Воспоминания о русской службе - Альфред Кейзерлинг

ЗОЛОТОКОНТРАБАНДИСТЫ

Бродяге, пробиравшемуся в одиночку по глухой тайге, грозили и другие опасности, поэтому он остерегался разводить костры и оставлять какие-либо следы, а зачастую был вынужден делать крюк в сотни верст, чтобы добраться до большого тракта, где мог чувствовать себя более-менее в безопасности. Если в тайге его заставали пурга и сильный мороз, который поздней осенью в Сибири начинается внезапно и держится помногу дней, он был обречен. Но, коли он все-таки невредимым добирался до какого-нибудь села или до города, там непременно находились люди, которые скупали у него краденое золото, конечно, по очень заниженной цене. За этими скупщиками гонялась полиция, так как треть изъятого золота причиталась ей в качестве премии. В безопасности золото было, только когда благополучно оказывалось на границе и перекочевывало в карман скупщика-китайца.

Чтобы скрыться от полиции, которая по части отлова золотых контрабандистов зубы проела, эти сорвиголовы пускались на невероятные ухищрения. Например, рассыпное золото запаивали в маленькие металлические гильзы, к которым приделывали катушку, а к ней — замаскированный поплавок. Намотанную катушку покрывали клеем, который постепенно растворялся в воде.

Если полиция загоняла контрабандиста в тупик, он бросал свою гильзу с катушкой в какой-нибудь водоем — пруд, реку, колодец. Поплавок, находившийся сначала под водой, через некоторое время всплывал на поверхность, так как клей на катушке растворялся, а когда опасность была позади, контрабандист возвращался и вытаскивал свою гильзу из воды.

Пользовались контрабандисты и другими хитроумными приемами, чтобы спрятать свой товар и переправить его через границу.

Однажды генерал-губернатору барону Корфу пришлось сделать остановку на пути из Верхнеудинска в Кяхту — одна из осей тарантаса перегрелась. Остановились мы возле небольшой рощицы. Ямщик и сидевший на козлах казачий вахмистр выпрягли лошадей и сняли с тарантаса передние колеса, чтобы заново смазать ось. На козлах у ног ямщика всегда есть специальный ящичек, где хранятся фунтовые упаковки колесной мази. Их-то теперь и достали, и одну израсходовали почти полностью.

Пока тарантас приводили в порядок, из зарослей вышли двое бродяг, вежливо поздоровались и предложили свою помощь. Нас порадовало, что в этой глухомани нашлись помощники, ведь тарантас был тяжелый, а лошади беспокоились. Остановка поэтому вышла короткая, барон Корф велел дать бродягам хорошие чаевые, и мы поехали дальше.

Но едва лошади тронулись, как навстречу на полном скаку вылетели трое верховых полицейских. Генерал-губернатор приказал остановиться и спросил их, куда они так спешат и за кем гонятся. Они отвечали, что преследуют золотоконтрабандистов и на сей раз, наверняка схватят, потому что полиция обложила их со всех сторон. Мы пожелали им удачи и собрались ехать дальше. Меж тем нас нагнали шедшие следом бродяги. Полицейские тотчас бросились на них и закричали: «Вот они, мошенники, их-то мы и ищем!» Бродяги разыграли удивление и объявили, что в жизни не имели касательства к золоту и что полицию кто-то не иначе как обманул. Их немедля подвергли обыску. И хотя ничего не нашли, полицейские все равно увезли их с собой.

Мы продолжили путь и уже через несколько часов прибыли в Кяхту, а там заехали к богатому чаеторговцу Немчинову, который принял нас воистину по-княжески. Во дворе у него всегда толклось великое множество китайских купцов и погонщиков верблюдов.

Наутро один из оборванных китайцев вручил барону Корфу записку. Дескать, какой-то русский велел передать ее генерал-губернатору. Записка гласила: «Благослови Господь Ваше высокопревосходительство за доставку золота нашему китайскому другу».

Тут-то мы и сообразили, что произошло. Пока ямщик и вахмистр смазывали ось, один из бродяг-помощников спрятал свои гильзы с золотом в ящике, где хранилась колесная мазь. Вахмистр вспомнил, что велел ему закрыть ящик и поставить на место, под козлы.

«МАЙДАНЩИКИ» И «МОТЫ»

Посещая тюрьмы, я то и дело натыкался на совершенно непонятные вещи, например на «майданщиков», торговцев, и «мотов», транжир.

Майданщик — обычно это был еврей, армянин или татарин — держал в тюремной камере более-менее крупный тайный склад, где для арестанта имелось практически все, что пожелаешь, — только плати. Кроме денег, торговец принимал мясо и хлеб, продавая то и другое здесь же, в тюрьме, в обмен на услуги или за деньги арестантам, которые хотели помочь своим семьям, мыкающим горе за стенами тюрьмы. Майданщик также сдавал напрокат карты и кости. Сам он, как правило, не играл, хотя получал долю от выигрыша. Обычно он бывал и посредником, в обмен на спиртное скупал у мотов казенное платье, белье и сапоги, а затем отправлял все это за пределы тюрьмы и перепродавал.

Поскольку в камерах, кроме нар и параш, ничего не было и не могло быть, для меня оставалось загадкой, где они умудрялись прятать эти свои майданы{19}, пока однажды в верхнекарской тюрьме не попытался бежать особо опасный арестант; тогда-то сия тайна и разъяснилась. Арестант воспользовался старым пустым майданом, находившимся в глубокой яме под нарами. Оттуда он проложил подкоп под фундамент и добрался почти до палисада, когда неосторожный шум привлек внимание наружной охраны и выдал его. Свою попытку он предпринял без ведома других арестантов. Когда дежурный казак сообщил начальнику тюрьмы о своем наблюдении и камеру обыскали, арестанты тотчас сами указали лаз в яму под нарами, который был так искусно замаскирован, что без их помощи его бы нипочем не нашли. Как стена, так и пол под нарами были совершенно ровными и гладкими, ни в камере, ни за пределами тюрьмы не было ни малейшего следа вынутой земли. Старый майдан оказался настолько велик, что всю землю беглец смог разместить там. Этот майдан он купил у своего предшественника, которого перевели в другую тюрьму, и каждый вечер исчезал в яме под тем предлогом, что надо, мол, хорошенько там все устроить. Поэтому арестанты сразу же смекнули, в чем дело, и, услыхав о подозрительном шуме возле палисада, обследовали майдан. По арестантским законам, бежать из-под тюремной охраны запрещалось по причине суровых репрессий, которым казаки в таких случаях подвергали поголовно всех узников тюрьмы, и ярость арестантов была ничуть не меньше, чем ярость охраны.

Я приехал в Верхнюю Кару как раз в то утро, когда эта попытка к бегству была раскрыта, и своими глазами видел возмущение и ярость арестантов, казаков и администрации. Казаки требовали отдать виновника им, причем арестанты нисколько не возражали. Вступился за беглеца только старый начальник здешних тюрем, в прошлом гвардейский офицер. С первых же минут личного знакомства этот тюремный начальник внушил мне доверие, он был единственный, у кого все оказалось в отменном порядке, без недостач на складах и в кассах, а в тюрьмах царила необыкновенная чистота.