Девочка и олень - Эдуард Пашнев

— Я хотела сказать…

— Не оправдывайся. Дерзость не нуждается в оправданиях своих поступков.

У ступенек, ведущих к главному входу в кинотеатр «Россия», они повернули и пошли назад. Фигура отца маячила у выхода из сквера, наполовину скрытая пьедесталом памятника. Надя сместилась на дорожке влево к самому краю, чтобы совсем его не видеть.

— А у меня сегодня большой день, — неожиданно по-ребячьи похвастался Марат и бережно похлопал рукой по сумке на плече, — «Мастер и Маргарита» вернулась из переплета.

— Вы отдавали в переплет журналы «Москва»? — поинтересовалась Надя.

— Да… Читала?

— Нет, но я знаю. Папа приносил, читал. Ему давали на одну ночь.

— А ты не читала? Имей в виду, можешь у меня взять.

— Спасибо. Как-нибудь возьму, когда можно будет, — сказала Надя.

— Да ты что? — остановился вожатый. — Не можно, а нужно! Не когда-нибудь, а сейчас. Твое будущее — книжная графика. Насколько мне известно, и отец твой так считает. Ты должна много читать.

Он сбросил сумку с плеча, рывком распустил шнурок. Надя продолжала испытывать недоверие к роману, в котором коты стреляют из пистолетов и чинят примусы, но, подчиняясь вожатому, она взяла книгу с радостным волнением.

Глава XI. Андрей Болконский

— А у нас новенький, — сообщила Ленка, встретив Надю в коридоре у бачка с водой. — Такой чудик: в черном костюме и платочек уголком выставил. Наши ребята оборжались.

— Платочек? — переспросила Надя.

Она открыла дверь в класс и увидела, что между рядов от парты к парте ходит, как жених, в черном костюме, с прилизанным чубом Игорь Сырцов и не знает, куда положить свой портфель. А ее одноклассники устроили из этого игру и наслаждаются растерянностью человека.

— На четвертой парте в проходе свободное место, — стараясь быть как можно серьезнее, сказал Половинкин.

— Здесь? — вежливо наклонился Чиз к Толе Кузнецову, собираясь занять место рядом с ним.

— Иди отсюда, — оттолкнул тот грубо новенького. — Здесь Колька Недосекин сидит.

— Я сказал: в проходе, — давился от смеха Половинкин. — Приставное место. Табуреточку надо принести.

— На предпоследней парте у батареи, — подсказала Таня Опарина, которую после поздравления в газете КОС никто иначе не звал, как Татьяна Ларина.

— У батареи, — еще раз повторила она.

— У батареи Раевского, — включился в игру А. Антонов.

— На Тушинском редуте, — сказала Ленка за спиной Нади.

Чиз пошел и остановился.

— Игорь! — громко окликнула Надя. — Как ты сюда попал? Ты что, заблудился?

— Я новенький, — сказал он и показал портфель, чтобы она удостоверилась в правдивости его слов.

— Учиться будешь у нас?

— Ага, — и опять показал портфель.

В классе воцарилась тишина, как на уроке.

— Давай сюда, — забрала Надя у него портфель. — Покажу тебе свободную парту.

Чиз поплелся за девочкой к предпоследней парте у батареи. Он был очень смущен и по дороге почесывал свой приглаженный чуб то одной рукой, то другой. Смущена была и Надя. Она села рядом с ним за парту и спросила:

— А почему ты оказался в нашей школе?

— Я переехал жить к бабушке.

— А родители?

— Они сказали, что хоть немного от меня отдохнут. А бабушка очень обрадовалась. Пирог с яблоками испекла.

Получив место и оказавшись отгороженным от всего класса Надей, ее внимательным взглядом, Чиз вздохнул и улыбнулся. Его лицо приняло привычное выражение добродушной, наивной восторженности.

Прозвенел звонок. Пружинистым шагом вошел учитель математики. Ленка оборачивалась назад, подавала выразительные знаки, но Надя осталась сидеть рядом с Чизом. Она чувствовала себя в некотором роде в роли хозяйки, которая должна была позаботиться о неожиданном госте. Ребята красноречиво перешептывались. Это ее мало беспокоило. Ее больше волновал поступок Чиза. Она понимала, что за его переездом скрывается не только любовь к пирогам с яблоками.

После уроков Надя и Ленка, как обычно, дружно перебежали шоссе и зашагали дворами затылок в затылок по узенькой, расчищенной в сугробах тропинке вдоль забора детского сада.

— Перебежчица, — сказала Ленка.

Надя засмеялась, думая, что подружка имеет в виду то, что они обе перебежали дорогу перед самым носом самосвала.

— Кто он, этот тип с платочком? — зло спросила Ленка.

— Кого ты имеешь в виду? — удивленно обернулась Надя.

— Ах, ты не понимаешь!

И неожиданно сильно и грубо толкнула в сугроб.

— Ленка, сумасшедшая!

Надя хотела выбраться из сугроба, но тонкие сильные руки опять со всего размаха вонзились ей в грудь и опрокинули навзничь. Рухнувший сверху сугроб засыпал Наде лицо, шею, плечи, остренькие холодные комочки закатились за пазуху. А Ленка прыгнула сверху и стала нагребать на нее снег портфелем. Надя почувствовала, что ей нечем дышать. Она рванулась, сбросила с себя подружку, выпрямилась, но отряхнуться не успела. Ленка со смехом снова набросилась на нее, и обе упали в сугроб. Надя выронила портфель. Она вырвалась из цепких рук и крикнула:

— Ленка, ты что делаешь?

Но та не отвечала. Ревность ее была исступленной. Лежа на спине, она подсекла Надю ногами, навалилась, принялась купать в сугробе. Наде сделалось страшно. Она вдруг поняла, что Ленка не шутила, когда говорила о себе, что всем приносит несчастье.

— Ленка, перестань, сумасшедшая!

Ленка засмеялась в ответ каким-то странным замороженным смехом. Она лежала в снегу, отдыхая, и держала около себя подругу. Надя перешла от обороны к нападению. Она подмяла «фаталистку» под себя, но та сразу ослабила руки и даже не делала попытки сопротивляться. Надя нагребала снег, а она лежала и смеялась.

— Вставай, простудишься.

Надя поднялась с колен, но тут же снова была опрокинута в сугроб. Вырвавшись, она схватила портфель и побежала. Но у Ленки ноги были длиннее. Она настигла Надю и сбила с ног, очень больно толкнув в бок обеими руками. Она ничего не говорила, только смеялась. Лицо ее, тонкое, нервное, в обычные дни красивое, сейчас было искажено и обезображено мстительностью, злой улыбкой. Надя, стараясь высвободиться, заталкивала подругу в сугроб, но сильные, гибкие руки вытягивались к ней из снега, хватали за что попало и не отпускали. Надя была готова заплакать, а Ленка все смеялась и смеялась.

Путь от школы через три двора пролег для обеих через все сугробы. В последнем сугробе перед окнами дома, в подъезде которого скрылась вконец измученная Надя, Ленка долго лежала одна, раскинув руки и покусывая закоченевшие губы, на которых замерзла безрадостная ожесточенная улыбка.

— Надюшка! — всплеснула руками мать, увидев свою растерзанную дочь. — Вся холодная. Колготки порвала. Где ты была?

— Мы с Ленкой баловались, — ответила девочка.

— Пуговица где?

— В сугробе, наверное, осталась. Мы с Ленкой купали друг друга в снегу.

— Купали? Зачем?

— Это такая игра, мама.

Она проскользнула в свою комнату, выглянула из окна. Ленка лежала все в той же позе, в какой Надя ее оставила. Шапка, скомканная, засыпанная снегом, валялась по правую руку, портфель по левую. Надя пододвинула кресло, растолкала горшочки с кактусами, стала коленками на подоконник и, высунувшись из форточки на улицу, крикнула с отчаянием и гневом:

— Ленка, сумасшедшая, вставай. Последний раз говорю!

Та поднялась, надела шапку на голову, не отряхивая, подобрала портфель и, не глядя, помахала в сторону форточки:

— Пока! До завтра!

Зайдя за угол, она содрогнулась от холода и побежала домой. На глазах у нее выступили слезы.

Утром Надя проснулась с мыслями о вчерашнем происшествии. Как вести себя с Ленкой? Сделать вид, что ничего не произошло? Но ведь произошло. А что сказать Чизу? Ее разбудило тревожное чувство вины и обиды. Обиды за Ленку и вины перед Чизом. Но была и еще одна вина, о которой она не хотела, не решалась думать. Отец… Самый дорогой человек после мамы, но в тот день, когда он пошел с ней на свидание к Марату Антоновичу, она загородилась от него пьедесталом памятника. Если бы нашлись силы, которые в тот момент могли бы перенести его с площади Пушкина куда-нибудь в Новую Зеландию, она бы только обрадовалась. На обратном пути она уже так не думала. Просто сидела в метро и в автобусе и молчала. Маленькой она любила повторять двустишие: «Выходной, выходной — папа целый день со мной». Теперь она подыскивала другие слова: «Выходной, выходной — дайте мне побыть одной». «Хоть один выходной дайте мне побыть одной».

Гармония безмятежного детства уступала место сложным человеческим отношениям. Вчера ей показалось, что труднее стало находить линии для выражения чувств, вызываемых романом Льва Толстого, потому что немного другими стали эти чувства. Надя проснулась, как просыпается рано утром земля, чтобы ощутить в груди новый росток. Она еще не знала, что это: подсолнух или ячмень, каштан или рябина, но у ростка были колючки, как у кактуса, и они покалывали легонько сердце, приучая его к большой человеческой боли. Еще месяц назад ей была понятнее Наташа Ростова — девочка, стремительно вбегающая в гостиную, примеряющая свое первое бальное платье, делающая реверансы и книксены. На одном из ранних рисунков Наташа выполняет неподражаемый по легкости и изяществу поклон, держась двумя пальчиками за край платья и изгибаясь с естественностью лука. Так и кажется, что сейчас улетит, не касаясь пола. Но теперь ей ближе была другая, страдающая Наташа. Отогревшись дома после сугробов и неистовых объятий Ленки, она снова вернулась к эпизодам романа, связанным с Анатолем Курагиным, хотя эту часть считала законченной. Появился новый рисунок — Наташа Ростова, лежащая лицом вниз на софе.