Тринадцать - Джош Аллен

В поле зрения появилась библиотека. А потом я увидел их – новые тротуары.

Они огибали библиотеку там, где раньше была трава и земля. Они были такими гладкими и влажными, что блестели, и в предвечернем свете излучали какое-то сероватое сияние.

В воздухе висел сладковатый запах пыли. Я размял ладони.

Вокруг никого не было. Только я, деревья и новые тротуары. Я вздрогнул от холода, однако снял куртку и накинул её на ветку высокой осины неподалёку.

Я не хотел, чтобы мокрый цемент попал на рукава.

Я потёр плечи, чтобы согреться, и прошёлся вперёд и назад вдоль новых тротуаров.

А затем я нашёл его.

Идеальное место.

Оно было метрах в пяти слева от входной двери – не так близко, чтобы люди на него наступали, но достаточно близко, чтобы почти все, кто будет приходить в библиотеку, смогли его увидеть.

Я опустился на колени.

«Моя рука. Вот здесь».

Надо мной кружились и вращались осиновые листья.

Я вытер руку о штанину. Я растопырил пальцы, как ребёнок, который собирается обвести её карандашом. Цемент пах мхом и химикатами, интересно, сколько людей увидят отпечаток моей ладони.

Сколько человек посещает окружную библиотеку Грин-Спрингс каждый день? Десятки? Сотни?

Я надавил рукой.

Цемент был холодный, как плотная грязь после дождя, и в ту секунду, когда я его коснулся, по цементу растеклась зыбь, как круги на воде от брошенного камня.

Я сильно вдавил ладонь. Я хотел сделать свой отпечаток глубоким, поэтому нажимал с силой. Цемент просочился у меня между пальцев, и я задержал ладонь совершенно неподвижно, чтобы быть уверенным, что мой отпечаток останется, когда я уберу руку.

Ветер громче зашипел в кронах деревьев. Мои руки покрылись мурашками. Надо мной кружились и кружились листья.

Цемент, казалось, застыл и затвердел на моей коже.

«Этого должно быть достаточно», – подумал я.

Я двинулся, чтобы вытащить ладонь.

Но ничего не произошло. Моя рука не шевельнулась.

Я попытался снова, но не слишком резко, потому что хотел, чтобы отпечаток моей руки выглядел аккуратно, а не смазано.

Но я не мог вырваться.

Я отклонился назад и потянул с усилием. Моя ладонь даже не шевельнулась. Я дёргал. Я тянул. Я пыхтел. Мне уже было всё равно, испорчу я свой отпечаток или нет, и я тянул изо всех своих сил.

Ничего.

Я застрял.

Я сел на корточки и упёрся ногами в землю.

Бесполезно.

Что бы я ни пытался – дёргать, тянуть, выворачивать, – ничего не помогало.

Цемент перед окружной библиотекой Грин-Спрингс схватил меня. Подул ветер. Листья на деревьях закружились и затрепетали.

– Да ладно, – возмутился я вслух, и было так холодно, что я увидел своё дыхание.

Цемент стал твёрже. Ночь стала холоднее.

Было ощущение, что моя рука и тротуар стали одним целым.

* * *

Довольно скоро я закричал.

Конечно, я не хотел, чтобы меня застукали с рукой в цементе. Но что бы вы сделали на моём месте: я застрял, вокруг никого, плечи начинают трястись от холода, и давно наступила ночь?

– Кто-нибудь! – выкрикнул я, присев на корточки. – Помогите!

Никто не ответил. Скорее всего, никто и не услышал.

Как я уже говорил, библиотека находится на окраине города, в конце длинного извилистого въезда.

К тому же было… кое-что ещё.

Каждый раз, когда я кричал, осины вокруг меня, казалось, шелестели и шипели громче.

Как будто они пытались меня заглушить. Я знаю, это звучит безумно.

Я подумал о родителях. Они скоро вернутся домой и будут волноваться, где я. Они могли бы мне позвонить, но мой мобильник был в кармане куртки, которая висела на ближайшей ветке, раскачиваясь на ночном ветру.

Я подумал, что, может, смогу дотянуться до неё, поэтому вытянулся как только мог и пнул куртку одной ногой. Я надеялся, что каким-то образом зацеплю её пальцем ноги и подтяну к себе. И, может быть, это был обман колышущейся тьмы, но мне казалось, что каждый раз, когда моя нога приближается, ночной ветер раскачивает ближайшую ветку. Как будто ветер отодвигает её от меня, так чтобы я не мог дотянуться.

Мне не удалось достать куртку.

Вскоре мой телефон начал трезвонить. Я знал, что это мама и папа. Вероятно, они объезжали весь город ища меня на бейсбольных площадках, в кинотеатре, на заправке, где я иногда покупал газировку.

Им и в голову не придёт искать в библиотеке. Ни в жизнь. Я просто не из тех детей, которые туда ходят.

Даже если бы они доехали до окраины города, то увидели бы перекрытый въезд в библиотеку, жёлтую ленту, вывеску «мокрый цемент» и стали бы искать меня в другом месте.

Через какое-то время – два, может три, часа – телефон перестал звонить. Я понял, что у него села батарейка.

Вскоре после этого я сорвал себе голос от крика. Ночь погрузилась в безмолвие.

Остались лишь шипящие ветки, моя застрявшая рука и лютый холод.

У меня стучали зубы. Я с тоской уставился на свою куртку, раскачивающуюся на ветке, и натянул футболку на колени.

Время шло. Взошла луна. Мне ничего не оставалось, кроме как дрожать и ждать.

Где-то, как я прикинул, около двух часов ночи, я стал подсчитывать. На табличке у въезда было написано, что библиотека откроется в понедельник в 10 утра.

Пятьдесят шесть часов, высчитал я.

Именно столько времени пройдёт, прежде чем кто-нибудь появится и поможет мне.

Пятьдесят шесть часов. Октябрьских часов. Голодных часов. Ледяных часов.

Мои уши и губы уже онемели. У меня уже болели пальцы на ногах. Я уже хотел пить.

Я пробовал подпрыгивать вверх и вниз. Я пробовал раскачиваться вперёд-назад.

Ничего не помогало.

Пятьдесят шесть часов, – с ужасом понял я.

* * *

Позже, когда я уже даже не чувствовал своего лица, я сдвинулся на бок и нащупал какую-то шишку в кармане.

Мой швейцарский армейский нож.

Не знаю, почему я не подумал о нём раньше. Может, потому, что я не доставал его, чтобы нацарапать свои инициалы. Я выудил его из кармана свободной рукой и зубами вытащил большое лезвие. Затем я направил его вниз и стал рубить цемент, надеясь отколоть его.

Это не сработало.

Я попытался крошить его, стараясь не подбираться слишком близко к своим пальцам. Но мой нож будто был сделан из пластика.

Я пытался использовать другие инструменты – маленькое лезвие, пилу по дереву, даже штопор.

Ничего не срабатывало. Мой нож не оставил даже следа.

Я закрыл глаза.