Младший - Ольга Карпович

С Алешей он не общался и понятия не имел, чем брат живет, что делает. Случайно, из телефонного трепа матери с подругой узнал, что тот, оказывается, устроился в кино, в каскадерскую группу Олега. Вот, значит, как, удружил ему старый приятель. А, ладно, пошли все! Пусть катятся! Как бы устроиться, чтобы никогда никого из них не видеть, свалить от этих надоевших физиономий?

В начале зимы неожиданно позвонил Валерий Павлович и предложил Лене работу в Америке. Макеев поначалу даже не поверил, слишком уж сказочными казались обрисованные бывшим тренером перспективы.

— В стране-то сам видишь, что происходит, — живописал Валера. — Перестройка, гласность… Со Штатами мы теперь лучшие друзья. Ну а наш спорт всегда был на уровне. Вот они и решили пригласить пару наших ребят тренировать их сборную по гимнастике. Я-то сам не могу, но тебя, если хочешь, порекомендую. Что скажешь?

Макеев согласился, почти не раздумывая. Еще бы! Дома его больше ничто не держит, а свалить в Штаты — да кто об этом не мечтает? Нужные документы оформил быстро, необходимые бумаги подписал. И вот уже не за горами был долгожданный день отъезда в страну великих возможностей.

— А что же будет со мной? — спросила Марианна.

Она, съежившись, сидела в кресле, машинально теребила в руках конец пояса от платья, то наматывая его на пальцы, то вытягивая в руках.

Леня аккуратно сложил в чемодан выглаженные бабушкой рубашки, пожал плечами:

— А что такого? Я же вернусь…

— Когда? — быстро взглянула на него девушка.

Макеев поморщился, увидев ее покрасневшие веки, судорожно закушенную губу.

— Когда закончится контракт, — раздраженно объяснил он. — Мариш, что ты от меня хочешь? Что мне здесь делать? До пенсии возиться с этими сопляками из спортшколы?

— Но раньше у тебя находились здесь дела, — возразила она.

— Раньше был… мой брат, — он так и не смог заставить себя выговорить это имя — Алеша. — А теперь, когда он… — он рассерженно махнул рукой. — В общем, перспектив тут никаких. Ты сама должна понимать, что такую возможность упускать глупо.

— Понимаю, — в голосе ее неожиданно зазвенел сарказм. — Я всю жизнь только и делаю, что понимаю. Такая понимающая у тебя, аж самой страшно.

Она поднялась на ноги и подошла к Лене вплотную.

— Все время одно и то же — подожди, потерпи, пойми. У Алеши чемпионат, у Алеши соревнования, Алеша бросил спорт… Я слышать уже не могу обо всем этом.

Голос девушки срывался, лицо дрожало в злой истерике. Леня взял ее за плечи и слегка встряхнул.

— А что ты хочешь? Я мужик и должен работать! Я не могу целыми днями сидеть с тобой в обнимку и вздыхать. Ну да, я тренер, такая у меня специальность. И успехи моих учеников прежде всего. Когда им был Алеша…

«Удалось наконец выговорить», — отметил он про себя.

— Алеша, Алеша, Алеша!.. — закричала вдруг Марианна. — Мне иногда кажется, что ты попросту влюблен в своего драгоценного братца!

В голове словно лопнуло что-то, глаза заволокло красным. Зверея, не соображая, что делает, Леня размахнулся и наотмашь ударил Марианну по лицу. Девушка отлетела в сторону, глухо стукнулась затылком о стену и опустилась на пол, зажимая ладонями разбитый нос. Между пальцами сочилась кровь, капая на темное платье.

Парень быстро отошел к окну, распахнул створку и высунулся на улицу, глубоко вдыхая зимний щиплющий в носу воздух. Он слышал, как тихо всхлипывает за спиной Марианна. Понимал, что нужно обернуться, извиниться, но не мог себя заставить. Что-то взорвалось, что-то сломалось в нем навсегда от этих слов. Он знал, что никогда не сможет смотреть ей в лицо и не вспоминать о том, ужасном, постыдном, что произнесли ее губы. Леонид бессмысленно смотрел вниз, во двор, видел копошащихся у снежной горки малышей, выгуливающего собаку соседа с пятого этажа и ждал, чтобы эта женщина, плакавшая в комнате, ушла, исчезла из его жизни. Навсегда.

Марианна сидела на полу и, запрокинув голову, ждала, пока остановится кровь. Через несколько минут она встала, припудрилась у зеркала и вышла, тихо притворив за собой дверь.

15

За высоким, от пола до потолка, окном плавно разворачивался на летном поле громоздкий самолет. Удивительным казалось, что эта махина способна двигаться так легко и грациозно. Февральская поземка мела по асфальтированной площадке, небо над аэропортом затянуло клочковатыми тучами, и Макеев занервничал, не отложат ли рейс из-за плохих погодных условий.

Честно признаться, он никогда не любил аэропорты. Вся эта дорожная суета, толкотня, нервы: не опоздать на рейс, не забыть дома документы — выбивали его из колеи. В отличие от брата Алешки, у которого в предвкушении долгой дороги аж глаза загорались. Как же, перемены, романтика… Искатель приключений хренов. Теперь, наверно, его тяга к прекрасному полностью удовлетворена — скачет по бутафорским строениям, трюки исполняет. Ни медалей, ни почета, ни славы. Даже и рожи-то твоей никто не знает… Впрочем, его это, кажется, вполне устраивает. Да и пропади он пропадом!

Сонный голос из динамиков объявил начало регистрации на рейс. Леонид отошел от окна, приблизился к стоявшим в стороне матери и бабке. Брательник, значит, так и не явился его проводить. Хрен с ним, обойдусь! Он плотнее запахнул тяжелое черное пальто, откашлялся, стараясь разогнать сгустившуюся в груди тяжесть, и с широкой улыбкой обнял обеих женщин за плечи.

— Ладно, дорогие мои, не болейте тут, — бодрясь, выговорил он. — Я постараюсь звонить чаще. Но тут, сами понимаете, как получится.

Лариса всхлипнула и обхватила его руками за шею, причитая:

— Сыночек мой, Ленечка…

— Ну брось, брось, перестань, — Леонид, поморщившись, расцепил ее руки и быстро поцеловал в пахнущие лаком волосы. — Сейчас не те времена, не на всю жизнь прощаемся.

Валентина Васильевна от прощальных объятий воздержалась, лишь крепко сжала Ленину руку сухой старческой ладонью и коротко приказала:

— Головы не теряй, Леня! Живи по совести!

Из глубины зала ему уже махал руководитель группы.

— Ну, бывайте! — попрощался Леня и заспешил к проходу на регистрацию.

У поворота в длинный, узкий, освещенный бесцветными лампами коридор он в последний раз обернулся. Мать и бабка стояли обнявшись, как две сиротки. Лариса, такая смешная, нелепая в подростковом розовом пуховике в блестках, со взбитыми облачком надо лбом выбеленными кудрями. Валентина Васильевна, маленькая, сухонькая, в неизменном темно-коричневом драповом пальто и надвинутой по самые глаза меховой шапке. При взгляде на них у Лени неожиданно защемило в груди. Только сейчас, кажется, он впервые осознал, что уезжает из дома надолго, может быть, и навсегда. Странно, ведь если бы ему когда-нибудь сказали, что он станет скучать по своим назойливым домочадцам, он бы только рассмеялся. Никогда больше не будет завтраков на узкой тесной кухне, запаха гренок и сбежавшего молока. Никогда больше бабушка не станет настойчиво барабанить в дверь его комнаты, провозглашая: «Что за манера запираться в моем доме?» Никогда не увидеть ему мать, приплясывающую у зеркала со щипцами для завивки волос. Никогда больше не увидеть, как Алеша раскачивается на турнике, гибкий и легкий, словно забавляющийся своей юностью и силой, крича: «Ура! Свобода!»

Леня помотал головой, отгоняя не к месту слетевшиеся воспоминания. Все нужно отбросить, силой вытравить из души. Впереди новая жизнь, без каких-либо родственных сантиментов. Да это и к лучшему. Мало, что ли, крови ему попортила драгоценная родня? К черту, к черту! Он быстро махнул рукой провожавшим его женщинам и, не оглядываясь, пошел по коридору аэропорта.

Снег сыпал и сыпал, словно собираясь замести Москву по самые крыши: широкие проспекты, улицы и переулки, все парки и скверы, заколоченные на зиму фонтаны, хмурые темные памятники, золоченые купола церквей, широко раскинувшие руки — мосты, темно-красные старинные особняки, гранитные высотки, приземистые хрущевки, одинаковые блочные многоэтажки и древние кремлевские башни. Алеша захлопнул форточку, отошел от окна и растянулся на диване, закинув голову и глядя в потолок. В углу у наружной стены побелка слегка потрескалась. Он вспомнил, как несколько лет назад они занимались ремонтом вместе с братом — Леня стоял на стремянке в смешной свернутой из газеты шапке и с кистью в руках, а сам он таскал ведра с побелкой. Бабушка командовала с порога: «Три слоя не клади, побелка денег стоит». А мать, проходя по коридору, вздыхала: «Мальчики, только не убейтесь, пожалуйста!» Казалось, это было тысячу лет назад, еще до того, как Леня получил травму, до того, как сам начал всерьез о чем-то задумываться. Вся та, прошлая жизнь казалась теперь сплошным залитым солнцем летним полднем. И странно было, что вот так, в одночасье, ушла эта легкость и жизнь, настоящая, невыдуманная, навалилась всей своей тяжестью.