Схватка - Михаил Голденков

— Пан Михал, — Чарнецкий нервно щипал свою длинную бороду, — глядите, что нам нынче предлагает царь: все, абсолютно все русские земли вернуть! Только Ливонию хочет себе оставить. И деньги предлагает. Конечно, не десять миллионов, как мы хотим, но тоже неплохие! Так давайте соглашаться — и конец войне! Ваш сябр Кмитич будет ужасно рад, узнав, что Смоленск мы вернули не пушками, а мирно!

Михал кусал губы. Искушение, конечно же, было огромное, но Несвежский князь видел и подвох, видел опасность, что таит в себе уступка Инфлянтов Московии.

— Глядите, пан Чарнецкий! — Михал развернул на столе рулон карты Речи Посполитой. Он положил на край карты пистолет, чтобы прижать, а на другой — свою саблю. Комиссары с любопытством склонились над картой.

— Вот взгляните на Инфлянты, паны мои любые! Они козырьком висят над Литвой, над Полоцком, да и над Вильной тоже. Получив Инфлянты, царь уже на следующий год легко вторгнется из этих земель в Полоцкое и Виленское воеводства с севера. Ведь Инфлянты — это удобнейший плацдарм для царя продолжать войну за Полоцк, Витебск и особенно Вильну!

Михал уж не стал упоминать Биржи, город Богуслава Радзивилла, который оказался бы вообще почти на самой границе… «Упомяну Биржи, — думал Михал, — Чарнецкий сразу подумает, что только о них и забочусь…»

— Мы, уступив им Ливонию, уступаем им стратегическое превосходство, оказываемся как бы в окружении! — продолжал Михал, водя пальцами руки по карте. — Теперь нам войска придется держать не только у восточной границы, но и у северной. Сможем ли? Где наберем столько войск? Я скорее соглашусь Смоленск или Киев отдать, ибо эти земли не грозят нам таким опасным соседством, как московская Инфляндия. Если армия царя выйдет из Смоленска на Оршу или из Киева на Гомель, то мы сможем легко предупредить войну и встать на пути захватчиков. Ну, а из Инфлянтов под ударом у границы стоят сразу четыре значимых города: Полоцк, Друя, Биржи, Дисна, открывается прямая дорога на Вильну и Витебск.

— Киев? Отдать? — нахмурился Чарнецкий.

— Так, пан воевода, — кивал своими длинными локонами Михал, — отдать Киев, считаю, куда как менее опасным для Княжества мероприятием! Понимаю, вам, пан Чарнецкий, как киевскому русину это трудно будет сделать — отдать Киев. Но мы же его пока не отдаем! Я говорю предположительно и сравниваю разные степени опасности для государства, в уступке тех или иных городов!

Хотя Михал, если честно, был не на шутку обижен на русин Киева. Двоякая политика Хмельницкого лишь спутала Литве все карты. Старый Быхов впустил казаков как союзников, а те позже вернулись в лагерь союзников царя, и героический Старый Быхов, таким образом, оказался под московитами. Михал не мог простить уже покойному Богдану Хмельницкому и того, что укранские и донские казаки пуще московитов громили и жгли города Литвы, убивали местных евреев и католиков. Братья русины… Михал предпочитал иметь дело с врагами, чем с такими братьями. Метания казаков между Швецией, Польшей и Московией утомили Михала. «Пусть объединяются на здоровье с Москвой, — думал он, — но если находят московское православие неправильным, пусть не морочат то и дело московитов и создают свое собственное государство со столицей в Киеве. В любом случае с Литвой Руси не по пути. А казаки — сущие разбойники! Не будет с ними у меня никогда союза!»

Только вот высказывать свою мысль киевскому русину Чарнецкому Михал, конечно же, не решался. Да, впрочем, Чарнецкий это и сам понимал, он не разделял позицию Богдана Хмельницкого, а теперь не понимал и его сына Юрия, который, формально вернувшись в Польшу, все еще заигрывает и с московским царем.

— Так, пан воевода, — продолжал Михал, — если думать только о сегодняшнем дне, то мы прекращаем войну сейчас, но расчищаем площадку уже для завтрашней, следующей и уже более удобной атаки царя на нашу территорию! Нет, пане, тут либо мы их до конца гоним с нашей земли, либо они нас сгоняют с насиженных мест. Смотрите, они же боятся, идут на уступки! Так надо и давить, чтобы все уступили, а нет, то гнать паганой метлой их вон отсюда!

Чарнецкий смотрел на карту, хмурил брови, приглаживая свою бороду, но… соглашался.

— Верно, Михал, — кивал он своей коротко стриженной головой, — будем стоять твердо. Ваша правда…

Переговоры затягивались. Для психологического давления на комиссию Речи Посполитой Долгоруков приказал почаще присылать дородных и высоких ратников, чтобы подъезжали поближе на конях и, как бы невзначай, громко говорили про позиции московского войска и его расположении вблизи литвинских войск. Увы, это на литвинов абсолютно не подействовало… Послы царские уже соглашались уступить и Полоцк, и Дюнабург, и Заднепровье, но комиссары стояли на своем твердо. Они по-прежнему требовали освобождения всей страны и десять миллионов злотых в качестве компенсации за разрушения городов, городского и сельского хозяйства Княжества. Требовали вернуть всех пленных и все награбленное.

— Вы ведь, как бездумный смерч, прошли по нашей земле, не думая даже, кто и как все это будет восстанавливать! — гремел Михал, нависая над Долгоруковым. — Вы побрали наши города под час нашей беспомощности, когда у нас было много врагов. И хотя пан Бог покарал нас за грехи — от всех неприятелей вызволил, но оставил у нас из недругов одних вас! А не вернете — мы будем возвращать свое саблею.

Закончился март месяц. Начинался теплый апрель. За грачами вернулись в родные земли скворцы. Вернулись с зимовок аисты, принеся на своих широких крыльях наконец-то устойчивое весеннее тепло. Природа медленно просыпалась от зимнего сна. В переговорах, не принесших никакого успеха ни одной из сторон, наступил длительный перерыв, а войне пришло продолжение. Хованский же, как его и просили, вновь собирался напасть на Кмитича. Московский князь радовался! Вынужденный простой его изрядно измотал, как и его желдаков, безуспешно рыскающих по им же опустошенной округе в поиске еды и вина. Однако такие поиски зачастую завершались трагически для московитов — их позже находили перебитыми либо повешенными партизанами, которые все еще не перевелись в округе, несмотря на кажущийся разгром отряда Багрова. Бывали и другие причины, что особенно пугали московитов. Так, разграбив все в Дятлово, ратники Хованского отправились в расположенное неподалеку на северном берегу Западной Двины Кривое Село.

— Нечисто там. Лешаки живут. Не ходили бы, — говорил Хованскому местный древний дед, но московский воевода и слушать не хотел. В Кривое Село был послан вооруженный отряд в триста человек татар и стрельцов, чтобы добыть съестных запасов в нетронутой войной веске. Проходя через местный лес, отряд как в воду канул. В лес вошел, а из лесу не вышел никто. Партизаны?

— Нет тут никаких партизан, — объясняли жители из местных хуторов второму отряду уже в четыреста человек, высланному на поиски первого, — наш человек сей лес стороной обходит, ибо лес кривой, за что и назвали веску так.

— Что значит кривой? — спрашивал недоверчиво сотник.

— Нечистый. Лешак людей в нем морочит, — говорил местный дед, — человек может пробыть там три дня, а самому ему покажется, что пару часов всего пробыл. Иной войдет туда да и не выйдет вовсе, как ваши. Словно дыра в том лесу, как от платья прохудившегося. Пропащее место. Люди там пропадали и раньше. Бывало выйдет человек из леса и диву дается — вышел не там, не с той стороны, словно за десять или пятнадцать минут десять верст прошел. Но такого, чтобы три сотни человек с мушкетами сгинули, еще пока не было! Видать лешак вашего брата не жалует. Берегитесь.

Испуганные московиты повернули назад, не решившись пересекать заколдованный лес. Объезжать же его также было делом непростым и долгим.

Хованский был в шоке. У него пропал большой отряд, как будто после серьезного кровопролитного боя! Еще пару таких фуражных экспедиций, и его силы сравняются с силами Кмитича! Напуганный московский воевода стал отводить войско к Витебску вдоль раскисшего от талого снега берега Западной Двины.

Впрочем, подход казаков Черкасского сулил Хованскому новую победу над его извечным соперником. Теперь его силы превышали неприятеля в три раза — почти десять тысяч против двух с половиной.

Ну, а из-под знатного местечка князя Острожского Смоляны с юга Витебского воеводства к Кмитичу шло еще две тысячи ратных людей из дивизии Паца. Но даже с учетом этого подкрепления силы Кмитича под Витебском уступали более чем вдвое Хованскому.

Глава 11. Тучи сгущаются

В эти же дни десятитысячный корпус полевого писаря Александра Полубинского и поручика панцирной хоругви Степана Бидзинского вторглись на территорию уже непосредственно Московского государства, громя по дороге мелкие подразделения московитов. Пац вел свои полки к Стародубу, а Чарнецкий шел к Дисне. Московитские рати, терпя одно поражение за другим, пятились на восток. В таких непростых для царя условиях Ромодановский объединил свои потрепанные и поредевшие полки с казаками гетмана Брюхавецкого и также пошел к Дисне, чтобы биться с Чарнецким.