Небо помнить будет (СИ) - Грановская Елена

Констан верил, что становится сильнее, и чувствовал это. Он — самый младший служка при церкви в коммуне. Невысокий, худенький, со всей страстью вслушивающийся в голос священника, ищущий в нем духовность, доверие, силу. Со всех сторон на него смотрит Бог — сильный, могучий, незримо заполняющий собой всё пространство церкви. В своих широких ладонях Он протягивает любовь — свое собственное сердце — людям. Точно так же, как и дарит всю свою безграничную любовь Дюмелю его отец. Констан не отступает от учений Христа. Он знает о добре и зле, уже умеет их различать и опознавать. Сила и могущество Бога — в Его любви, Он полон этой любви, Он такой большой и такой могучий на этих фресках, потому что вмещает в себе горячую сердечность, привязанность к человечеству.

Однажды Констан вместе с другими маленькими служками посетил парижский старинный храм. Это был его первый большой выезд в столицу на экскурсию, организованную приходом церкви Обервилье. С картин, витражей и фресок этого храма за каждым маленьким и робким шагом Констана так же, как и в родной коммуне, наблюдал Иисус. Но Дюмель не верил своим глазам. Он шел и спотыкался, глядя на изображения Христа — и одновременно не на него: образ сильного сложения на распятии, которое он столько лет наблюдал в церкви коммуны, не вязался с теми художественными представлениями мастеров, что много веков назад изобразили Иисуса на этих стенах и в цветных стеклах. Высокий — но худой. Вместо пышных локонов — ниспадающие пряди. Вместо широких и сильных рук — тонкие ладони. Он с безучастным лицом исполнял и выносил всё принятое на себя, худое и блаженное. Маленький Констан не верил, что Христос, сильный духом, слаб телом — Он должен быть могуч и статен! Дюмель возненавидел древних авторов за, как ему казалось, искажение образа Бога. Да, Он жил среди людей, Он им подобен почти во всем и равен, но в Нем есть то, что ни в одной живой душе не было, даже если соединить все живые души на свете — беззаветная и безграничная любовь, которая наполняла Его жилы, Его мускулы, благодаря которой Он возвышался над людьми, благодаря чему был силен. Дюмелю не нужен был Его образ в представлении многовекового парижского храма — он всегда стремился к тому Христу, что жил в церкви Обервилье! Вот Он, истинный Спаситель, надежда человечества!

Констан еще долго помнил эту историю, как увидел двух разных Иисусов — и в то же время это был один Бог. Но почему Он разный? Он должен создавать одно-единственное впечатление — а что так ни отражает силу веры, как сила телосложения, как широта ладоней, в которых поместится весь мир, как пронзительный всепрощающий взор! Дюмель сам стремился быть сильным верой, подобной Христу, и телом: уже обучаясь в католической школе, он правильно питался, занимался физическими упражнениями, соблюдал режимы сна и отдыха и рос крепким мальчишкой. Вместе с ним, так же как он проникнутые христовыми учениями, ученики этой школы, его однокашники старались вести жизнь, достойную будущего служителя церкви. Взрослея, мальчики превращались в юношей, в глазах которых отражалось светлое небо, самое безгреховное место, к чему стремятся праведные, верующие, кто хочет быть ближе к Богу. И так же, как возвышались внутренне, воспитывая в себе смирение и веру, внешне они становились словно юными ангелами: высокие, стройные и в глазах горит огонь — огонь защитников и неотступников христианской веры.

Когда Дюмелю минуло пятнадцать, его мир, его представление о Христе снова перевернулись. Учащиеся католической школы посетили Лувр, и именно там Констан восторженно и неотрывно смотрел на копию «Пьеты» Микеланджело. Развернутое к зрителю мускулистое тело Христа, ниспадающая безвольная рука с новой силой воскресили в юном Дюмеле, и так следующему пути постижения Бога, любовь к Нему. Эти изящно вырезанные мускулы, эта сила — духовная сила, вера в бессмертие, что открыто и доступно каждому, кто войдет в храм. Дюмель вновь соединил атлетическое тело Христа и силу веры воедино. Он молил Его и молился, благодарил и просил помощи. В минуты горестей и радостей он всегда чувствовал десницу небесного отца, протянутую к его голове. Вместе с этим он вспоминал и руки своего папы, земного, его заботливые и любящие объятия и касания.

Новое и неожиданное влечение овладело Констаном некоторое время спустя, когда жарким летним днем юноши, учащиеся школы, в очередной раз купались на озере. Странно, что это пришло к Дюмелю только тогда, не ранее и не позднее. В последующем он связал этот интерес с неизгладимым впечатлением от посещения главного парижского музея и выставочной экспозиции, посвященной библейским творениям — всему дала толчок копия величественной скульптуры итальянского мастера, оказавшаяся проникновенной вершиной. Именно в тот жаркий день, расслабившись, сидя под ласковыми лучами солнца и наблюдая за играми своих сокурсников, Констан внезапно отметил, что его друг детства, Луи, учащийся в одном с ним классе, — обладатель такого же стройного, красивого торса, как Христос с пьеты. Дюмель внезапно вспыхнул и не мог отвести от Луи глаз. Иисус силен телом и духом, и в школе все учащиеся воспитывают в себе силу веры, восполняя и тело физически. Но нежная физическая красота оказалась доступна только Луи и была сосредоточена в нем. Было в юноше что-то приковывающее взгляд, манящее, ласковое, спокойное. Так же, как хотелось соприкоснуться с любовью Христа, прочувствовать ее, так же сейчас Дюмелю хотелось коснуться тела Луи, его жил и мускулов. Но это было бы позорно — юноша касается юноши, чтобы откровенно ощутить его силу физическую и потому силу его духа. Дюмель не отрываясь смотрел на Луи, на его точеные мускулы, крепкие руки и ноги. И вдруг Луи обернулся и заметил, что Дюмель наблюдает за ним, и даже не сколько с интересом, сколько со страстью, будто что-то жаждет узнать от него. Луи подошел к Констану. Глаза Дюмеля забегали по сторонам, пульс и дыхание участились. Он сел на песке, нервно потирая колени ладонями, и отвернул голову. Предложение подошедшего Луи потрясло Констана: юноша тихо и осторожно спросил, не хочет ли Дюмель проникнуть в недоступное ранее, ощутить что-то невероятное. Дюмель конечно хотел попробовать — его не остановила мысль, даже в тот момент не пришедшая в голову, что это, чтобы оно ни было, может оскорбить преподавателей, опозорить честь всей школы, учеников и его самого в том числе, что всё это может закончиться плохо. Во время разговора ему тогда в голову не могло прийти, что то́, чему предстояло случиться, противоестественно заложенной в каждом человеке божественной природе. Но как бы то ни было Констан последовал за Луи, потому что доверял: они росли на одной улице, вместе бегали по дворам, четыре года отучились за одной партой в общеобразовательной школе, а теперь вместе обучаются в католической. Дружба юношей была проверена временем, они во всем полагались друг на друга и так же защищали.

В тот же вечер после уроков, когда сумерки сгустились над территорией католической школы, в старой пристройке у сарая на задворках сада, вдали от людских глаз, Дюмель и Луи неловко одаривали друг друга поцелуями и ласкали тела поверх одежды. Констану понравился такой опыт. Он почувствовал силу Луи — его друг был способный ученик, один из лучших в обучении и стремлении, он всегда желал достичь знаний и познать смысл христианского душевного и телесного креста. В Луи была скрыта настоящая, искренняя, глубокая любовь, с которой он теперь делился с ним, Дюмелем. После всего, что между ними было, Луи признался Констану, что когда они уезжали в школу после весенних каникул, погостив у семьи, в тот день он, Луи, остался гулять с Жози, подругой их детства, дольше, поскольку Дюмель ускакал домой. Девушка завела Луи за забор в кусты и попросила поцеловать в губы со всей силой, а потом потрогать грудь и пощупать ее под платьем. Взбудораженный Луи так и сделал. С того дня он жил мечтой овладеть телом Жози, и потому сейчас так же сильно хотел изучить тело Дюмеля — давнего лучшего друга, спутника жизни, единственного, что соединяло его с Жози и всех их друг с другом. Констан предложил продолжить в другой раз — его охватило небывалое волнение, голова шла кругом, тело горело, а душа металась, так что он едва мог совладать с собой и ровно стоять на ногах. Для того, чтобы быть готовым узнать друг друга больше и откровеннее, нужно время, но в этот вечер всё произошло так быстро, хоть и волнующе. У Дюмеля даже не возникла мысль о позоре, что должен обрушиться на него уже сейчас, поскольку он совершил недопустимое, но юноша забыл про это совсем: всё его существо обволакивало одно желание, заполнившее разум, и ставшее, кажется, смыслом предстоящих дней.