Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина - Александра Вадимовна Николаенко

ассортиментом общей картины жизни. Непросто выбрать там, где выбор есть, и непросто даже, где его нету. В связи с этим возникает твердое ощущение: нет, просто жить невозможно.

Просто жил из нас, светлая ему память, лишь один человек – Соломон Васильевич Глупенький, пусть дойдет до нас рецепт его спасительной глупости: просто жить способен лишь тот простак, какому хватает на это мудрости.

Кот Опушкина

Не пойму, чего ради живут некоторые из нас, скажем… женщины. Вот она, например, для чего? Неужели только затем Господь вписал ее в скрижали Свои небесные, чтобы лично мне ее присутствием жизнь усложнить?!

Ф.М. Булкин

С Опушкиным же Алексей Алексеичем с того дня случилось совсем уж странное, невозможное, и прийти в себя от потрясения Опушкин не мог. И трясло его, и плакал он, и хихикал, и вздрагивал, и хохотал, и бегал по комнатам, и на улицу выбегал. И это все нисколько не помогало ему перед случившимся фактом.

То он думал: «Не может быть!» То с очевидностью убеждался, что может, но не смирялся…

Так, конечно, не принято рассказ начинать, ну да короток будет, и тут ничего не поделаешь, раз уж начали мы с того, что герой у нас умер.

Иногда забудет Опушкин на миг, что случилось с ним, перестанет плакать, метаться и нервничать, отвлечется, погладит кота.

Кот же вел себя так, будто то, что случилось с хозяином, не случилось: мурлыкал, мурчал, спал и жмурился, есть просил, и ходил за духом Опушкина, и носился, дела свои справив, по коридору. С этим было очень удобно устроено в квартире Алексей Алексеича много ранее: кот обучен ходить был в уборную, даже лапкой на спуск нажимал.

Телефон звонил редко. И как не подходил к нему Опушкин прижизненно, так и посмертно не подходил.

Дела же были отложены, поскольку оказывается, что из дел наших каждое на неопределенное время можно и отложить. Не отложит жизнь – смерть отложит, как говорится. Время тикает, жизнь течет мимо тех, кто стоит на обочине, и не требует, оказывается, нашего присутствия эта вся суета-суетина прижизненная, каковая по сравнению с вечностью – ерунда… Да, наверное, ерунда, во всяком случае, они и звонят то с предложением счетчики поменять, то с кредитом.

Бренное же все еще лежало в спальной комнате, и ужас Опушкина при виде его был понятен. Другим еще, может быть, и признаешься, пожаловаться захочется, что ты умер, но как себе… Себе самому страшнее всего признаваться. Так надежда хранит нас по приговору врачебному, и пока жив – еще она есть. Но у бедного Опушкина ее уже не было, а кота девать было некуда, некому… Пропадет.

С тем решился Опушкин факт кончины собственной скрыть, нужно было только вынести из квартиры, увезти и спрятать улику. Однако дух не мог поднять тела, как бывало это при жизни. Не мог, ничего не мог дух Опушкина, руки были теперь прозрачные и бессильные, это были уже и не руки, привычка, что они есть, какая-то энергетическая субстанция, от паники и отчаяния поначалу беспомощная, бессильная: так мы все бессильны первое время в отчаянии, а потом берем себя в руки. Ведь живем же как-то все дальше.

И огромным усилием влез обратно в бренное тело Алексей Алексеич, как в одежду, ставшею тесною, или, скажем, в чужое пальто. Это оказалось ощущением странным, но довольно знакомым: так машина не катится без водителя, а с водителем – хоть куда.

Сам из квартиры вышел Алексей Алексеич, отперев, заперев дверь, на всякий случай оставив коту еды на три миски.

Было очень тепло. Теперь в Питере белые ночи, в Москве же и области тоже ночами июньскими так светло! Но, во все подробности неприятные не входя, чтобы не напоминать неприятное Алексею Алексеичу и не ранить читателя, скажем, что бросил он тело свое за пределами МКАДа и назад добирался не оплачивая проезд, войдя домой через стену.

Кот Опушкина возвращение хозяина встретил без всякого удивления, с привычным самообладанием, любопытствующим равнодушием, то есть, собственно, как всегда.

Духу Опушкина, вернувшемуся домой, оказалось не слишком многое нужно. Электричество не нужно было теперь, и вода для умывания, чаепития, бульоноварения не нужна, на еду теперь тратиться тоже Алексей Алексеичу не приходилось. Не жить оказалось гораздо во всем экономнее, выгодней. Из соседей же никто не заметил исчезновения Опушкина, потому что все так друг к другу – только здравствуйте и адью.

Был Опушкин изобретателен, потихоньку научился концентрировать дух свой до такой степени, чтоб иной раз вставлять свое слово в посты на фейсбуке, всеми силами скрывая факт своей смерти, и никто не мог бы уличить теперь его, что он, вот… Потому что если пишет в фейсбук человек, то живой.

Мог Опушкин гулять, и он гулял, мог смотреть телевизор, в политике не участвовал – в ней участвовать бесполезно как прижизненно, так и после. Но голос на выборах, на голосовании по конституции, остался за ним.

Оказалось, не жить тоже можно.

Исправно поступала на имя Опушкина пенсия, отчисляло на существование свое из опушкинской пенсии государство, а поскольку есть Алексею Алексеичу не хотелось с тех пор, как случилось все это с ним, то хватало после отчисления с пенсии на кота. Опушкин пользовался домашней доставкой сухого корма и прочего, оплачивая счета кошачьи банковской картой.

От забот земных же освободился Алексей Алексеич только через три года, и коты наши тоже животные бренные: кот Опушкина тихо умер от старости, в двадцать лет, ибо всем свои сроки.

С этим странным случаем осталось в наследство предположение, что все уповаем мы на душ наших бессмертие, но бессмертие их нужно нам для того, чтобы здешних не покидать, пока им мы нужные, ну и чтобы встретили там.

Потому что… ради чего еще нужно нам это бессмертие, мы не знаем.

Спасенный

Дни такие тихие, теплые, ясные, липой пахнет. Эти все букашки, кузнечики, ромашки, лютики, васильки… Березки, господние струночки, держат вышние купола. Там, по глади полуденной, звери неведомые из одних в других обращаются, храмы горные нерукотворные, водопады, озера бездонные, ветряные течения, пики снежные, плавучие острова…

То Луна, царица сияния звездного, полнотелая, белого атласа, в нашем садике яблони, проливные, грибные дождики, грозы. Семицветный мост над лугом из туманов парных встает в величии радужном. Солнце мир крестит на