Бизерта. Последняя стоянка - Анастасия Ширинская

Насколько я помню, праздник был очень веселый; погода прекрасная, семья, собравшись в последний раз, старалась забыть в этот день повседневные заботы.

Плохо помню, как прошло лето: длинные скучные дни в опустошенной квартире; мама и папа нагнулись над столиком, заваленным сапогами; тихая Люша, которая никогда не плакала; даже Слава Раден куда-то исчез.

И на этом повседневном, расплывчатом фоне — последняя сильная картина истекающего 17-го года. Почему мы с мамой и маленькой Бусей были в этот пасмурный осенний день в Петрограде?! Никого из семьи не помню. Мы были как оторванные от всего в большом неузнаваемом городе. Мама, очень близорукая, не сразу заметила, что жизнь вокруг нас замирала: улицы пустели, магазины, администрации, банки спешно закрывались.

25 октября 1917 года! Огромные грузовики с шумом катятся по середине шоссе, солдаты стоят с ружьями наперевес… а мы с мамой бежим… бежим к вокзалу… Мама держит меня за руку, в другой руке у нее какие-то пакеты; я тяну Бусю за поводок, но ее маленькие ножки плохо поспевают. К тому же начинает идти мелкий дождь и я сама скольжу… Перед глазами только ромбовидный узор тротуара, очень, как мне казалось, широкого и бесконечно длинного — через весь этот пустынный большой город… где нет больше извозчиков, где вокзал очень далеко и где никак нельзя остановиться.

Мы успели на последний поезд, и долго еще билось сердце, и в ушах звенел шум разбиваемого стекла: это выбивали вокзальные окна.

В тот день мы покинули Петроград — мамин Петербург — навсегда… Она его больше никогда не увидит, но она будет говорить о нем всю свою жизнь. И я тоже буду рассказывать о нем моим детям и, особенно, моим внукам. Когда они были еще совсем маленькими, на Мадагаскаре, по дороге в «Majunga» я им рассказывала его сказочную историю. С тех пор случалось, что в длинном путешествии они меня просили: «Пожалуйста! Расскажи нам о Санкт-Петербурге».

Так, на пустынных тропах далекого острова, на берегах Индийского океана, теплилась жизнь потерявшего свое имя города — столицы России, стертой с мировой карты.

Глава VII

1918 год

В феврале 1918 года немецкая армия заняла Ревель. Помню даже нашу первую встречу с немецкими солдатами. Мы с Машей вышли гулять, не зная, что «блюстители порядка» предприняли ловлю бродячих собак.

Маленькая Буся чинно шла рядом с нами, когда большая сеть, ловко брошенная, обкрутила ее со всех сторон. Все произошло очень быстро. Быстро… и очень деловито: не теряя ни минуты, присев, я отбросила сеть и уже, не успев даже испугаться, стояла, прижимая Бусю к груди. Вероятно, вид решительной пятилетней девочки был очень смешен. Глядя на меня, солдаты начали смеяться, и мы спокойно вернулись домой.

Очень скоро русские офицеры были интернированы. Мы с мамой ходили носить папе еду; в большом зале стояли кровати, одна рядом с другой, как в госпитале. Мы садились на кровать, и часто разговор становился общим. Некоторые даже шутили: один из офицеров финского происхождения — звали его Линдебек — докучал немецкой администрации, ссылаясь на свое «незаконное заключение», и перед сном, уже в кровати, заявлял во всеуслышание: «Спи, бедный финн!»

Другой случай произошел в самом начале, при проверке личных документов: к одному из офицеров с чисто немецкой фамилией контролер обратился по-немецки. Машинально офицер ответил на том же языке:

— Религия?

— Лютеранин.

— Вы свободны!

— Почему? Я русский офицер!

Он был вне себя. Он требовал, чтобы его арестовали вместе с товарищами. Безуспешно!

Что касается папы, вопрос был быстро решен: его незнание немецкого языка и его православная религия не позволяли сомневаться в его национальности.

Вопрос о национальности, который в наши дни имеет такое важное значение, не был камнем преткновения в старой России. Я не говорю о семьях, которые со времен Петра верно служили России: иностранного у них, кроме фамилии, ничего не было. Но я знала семьи, совсем недавно обосновавшиеся в России, но которые, несмотря на французские, немецкие или английские паспорта, горько оплакивали в эмиграции свою потерянную родину.

Так, чисто русским уголком был в Бизерте дом адмиральши Адельгунды Яковлевны Ворожейкиной. Для милого гостя была ласковая встреча: чашка чая у самовара, булочка с домашним вареньем. На большие праздники лампадка горела перед иконой. На Рождество каждый должен был попробовать взвар и кутью; на Пасху — куличи, и все было так искусно приготовлено, как мало кто из нас умел. Она знала все обычаи, связанные с религиозными праздниками: когда надо было съесть «хоть ложку меда», чтобы быть счастливым целый год, когда открывать клетки и выпускать птиц на волю. А все, что касалось флота, было ей особенно дорого.

Тем не менее она оставалась англиканского вероисповедания и не забывала свой родной остров Святого Фомы в Антильском архипелаге. Своим трогательно-забавным русским языком, в котором женский и мужской род неожиданно менялись местами, она рассказывала о своем далеком детстве… Черная няня, суеверия сказочных караибов, ядовитые или лечебные растения, черепаший суп и соусы из редких трав. Дочь английского консула, она познакомилась с будущим мужем, впоследствии адмиралом Русского Императорского флота, на приеме в честь русской эскадры. Покинув в 19 лет свой тропический остров для далекой России, она никогда об этом не жалела, даже оказавшись в изгнании. Около своего полного, маленького роста, торжественно-величаво передвигающегося мужа и осторожного, из всего делающего тайну сына, она была самая русская из троих.

Все они уже давно покинули этот свет. Какой-то тунисец получил все, что осталось в квартире.

Я жалею, что не спасла портрет Адельгунды Яковлевны: совсем юная девушка, хрупкая и грациозная, тонкие черты лица, обрамленного светло-пепельными волосами. Я упустила прошлое!.. Караибы, Россия и разбитое бизертское кладбище!.. Прошлое!

В том 1918 году, страшном для всех, мои родители тяжело пережили убийство царской семьи. В ночь с 17 на 18 июля вся семья была замучена в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге. Первый раз в жизни я видела, что мама плачет. «Несчастные, — говорила она, — несчастные…» Тогда она еще не знала подробностей зверского убийства. Она вспоминала, что ей случалось иногда видеть в Петербурге этих, теперь замученных детей, а тогда улыбающихся прохожим, простых, приветливых. Казалось, что прошлое России уничтожено! Что России больше нет. Даже маленьким ребенком я понимала, что «все потерялось» вокруг меня.

В своем дневнике от 27 июня 1917 года молоденькая княжна Екатерина Сайн-Виттгенштейн, ведущая записи изо дня в день в течение первых лет революции, замечала с отчаянием: «Россия погибает! Возможно ли, чтобы люди, обладающие разумом, не отдавали себе в этом отчет. Ни один из тех, кто мог бы что-нибудь сказать, не говорит ни о стране, ни о России. Россия больше не существует! Существуют „пролетарии всех стран“, свободные Украина, Финляндия, Крым, Сибирь, Кавказ и приблизительно двадцать других независимых республик. В теории в целом этот организм носит название „Свободная Россия“, но где свобода и где Россия, никто не знает.

То, что называется „русская республика“, не имеет ни президента, ни парламента, но их заменяет Совет рабочих депутатов. Нет больше ответственных министров, но на их месте так называемое Временное правительство, не имеющее ни власти, ни силы, ни умения проявить какой-либо авторитет, как это можно было бы ожидать от всякого правительства».

Вот как двадцатилетняя девушка передает то, что чувствовали все те, кто любил свою страну. История была впоследствии так искажена, что писатель А. И. Солженицын признает, что ему понадобилось много лет опыта и работы над восьмью книгами, чтобы познать истину. Можно ли верить в искренность такого видного члена партии, как Л. Б. Красин, когда он в письме к жене от 6 июня 1923 года описывает разработку новой конституции: «попал я к сессии ЦИКа, принимали проект новой Конституции Союза Советских Социалистических Республик…

…Несомненно, что объективный смысл этой реформы состоит в приближении от множественных республик к единой, но при наличности большого национального сепаратизма, особенно в верхних слоях советского (и партийного) аппарата, приходится принимать множество всяких гарантий, обеспечивающих свободное выявление и самоопределение всяких национальностей, да и весь Союз объявляется добровольным, и всякая республика, если захочет, может из него выйти, но, конечно, не захочет; зачем ей хотеть и куда иначе она вообще может деваться».

Вопрос, который остается злободневным и в наше время! Вопреки принципам мирового интернационала, Ленин, стремясь уничтожить Российскую империю, нареченную с этой целью «тюрьмой народов», способствовал развитию национальных течений в народностях, ее составлявших. Это оказалось чревато последствиями: развившийся национализм все пережил. Народы СССР, на словах независимые, были в руках Коммунистической партии. Причины распада СССР имеют глубокие корни, искать которые надо еще в 1917 году.