есть свои, какие бы они ни были.

Юрген решительно поднялся. В поле!

Das war ein Moor

Это было болото. О том, что болота существуют в природе, Юрген, в принципе, знал, болотистая местность — так, помнится, говорил школьный учитель географии. Но это так и осталось школьным знанием, не подкрепленным личным опытом. В тех краях, где Юрген провел детство, болот не было. А потом он жил в городах, в них другие болота.

Детский опыт все же пригодился. Юрген не прошел и пятидесяти шагов по полю, как различил характерные звуки — так потрескивал тонкий ранне–декабрьский лед на волжском затоне, где они катались на коньках. Он догадался, что под ним вода, и простирающееся перед ним поле вдруг предстало разлившейся по весне Волгой, которая вот так же затапливает поля и перелески на несколько километров окрест, так что до некоторых деревень добраться можно было только на лодке, лавируя между торчащими из воды кустами. Точно как здесь, подумал Юрген, для большей скорости обходя стороной островки кустов. Зачарованный своей аналогией и детскими воспоминаниями, он как–то упустил из виду, что разлив и лед не сочетаются — либо одно, либо другое. А еще были кочки, странные твердые бугорки на поверхности льда, о которые постоянно спотыкался Юрген, — он ведь шел, почти не поднимая ног, как будто скользил на коньках или лыжах.

Но вот он вступил на пространный участок, чистый и ровный, как каток, и зашагал быстрее, едва сдерживая себя, чтобы не побежать, — бегать по тонкому льду нельзя, топнешь ногой и вмиг провалишься. Только так подумал — и тут же провалился. Левая нога почти без сопротивления ушла вниз до середины бедра, как в прорубь, затянутую тонкой коркой льда, слегка припорошенной, — ловушку для недотеп. Вот только пахнуло не так, как на Волге, чем–то гнилым и затхлым.