Куда ж нам плыть? Россия после Петра Великого - Евгений Анисимов

Пока корабль империи после смерти своего царственного шкипера двигался по инерции, по ветру, управлять им было нетрудно. Но ставить новые паруса или совершать сложные маневры новые люди, оказавшиеся на мостике, не хотели. Наоборот, они все убавляли и убавляли паруса и даже поглядывали назад – туда, где осталась тихая гавань XVII века.

И это не просто банальный образ. Известно, что Петр мечтал об океанических плаваниях своих 100-пушечных кораблей, о русских колониях в Индии, на Мадагаскаре и на островах Карибского моря. В его время первые русские корабли с товарами стали проникать в Средиземное море через Гибралтар, и хотя эта торговля была убыточна, Петр ее не оставлял и даже основал во Франции и Испании торговые консульства, причем одно из них как бы висело на самой оконечности Европы – в Кадисе, откуда на сотни и тысячи верст простирался океан, за которым лежали новые земли, ждущие русский флаг. Петр требовал от консулов изучать торговую конъюнктуру в Новом Свете не из праздного любопытства.

И вот теперь, после смерти Петра, в Петербурге обо всем этом думали иначе. В 1727 году из Совета был сделан запрос в Сенат о консульствах: «Есть ли государственная польза и впредь содержать и оных там надобно ль?». Сенат, опираясь на мнение Коммерц-коллегии, отвечал, что «в содержании как во Франции, так и в Испании консулов никакой пользы государственной не имеется и впредь содержать их к прибыли безнадежно, ибо посланные туда казенные и купеческие товары проданы многие с накладом». С мечтой о карибской торговле пришлось расстаться до победы социалистической революции на Кубе – Совет отозвал консулов и закрыл консульства.

В целом же в политике Совета мы видим попытку переосмысления многих прежних основ доктрины Петра, поиск вариантов политики, отличающихся от петровских меньшим радикализмом и, соответственно, больше, чем прежде, учитывающих различные (не только государственные) интересы. Особенно показательна история с пересмотром петровского таможенного тарифа.

Как известно, в 1724 году Петр ввел новый таможенный тариф ярко протекционистского характера. С помощью высоких таможенных пошлин Петр хотел защитить внутренний рынок товаров – произведений русских мануфактур, которые еще не могли конкурировать с западноевропейскими по качеству, количеству и цене. Уже первый год действия петровского тарифа выявил его умозрительность, очевидный отрыв от российской реальности. Установив высокие пошлины на ввозимые иностранные товары, государство и не подумало о надежной охране границ. В итоге резко возросла контрабанда, поток товаров хлынул через границы, минуя таможни. В том же 1725 году была раскрыта крупная подпольная компания московских, киевских, смоленских купцов, перебрасывавших через границу с Польшей огромные партии контрабандных товаров. Началось расследование, которое ни к чему не привело, ибо купцы не хотели «объявлять, через которые места они те товары провозили и каким образом заставы объезжали». Деньги, которые раньше в виде пусть даже умеренных пошлин могли попасть в казну, теперь туда вообще не поступали.

Очевидным было и то, что петровский план удовлетворения запросов потребителей за счет продукции национальной промышленности был хорош лишь на бумаге. Слов нет, без сомнений русская мануфактура сделала колоссальный рывок за годы петровских реформ, но она все равно не могла заполнить рынок разнообразными и хорошими товарами – жалобы на низкое качество продукции русских предприятий раздавались постоянно, а жульничество русских мануфактуристов и купцов стало чуть ли не основным брендом русской промышленности. Уже тогда понятие «русская работа» не было знаком качества. Установление же высоких таможенных пошлин на товары, которые не производились в стране (галантерея, сыры, вина), вызвало недовольство дворянства. Мало радости принес тариф и русским купцам, специализировавшимся на продаже за границу сырья, которое, по мысли Петра, отныне должно было идти на русские мануфактуры.

А уж какой шум подняли западные купцы – контрагенты России – нечего и говорить. В своих многочисленных челобитных они утверждали, что «все купечество, так же и все купцы, как русские, так и иностранцы, чрез установление тарифа и запрещение разных товаров ныне все ж в разорении, а до сочинения тарифа всегда торг был цветущий». Правы они были или нет, но правительство Екатерины не могло с этим не считаться.

23 июня 1725 года по указанию П.П.Шафирова в журнале Коммерц-коллегии появилась примечательная запись: «В бытность его (Шафирова. – Е.А.) в Кронштадте и Петергофе Ея императорское величество изволили указать, дабы ему, так и всем Коммерц-коллегии [членам] конечное старание [иметь] и, как возможно, купечество приласкать и не озлоблять. Он же… докладывал, что в учиненном торговом морском уставе и тарифе некоторые пункты кажутся купцам не без тягости, чего ради Ея величество изволили указом, усмотря о том, что по прибытии Ея величества в Санкт-Петербург доложить». Так, путь к изменениям в торговой политике был открыт.

Торгово-промышленные проблемы были весьма сложны, и в начале 1727 года в Совете созрела мысль организовать «Комиссию о коммерции» под руководством А.И.Остермана. Одним из первых начинаний комиссии стал призыв к купечеству подавать свои проекты и челобитные о «поправлении коммерции». Уже с самого начала стало ясно, что дело это – не одного года, и верховники отдавали себе отчет в трудностях перемен как в таможенном, так и в податном деле.

О начальстве и пользе акциденции

Важные перемены во многих сферах хозяйства шли параллельно с изменениями системы государственного управления, созданной Петром в результате реформы 1718–1724 годов. Две главные претензии предъявляли великому реформатору его сподвижники. Во-первых, они считали, что реформа управления привела к снижению общей эффективности и оперативности работы правительственных органов. Создание многих коллегий не привело, по мнению верховников, к улучшению управления, а централизация управления лишь усилила волокиту и злоупотребления. Во-вторых, верховники осуждали резкое увеличение численности чиновников.

То, что новые правители России – сами бюрократы до мозга костей – начали бороться с излишним, по их мнению, ростом бюрократии, вполне естественно. Этим людям казалось, что эффективность и надежность аппарата управления зависят от сокращения его численности и общего удешевления бюрократической работы. Как известно, такие мысли были не новы, в России – стране обитания чудовищного бюрократического монстра – все подобные эти сокращения и удешевления делались неоднократно и безуспешно. В этих случах всегда срабатывает извечный, неотменяемый ни одним режимом закон, согласно которому всякое сокращение численности бюрократического аппарата и его удешевление с неизбежностью приводят к прямо противоположному: увеличению числа чиновников и удорожанию аппарата. Но нам важно другое – те меры, о которых шла речь в Верховном тайном совете, имели свою идеологию, которую можно назвать отчасти «реставрационной». Верховники ставили под сомнение прежде всего основные камералистские принципы (т. е. приципы коллегиальности) государственного строительства, взятые с Запада и положенные в основу петровских реформ. И здесь были две главные причины: во-первых, верховники эти принципы не понимали, и, во-вторых, в условиях России эти, привнесенные Петром в ходе государственной реформы из Швеции, принципы работали плохо, поэтому и казались зряшными, дорогостоящими, неэффективными.

Первое, что было ожесточенно раскритиковано и подверглось частичной отмене, – это принцип коллегиальности как в центральных, так и в местных учреждениях. 15 июня 1726 года в Совете «разсуждение было о множественном числе в коллегиях членов, от чего в жалованье происходит напрасный убыток, а в делах успеху не бывает». Из высшего эшелона коллежского управления было предложено оставить в каждой коллегии лишь президента, вице-президента, двух советников и двух асессоров и «быть из них одной половине в Петербурге», а другую распустить по домам без жалованья на том основании, что «в таком множественном числе во управлении лучшаго успеху быть не может, ибо оные все в слушании дел за едино ухо почитаются».

Это не только образное, но и точное определение. Действительно, коллегиальная система управления, которая должна была, по мысли Петра Великого, поставить заслон самовластию судей – руководителей приказов, то есть старых центральных учреждений, явно не срабатывала. Президентами коллегий были, как правило, «принципалы» – приближенные Петра, и спорить с ними на заседаниях коллегии простым членам присутствия или асессорам было небезопасно – слишком неравны были, при формальном равенстве голосов, силы. Поэтому, прочитав сотни протоколов и журналов коллегий, очень редко встретишь споры и дискуссии по обсуждаемым вопросам – все споры решались еще до заседания, в кабинете президента. Да иначе и быть не могло – некоторые элементы и формы демократии (даже в ее бюрократическом, для пользы дела, смысле) тотчас извращались и угасали под сильнейшим влиянием всей системы, построенной на совсем иных, авторитарных, самодержавных принципах.