Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни - Монах Лазарь (Афанасьев)

Потомственные дворяне Труновы издавна были стрелецкими начальниками, но со временем, когда армия после петровских преобразований приняла совсем другой вид, они, по-прежнему живя у речки Щигры, сделались простыми провинциальными помещиками, имеющими достаток очень скромный, хотя, по желанию родителей, кто-нибудь из них и вступал в военную службу в Москве или Петербурге. Губернский город Курск находился отсюда в шестидесяти верстах. В самих Щиграх в Казенном присутствии обращались какие-то казенные бумаги, в суде не велось почти никаких дел, да и чиновников было немного. На площади утром пастух наигрывал на рожке, собирая стадо, которое затем гнал в луга, к реке. Поднятая стадом пыль оседала, и снова становилось тихо. Возле деревянных заборов копались в траве куры.

Храм Пресвятой Троицы, некогда построенный на небольшом возвышении, виден был со всех улиц. Утренний благовест преображал всю округу – дивной красоты звук большого колокола подобно кругам на воде расходился во все стороны, как бы освежая воздух и пробуждая все дремлющее… Не только люди, но и земные произрастения просыпались. А люди-то… Люди в Щиграх были верные православные христиане – и барин, и чиновник, и мещанин городской, и мужик. Утром, при звуках благовеста, целыми семьями шли они в храм, – и множество детей всех возрастов было среди них.

Жители городка посещали все службы, причт с трудом поспевал на исполнение множества треб, но и ежедневная, почти не умолкаемая молитва звучала в домах, утром и перед сном, в связи с трапезой, перед каждым делом… Вот и в семье Труновых, где было пятеро детей, из них два отрока – Павел и Симеон – молитва не умолкала, и едва ли не более взрослой – молитва детская, самая к Богу доходчивая. Моленная комнатка Труновых была вроде часовни, вся в иконах, на столике в углу кадильница, свечи, на аналое Псалтирь… Отрокам – одному шесть, другому семь лет. У них воспитателем был старый дворовый, «дядька», грамотей и молитвенник. Он ладил с отроками превосходно, тем более, что они едва ли не с пеленок полюбили тихую молитвенную жизнь.

Кроме ежедневных своих детских правил, дети должны были два, а то и три раза в день прочитать по одной или иногда по две кафизмы. После прочтения их им позволялось погулять на воздухе. Они и проводили это время у речки, иногда ловили рыбу удочками, но больше любовались природой и по-своему, по-отрочески, восхищались тем, как Господь все предивно создал… Во все времена года мир, лежавший вокруг них, виделся им сказочно красивым. Не только летом, но и во время золотого осеннего листопада, и зимой, когда над белым пухом снегов, покрывавших луга, поля, лес и речку, скованную льдом, таял в бледной от мороза небесной лазури такой же пух облаков… Это были удивительные дети: Господь рано коснулся их сердца, и они жили как бы в счастливом ожидании чего-то невыразимо прекрасного, родного, вечного.

Потом они учились в городской школе. Учился там, классом или двумя старше, их двоюродный брат Ермоген, с которым они скоро сблизились, так как он по своему характеру и любви к тишине и молитве оказался им родствен. Отроки учились прилежно и без особенного труда переходили из класса в класс. Павел же, как вспоминали знавшие его люди, был так удивительно тих и кроток, что постоянством в этих своих качествах благотворно действовал на учеников, склонных к лени и шалостям: они исправлялись. Вот ведь как бывало в старину! Выучив уроки, Павел читал усердно духовные книги. Очень любил он тогда сочинения святителя Тихона, чудотворца Задонского.

Когда приблизилось время окончания учения в школе, то Феодот Саввич, отец Павла, начал думать о дальнейшей его жизни. Сначала думал направить его в военную службу, но потом, не желая такой резкой перемены и в своей жизни, и в жизни сына (не хотелось отпускать далеко от себя), поместил его на должность протоколиста в Щигровский уездный суд. Туда же помещен был и Симеон. А там уже более года как находился на должности такого же протоколиста двоюродный их брат Ермоген.

Это были дивные юноши. Девственники, не имевшие никаких нечистых помыслов. Все непотребное, по Промыслу Божьему, их миновало. Ни одной развращающей ум и сердце книги не попало им в руки. Никакой порочный человек не увлек их воображения… Не чудо ли это? Они жили в Боге. Видя некоторые несообразные поступки молодых сослуживцев, Павел молился о них со слезами пред образом Богоматери.

Но начальник его радовал его сердце своим непоказным благочестием, а позднее стал монахом (он-то и рассказывал потом о своем боголюбивом подчиненном).

– Бывало, – говорил он, – в летнее время в субботу в 12 часов, по выходе из суда, я с Павлом и братом его пешком идем ко всенощной в Коренную Знаменскую пустынь, а туда идти – сорок верст. А на другой день, отслушав раннюю и позднюю обедни, спешили мы назад, в Щигры, чтобы успеть несколько отдохнуть перед понедельником, когда надо было начинать в суде новую седмицу нашей судейской службы. О походах наших никто, кроме нас троих, не знал.

Там, в благодатной древней обители, братья Павел и Ермоген, горячо помолившись, дали обет, невзирая ни на никакие препятствия посвятить свою жизнь Богу и поступить в монастырь. Выйдя из храма, они со слезами обнялись… Ермоген исполнил свое намерение первым – его как старшего по возрасту Господь привел в монашескую обитель раньше Павла и Симеона. Весной 1831 года, под видом того, что собирается вступать в военную службу, он взял свой паспорт и – исчез неизвестно куда. Искали, искали его родные, да не скоро нашли. А Павла и его родного брата Симеона родители направили в Курск на службу, в Губернскую Казенную палату. Спустя восемь месяцев Павел получил письмо от Ермогена. Писал он из Введенской Оптиной Пустыни, что в Калужской губернии близ Козельска. Он туда и вступил сразу после побега.

Читая письмо брата, в котором он с восторгом описывал монашеское молитвенное житие, «обещающее столько утех за дверью гроба» (как он писал), Павел недоумевал: что делать?.. Проситься у родителей в монастырь – не отпустят. Придется уходить так же тайно, как Ермоген. Беды в этом нет: немало святых людей начинали свою подвижническую жизнь с такого же поступка, бегства из родного дома.

Но без паспорта в монастырь не примут. Значит, надо просить отставки от службы в палате. Павел подал прошение. Спустя месяц получил отказ. Пришлось ждать целый год, чтобы написать второе прошение. Подал. И снова не отпустили! Павел едва не пришел в отчаяние… И стал он молить Господа послать ему какой-нибудь недуг, чтоб не позволял ему писать бумаги… Вскоре у него сильно воспалился левый глаз. Как ни хлопотал местный доктор – воспаление не проходило. Оно не причиняло Павлу боли, но писать бумаги он в самом деле потерял возможность. Тут он подал прошение о увольнении его со службы по крайнему нездоровью. На этот раз просьба была удовлетворена, и Павел, получив свои документы, взяв с собой и младшего брата Симеона, который оставлен был в Казенной палате родителями с условием быть только вместе с братом, отправился в Знаменский собор, где бросился на колени перед чудотворной Курской иконой Знамения Богоматери и благодарил Господа и Матерь Его за великую милость. Это было в начале лета 1833 года.

Домой, в Щигры, ехать было нельзя. И вот Павел и Симеон, не сообщив ничего родным, поехали к тому родственнику, который помогал Ермогену при его побеге, – к помещику Тимофею Онисимовичу Иванникову. О нем писал Павлу Ермоген, что он весьма благочестив и часто посещает монастыри, из которых любил более всего Оптину Пустынь. Жил он в своем небольшом поместье верст двадцать не доезжая Щигров. Приехав к нему, братья во всем ему открылись, и он обещал им помочь. Давши им отдохнуть дня три, он снабдил их всем необходимым в дорогу и некоторой суммой денег, а затем велел своему кучеру запрячь одноконную тележку и сам поехал в ней вместе с юношами по направлению к Орлу. Путь предлежал неблизкий. Надо было добраться до Орловской губернии и потом всю ее пересечь, затем половину Калужской до Козельска, где, на реке Жиздре, и находилась Оптина Пустынь, вожделенная для Павла духовная пристань… Но на этом пути ожидало его вместе с братом большое искушение.

Около города Малоархангельска лошадь попала ногой в мышиную нору, хрустнула кость… Кучер отпряг лошадь и повел ее в ближайшую деревню – она еле двигалась, прыгая на трех ногах. Оттуда он привел взятую на время лошадь и отогнал тележку в деревню. Барин не мог купить новой лошади, а нанял крестьянина, чтобы хотя бы возвратиться домой. Он очень сокрушался, но что было делать… Отдохнув немного в крестьянской избе, помолившись перед иконами, они расстались. Барин с кучером сели в тележку, а мужик, впрягший в нее свою лошадку, – на облучок. И вот они уехали, а братья пошли дальше пешком. У Павла был еще завязан больной глаз, но он крепился и бодро шагал по пыльной дороге.