Могучий русский динозавр. №2 2021 г. - Литературно-художественный журнал

как знаешь, а других не тронь! И ты, Иван, тоже не торопись жопами каждого несогласного с твоей жизнью называть! Оправдываться тебе не за что, а значит, и внимания обращать на всяких свистунов нужды нет. Работать везде по спокойствию нужно. Уж кем работаешь – тем и трудись! Главное, чтобы польза от этого была. Тебе ли, другим – разницы нет. Кстати, если там место какое освободится, ты мне словечком обмолвись. Годы у меня уже не те за баранкой сидеть, а заработок не помешает. Тоже ведь семья будь здоров.

– Макарыч, и ты туда же? – не веря своим ушам, спросил Марокантов.

– А что? – невозмутимо ответил Целлофен. – Я за свою жизнь знаешь сколько дерьма перевозил?

Любой спор или разговор, который Целлофен завершал этой фразой (а ей он завершал каждый без исключения спор или диалог), сразу же приобретал в глазах коллег многотонный вес истины, поколебать которую мог только человек, в масштабах своей трудовой книжки не уступавший Целлофену. Но раз уж таковых на автобазе не осталось, мнение этого угрюмого водилы, проработавшего всю жизнь на свинокомплексе и действительно перевозившего за свой век слабо вообразимый среднестатистическим человеком тоннаж нечистот, враз охлаждало пыл любого оппонента, невзирая на должность, размер кулаков или модель внутренней диалектики.

Целлофена уважали железно, и Цылину было приятно ощутить поддержку этого сурового, несгибаемого человека.

Приняв душ и переодевшись, он бодро вышел с территории автобазы и направился вниз по улочке, насвистывая какую-то навязчивую мелодию, напоминавшую не то скрип заднего моста его ЗИЛа, не то одну из патриотических песен советского кинематографа.

Место, где он подрабатывал, находилось от автобазы минутах в двадцати ходьбы, и теперь Цылин мог не волноваться на счёт опоздания. Настроение его ощутимо улучшилось. Сейчас было важно сконцентрироваться на этом настроении и постараться не думать об очередном дне, проведённом вне дома, и о дочерях, которые обещали в скором времени приехать погостить и которых Цылин в очередной раз рисковал не увидеть.

По договорённости со своим работодателем Цылин отдыхал лишь один день в неделю. Всё остальное время он вынужден был разрываться между агрессивными мнениями коллег и ненавистными обязанностями, к выполнению которых вот-вот должен приступить.

«Чтобы жить по-человечески, нужно не всегда оставаться человеком!» – попытался подбодрить себя Цылин, подходя к трёхэтажному особняку Вацлава Михлюка, «хозяина», как называли его все в округе, трудовые отношения с которым сам Цылин временами расценивал как редкую удачу, а иногда считал худшим проклятием своей жизни.

* * *

Вацлав Михлюк был местным уроженцем, и многие жители посёлка помнили его ещё босоногим мальчуганом – скрытным, злопамятным, склонным к воровству. Сам Цылин, уступавший Вацлаву двумя годами возраста, в школьной столовой не раз становился объектом его атак – жестоких, напористых и, по своему существу, крайне мелочных (Вацлав имел обыкновение отбирать у младших детей еду и компот).

Матери Вацлав лишился ещё в младенческом возрасте (она была жива, но жива где-то совсем в другом месте, подальше от сельских трудов и забот), а его отец, Игнатий Михлюк, всю жизнь проработал трактористом в местном совхозе, ничем не выделяясь в трудовых показателях, но зато сильно выделяясь своей тягой к спиртному.

Своего сына Игнатий воспитал в духе наглядного наплевательства, что, вероятно, и предопределило хищный характер юного Вацлава. Сам Вацлав с лихвой отдал должное воспитательным методам отца и, едва повзрослев, уехал в город, после чего на долгие годы забыл об отчем доме и его одиноком спивающемся обитателе.

И хотя жители посёлка не так уж сильно горевали по поводу отъезда Вацлава, временами они всё же позволяли себе глубокие и тяжёлые вздохи о его очевидной судьбе, которая, по их твёрдому убеждению, должна была закончиться где-нибудь под забором.

Только вот у судьбы насчёт Вацлава планы оказались совершенно иные.

И вот теперь Цылин, в школьные годы люто презиравший Вацлава за его тупость и немытость, неуверенно подходил к трёхэтажному особняку, обнесённому добротным забором, возле которого в последние дни стали появляться штабеля силикатного кирпича и прочих стройматериалов. Судя по всему, Вацлав снова планировал что-то сооружать на своём участке, и размах подготовительных работ говорил, что речь шла о чём-то внушительном. Например, о второй бане или гостевом домике.

Денег у Вацлава было много, и он легко позволял себе сомнительные траты, принося жертвы божествам своей судьбы, продолжавшей с фанатичным упорством благоволить ему – владельцу компании по производству картофельных чипсов, хозяину сети пивных магазинов и соучредителю нескольких столичных рынков.

То, что с возрастом Вацлав неожиданно решил перебраться обратно в деревню, на первых порах вызвало немалое удивление окружающих, но в своём намерении Вацлав оказался неожиданно твёрд. Старательно сравняв с землёй избу батьки-тракториста и отгрохав на её месте упомянутый особняк, он частично доверил управление своими заводами и офисами голодным городским родственникам своей супруги, после чего вплотную принялся за воплощение своей мечты о спокойной сельской жизни.

«С годами понимаешь, что всё, что тебе нужно – это свой домик в деревне и небольшое хозяйство. Так, для души», – говорил он односельчанам, которые, не привыкнув к подобным масштабам жизненного благополучия, далеко не сразу научились испытывать зависть к этому некогда грязному и нелепому человеку.

И хотя со временем зависть всё же заняла в их сердцах привычное место, возможность получать деньги благодаря необузданным порывам Вацлава заставляла многих, подобно Цылину, переступать через свои небогатые убеждения и искать подработку у этого местного олигарха.

* * *

Отворив массивную калитку, Цылин зашёл во двор и осмотрелся. Оба хозяйских автомобиля были на месте, значит, всё семейство Михлюков пребывало сегодня дома. Несмотря на то, что так оно было практически каждый день (Вацлав уезжал на какие-то советы директоров максимум два раза в неделю), Цылин всегда надеялся, что свои обязанности ему придётся выполнять без надзора со стороны хозяев.

В любом случае выбора у Цылина не было. Следовало приниматься за работу.

Выключив звук на мобильном и положив пакет с личными вещами у забора, Цылин расстегнул верхние пуговицы рубахи, поднял с земли красивый кожаный ошейник и отработанным движением застегнул его на своей шее.

Теперь Цыле, по идее, следовало подать голос, поставив хозяев в известность, что он в оговорённое время приступил к исполнению своих обязанностей. Но делать этого Цыля не стал.

Вместе со щелчком ошейника та лёгкость, которая сопровождала его всю дорогу от автобазы, из него стремительно исчезла: в отличие от Цыли, сидеть на цепи она не собиралась.

Цыле и вовсе захотелось забраться в будку и провести в ней остаток вечера. Но пока, пользуясь тем, что хозяев